Легенды - Кинг Стивен - Страница 22

— Давай-ка посидим спокойно и подумаем, — предложила она. — Что в этом пузырьке?

Гоппхутор держал бутылочку на отлете.

— Неужто ты хочешь это выяснить?

— Да не трясись ты! Она ведь ничем не грозилась, верно?

— Она сказала «благословен будь этот дом»! По мне, так звучит очень даже грозно! Это ж бабаня Громс-Хмурри, не кто-нибудь!

Гоппхутор поставил бутылочку на стол, и супруги уставились на нее, настороженно пригнувшись, готовые в случае чего кинуться наутек.

— Здесь написано «Возстановитель волосъ», — сказала Гоппхуторша.

— Обойдусь!

— Она потом спросит, помогло или нет. Она такая.

— Если ты хоть на минутку возомнила, будто я...

— Можно попробовать на собаке.

— Вот славная скотинка!

Уильям Цыппинг очнулся от грез и оглядел пастбище. Он сидел на доильной скамеечке, а его пальцы словно сами собой теребили коровьи сосцы.

Над изгородью показалась остроконечная черная шляпа. Уильям вздрогнул, да так, что надоил молока себе в левый башмак.

— Что, хороши удои?

— Да, госпожа Громс-Хмурри! — дрожащим голосом промямлил Уильям.

— Вот и славно. Пускай эта корова еще долго дает так же много молока. Доброго тебе дня.

И остроконечная шляпа поплыла дальше.

Цыппинг уставился ей вслед. Потом он схватил ведро и, поскальзываясь на каждом шагу, бегом кинулся в хлев и начал громогласно призывать сына.

— Хламми! Спускайся сию минуту!

На краю сеновала показался Хламми с вилами в руке.

— Чего, папаня?

— Сейчас же веди Дафну на рынок, слышишь?

— Чего-о? Она же лучше всех доится!

— Доилась, сын, доилась! Бабаня Громс-Хмурри ее только что проклял»! Продай Дафну побыстрей, покуда у ней рога не отиплилиеь!

— А чего бабаня скачала?

— Она сказала... она сказала... «пущай эта корова еще долго доится»... — Цыппинг замялся.

— Что-то не похоже на проклятие, папаня, — заметил Хламми. — То есть... ты-то клянешь совсем по-другому. А так, по-моему, даже неплохо звучит.

— Ну... штука в том, как... она это сказала...

— А как, папаня?

— Ну... этак... бодро.

— Да что с тобой, папаня?

— Штука в том... как... — Цыппинг умолк. — В общем, неправильно это, — обозлился он. — Неправильно! Нет у нее права разгуливать тут такой довольной. Сколько ее помню, рожа у нее всегда была кислая! И в башмаке у меня полно молока!

В тот день маманя Огг решила посвятить часть времени своей тайне — самогонному аппарату, спрятанному в лесу. Это был самый надежно оберегаемый секрет в королевстве, поскольку все до единого ланкрастерцы точно знали, где происходит винокурение, а секрет, оберегаемый сразу таким множеством народу, — это и впрямь огромный секрет. Даже король знал, но притворялся, будто ему невдомек: это позволяло ему не допекать мамашу налогами, а ей — не отказываться их платить. Зато каждый год на Кабаньи Дозоры его величество получал бочонок того, во что превращался бы мед, не будь пчелы убежденными трезвенницами. В общем, все проявляли понимание и чуткость, никому не нужно было платить ни гроша, мир становился чуточку счастливее, и никого не поносили последними словами.

Маманя дремала: приглядывать за самогонным аппаратом требовалось круглосуточно. Но в конце концов голоса, настойчиво выкрикивающие ее имя, ей надоели.

Конечно, никто не сунулся бы на поляну — это было бы равносильно признанию, что местонахождение аппарата известно. Поэтому они упорно бродили по окружающим кустам. Маманя продралась сквозь заросли и была встречена притворным изумлением, которое сделало бы честь всякому любительскому театру.

— Чего вам? — вопросила она.

— Госпожа Огг! А мы гадали, уж не в лесу ли вы... гуляете, — сказал Цыппинг. Прохладный ветерок разносил ароматы едкие, как жидкость для мытья окон. — На вас вся надежда! Ох уж эта хозяйка Хмурри!

— Что она натворила?

— Расскажи-ка, Шпигль!

Мужчина рядом с Цыппингом живо снял шляпу и почтительно прижал ее к груди жестом типа «ай-сеньор-на-нашу-деревню-напали-бандитос».

