Легенды II (антология) - Хэйдон Элизабет - Страница 4

Я плакала, и муж сказал, сунув мне эту тетрадь: «Сочини какой-нибудь стих и успокойся. Пусть твое искусство поможет тебе прийти в себя. Сделай хоть что-нибудь, только перестань реветь!» Точно кусок сахара дал пососать плачущему младенцу. Как будто искусство уводит нас от жизни, а не погружает в нее с головой! Джатан попрекнул меня моим горем, сказав, что моя неистовая скорбь пугает наших сыновей и вредит ребенку, которого я ношу. Можно подумать, что ему есть до них какое-то дело. Если бы он думал о нас, как пристало мужу и отцу, то не предал бы нашего обожаемого сатрапа и не вверг нас в пучину бедствий.

Тем не менее я пишу все это, как послушная жена, чтобы умерить его злость.

Ровно дюжина пассажиров и двое матросов умерли от кишечного расстройства. Из ста шестнадцати человек, которые отплыли на этом судне, осталось сто два. Непогода миновала, но тепло и солнечный свет кажутся мне насмешкой над моим горем. Море окутано дымкой, на западе курятся далекие горы.

Восемнадцатый день Пахотной луны

14-го года правления благороднейшего

и блистательного сатрапа Эсклепия

Писать не хочется, но больше мне нечем занять свой усталый ум. Я, сочинявшая когда-то блещущую остроумием прозу и возвышенные строки стихов, теперь с трудом подбираю слова.

Несколько дней назад мы достигли устья реки. Я не записала даты, пребывая в мрачном унынии. Это событие обрадовало всех наших мужчин. Одни говорили о золоте, другие о сказочных городах, полных богатой добычи, третьи о девственных лесах и плодородных землях. Я подумала, что наше путешествие на этом закончится, но оно тянется до сих пор.

Поначалу прилив помогал нам продвигаться вверх по реке, но теперь команде пришлось сесть на весла. Узников расковали и посадили в шлюпки. Они гребут вверх по течению, бросают там якоря и подтягивают корабль на канатах. Ночью мы гоже становимся на якорь. Вода плещется у бортов, в джунглях на берегу кричат невидимые создания. Пейзаж с каждым днем становится все более фантастическим и грозным. Деревья на берегах Дождевой вдвое выше наших мачт, а позади видны другие, еще выше. Когда река сужается, на нас падает их густая тень. Мы ничего не видим, кроме непроходимой зеленой стены. Наши попытки отыскать более приветливый берег представляются безумием. Я не нахожу никаких признаков того, что здесь когда-либо жили люди. Единственное живое здесь — это пестрые птицы да большие ящерицы, которые греются на древесных корнях у воды. На вершинах деревьев порой слышатся возня и громкие вопли. Ни широких лугов, ни твердой земли — только болотистые берега, покрытые этой буйной растительностью. Громадные деревья стоят прямо в реке, и с них свешиваются в меловую воду лианы. Кое-где видны цветы, ночью светящиеся белым. Ветер доносит до нас их сладковатый мясной запах. Крылатые насекомые больно жалят нас, особенно гребцов, которые сплошь покрыты укусами. Вода в реке непригодна для питья — хуже того, она разъедает как человеческую плоть, так и дерево. Весла гниют, люди страдают язвами. Если ее отстаивать, то верхний слой можно пить, но осадок очень быстро портит стенки и дно ведер. Те, кто пробовал ее, жалуются на головную боль и бредовые сны. Один каторжник кричал о каких-то «прекрасных змеях», а после бросился за борт. Двух матросов, несущих такую же чепуху, заковали в цепи.

Я не вижу конца этому страшному пути. Два корабля, сопровождавшие нас, мы потеряли из виду. Предполагается, что капитан Триопс высадит нас в безопасном месте, где можно будет построиться и обрабатывать землю, но надежда на залитые солнцем луга и пологие холмы меркнет с каждым днем. Капитан говорит, что речная вода вредна для его корабля, и хочет высадить нас прямо на болоте, уверяя, что дальше от берега земля должна быть суше. Наши мужчины, возражая ему, то и дело разворачивают свиток с хартией и показывают капитану его обязательства, написанные черным по белому. Он в ответ тычет им подписанный сатрапом приказ, где упоминаются несуществующие приметы, давно обмелевшие судоходные каналы и города, на месте которых стоят джунгли. Этот текст переводили служители Са. Они не могут лгать, но что-то здесь очень, очень не так.