— Стало быть, сударыня, копаем мы с моим парнишкой колодец, а тут она...

— Бабаня Громс-Хмурри?

— Да, сударыня, и говорит... — Шпигль сглотнул. — Вы, говорит, не найдете здесь воды, добрый человек. Поищите лучше, говорит, в лощине возле старого ореха! А мы знай копаем. Дак ведь воды-то и впрямь ни капли не нашли!

— Ага... и тогда вы пошли копать в лощине у старого ореха? — ласково спросила маманя.

Шпигль оторопел.

— Нет, сударыня! Кто знает, что мы бы там нашли!

— А еще она прокляла мою корову! — встрял в разговор Цыппинг.

— Правда? Что же она сказала?

— Она сказала, пущай дает молока вволю! — Цыппинг умолк. Вот опять, когда пришлось повторить эго вслух... — Штука в том, как она это сказала, — неуверенно добавил он.

— А как она это сказала?

— Любезно!

— Любезно?

— Этак с улыбочкой! Да я теперь этого молока в рот не возьму! Мне жить еще не надоело!

Маманя была заинтригована.

— Что-то я не пойму...

— Это вы собаке старого Гоппхутора скажите, — буркнул Цыппинг. — Гоппхутор из-за хозяйки Хмурри робеет прогнать бедолагу! Вся семья с ума спрыгнула! Сам стрижет, жена вострит ножницы, а оба пацана целыми днями носятся по округе, ищут, куда шерсть сваливать!

Терпеливые расспросы мамани помогли пролить свет на ту роль, которую сыграл во всем этом «Возстановитель волосъ».

— И он дал собаке...

— Полбутылки, госпожа Огг.

— Хоть Эсме и написала на этикетке «по махонькой ложечке раз в неделю»? Да ведь даже тогда приходится носить просторные штаны!

— Он сказал, что насмерть перепугался, госпожа Огг! Я это вот к чему: чего ей надо? Наши жены детишек из дому не выпускают. Потому — а ну как она им улыбнется?

— Ну?

— Она же ведьма!

— И я тоже. И я им улыбаюсь, — напомнила маманя Огг. — А они за мной хвостом таскаются, дай да дай конфетку!

— Да, но... вы... то есть... она... то есть... вы не... то есть того...

— Эсме — хорошая женщина, — объявила маманя. Здравый смысл заставил ее добавить: — По-своему. В лощине наверняка есть вода, и корова Цыппинга будет отлично доиться, и коли Гоппхутор не желает читать этикетки на бутылках, тогда он медный лоб, а кому пришло в голову, будто Эсме Громс-Хмурри способна проклясть ребенка, у того мозгов не больше, чем у земляного червя. Изругать на все корки — это да, она их с утра до ночи костерит. Но проклясть — нет. Она на такие мелочи не разменивается.

— Да, да, — простонал Цыппинг, — но это неправильно, вот что. Ее, вишь ты, любезность одолела, а человек со страху ног под собой не чует!

— И рук, — мрачно добавил Шпигль.

— Ладно, ладно, я разберусь, — пообещала маманя.

— Нельзя обманывать ожидания, — слабым голосом сказал Цыппинг. — Это действует на нервы.

— А мы приглядим за вашим ап... — начал Шпигль и вдруг попятился, держась за живот и тяжело, с хрипом, дыша.

— Не обращайте внимания, это он от расстройства, — сказал Цыппинг, потирая локоть. — Травки собирали, госпожа Огг?

— Угу, — промычала маманя, торопливо углубляясь в завесу листвы.

— Так я пока затушу огонь, ладно? — крикнул Цыппинг.

Когда запыхавшаяся маманя Огг показалась на тропинке, бабаня сидела перед своей избушкой и копалась в мешке со старой одеждой. Вокруг были разбросаны одеяния не первой свежести.

В довершение бабаня напевала себе под нос. Маманя Огг забеспокоилась. Та бабаня Громс-Хмурри, которую она хорошо знала, не одобряла музыку.

При виде мамани бабаня улыбнулась — по крайней мере уголок ее губ пополз вверх. Тут уж маманя встревожилась не на шутку. Обычно бабаня улыбалась, только если какого-нибудь мерзавца настигала заслуженная кара.

— Ах, Гита, как я рада тебя видеть!

— Эсме, ты часом не приболела?

— Никогда не чувствовала себя лучше, дорогая. — Пение продолжалось.