Весь корабль неспокоен. Люди часто ссорятся, команда ропщет на капитана. Я вся как на иголках и постоянно близка к слезам. Петруса мучают кошмары, а Карлмин, и раньше скрытный, стал почти нем.

О чудесная Джамелия, родной мой город, увижу ли я вновь твои холмы и высокие шпили? Не придется ли родителям оплакивать меня, как пропавшую для них навсегда?

Этой кляксой я обязана Петрусу — он лезет ко мне на колени, заявляя, что ему скучно. От няньки никакой пользы. Она не оправдывает ту еду, которую поглощает, и шляется по всему судну, как блудливая кошка. Вчера я сказала, что если она забеременеет от своей матросни, я немедленно ее выгоню. На это она имела наглость ответить, что ей все равно — дескать, ей так и так недолго оставаться у меня в услужении. Разве эта глупая потаскушка забыла, что обязывалась служить еще пять лет?

Двадцать второй день Пахотной луны

14-го года правления благороднейшего

и блистательного сатрапа Эсклепия

Случилось то, чего я и боялась. Я сижу на большом корне, а сундучок с моими скудными пожитками служит мне письменным столом. За спиной у меня высится громадное, как башня, дерево. Корни обхватом с целую бочку удерживают его в болотистой почве. На одном из них я и спасаюсь, оберегая юбки от сырости. На корабле мы по крайней мере наслаждались солнечным светом — здесь, под густой листвой, царят вечные сумерки.

Капитан Триопс высадил нас на болоте. Он заявил, что корабль протекает, и единственный его выбор — разгрузиться и бежать с этой едкой реки. Мы отказались высаживаться, но команда применила насилие. Когда одного из мужчин, выброшенного за борт, унесло течением, наша воля к сопротивлению ослабла. Скот, предназначенный для*нашего пропитания, они оставили себе. Кто-то из мужчин вцепился в клетку с почтовыми птицами. Во время борьбы клетка сломалась, птицы выпорхнули из нее и улетели. Вслед за нами на берег выкинули ящики с инструментами, семенами и разной провизией — не ради нас, а для того, чтобы разгрузить корабль. Многое упало на глубину и затонуло. Мужчины спасли, что было возможно, остальное засосало в ил. Нас семьдесят две души на этом пустынном берегу, а взрослых мужчин только сорок.

Со всех сторон нас окружают деревья. Земля колеблется под ногами, как корка на пудинге. Следы мужчин, собиравших наше имущество, уже доверху полны водой.

Течение быстро унесло прочь корабль вместе с предавшим нас капитаном. Кое-кто говорит, что надо оставаться на месте и ждать другие два корабля — они, мол, непременно окажут нам помощь. Я думаю, что мы должны идти дальше в лес, чтобы найти твердую землю, где нет такого количества жалящих насекомых. Но я женщина и права голоса не имею. Мужчины держат сейчас совет, решая, кто возглавит нашу компанию. Джатан Каррок предложил себя как наиболее знатного по происхождению, но бывшие каторжники, купцы и прочие зашикали его, сказав, что имя его отца здесь ценности не имеет. Вдобавок они посмеялись над ним — ведь наш позор ни для кого не тайна. Я ушла от них подальше, полная горечи.

Как описать отчаяние, которое я испытываю? Моя бесстыжая служанка не сошла с нами на берег и осталась на корабле, где будет шлюхой для всей команды. Желаю ей всего, что она заслуживает! Петрус и Карлмин липнут ко мне, говоря, что башмаки у них промокли и ноги горят. Не знаю, когда мне еще доведется улучить время для этого дневника. Я кляну живущего во мне художника: глядя на косые лучи солнца, проникающего сквозь листву, я вижу дикую, грозную красоту этого места. Боюсь, что она соблазнит меня, как может соблазнить жадный взгляд неотесанного мужлана.

Не знаю, откуда у меня эти мысли. Я хочу домой, вот и все.

Где-то в листьях над головой шумит дождь.