Время вспомнить (СИ) - Норд Наталья - Страница 53

  ― Возможно, ― Джерра поджала губы. ― Повтори еще раз его слова о том бесовике.

  Сегред повторил.

  ― Все сходится. Я же рассказывала тебе о тех, кто пересаживает пленсов в чужие тела. Зачем же ты меня так долго ждал? Почему не договорился с ним о встрече? Как теперь его найти?

  ― Он...он говорил, что будет приходить в тот храм, что там к нему возвращается память...Джерра, но я...

  ― За четверть сезона с отступником много чего произойти могло. Ты же истребитель, должен был определить, что он правду говорит. Как так, что не почувствовал?

  Под строгим взглядом сагини Сегред неохотно признал:

  ― Я почувствовал...знаки были от Дома, но ведь эти твари такие хитрые...

  ― Дело не в тварях, ― Джерра покачала головой, ― в тебе. Чему я тебя всегда учила?

  ― Убивать бестий. Бить в живот и все такое.

  ― Сегред!

  ― Не понимаю, чего ты от меня хочешь! Я охотник. Охочусь, выслеживаю, убиваю. Я смотрел на него и каждую секунду думал, что, скольких людей он может убить, загрызть, разорвать.

  ― Я учила тебя слышать, ― наставница приблизилась, взяла лицо охотника в прохладные ладони. ― Сколько раз повторяла: когда истребитель убивает, он не наказывает, а освобождает.

  ― Значит, я плохой истребитель., ― Сегред вздохнул, но не вырвался, не уклонился от материнского прикосновения.

  ― Это значит, что что-то в тебе мешает видеть ясно. Когда в глазу соринка, разве увидишь всю картину? Не тащи за собой то, что случилось давным-давно. А боги, они ведь могут прийти под разными масками. Никогда не создавай никаких правил. Ждешь одного, получишь совсем другое. Значит, пойдешь в село к табеллиону, развеешь сомнения и руины посетишь, будешь ждать, пока пленс не придет. А если не придет, найдешь ферму Перепела и дознаешься, что там и как.

  ― Значит, пойду. Ты наставница, я ученик у тебя, пойду, куда скажешь, ― охотник хмыкнул, не удержался и попенял. ― Вот ты говоришь, что у меня соринка в глазу, а пес сказал, что чувство вины делает меня сострадательным.

  ― И он тоже прав...Вот видишь! Четыре храма, как ты мог не поверить такому мудрому...существу? ― Джерра всплеснула руками, глядя на Сегреда почти с жалостью, как на оплошавшего ребенка. ― Ох, если бы я была там с собой!

  ― Ну так не поздно еще, пойдем вместе, ― проворчал охотник. ― Закажу для тебя у скорняка бобровое одеяло. Будешь уху варить, пока я в снежку уши себе поотмораживаю.

  ― Сегред! ― Джерра не выдержала и рассмеялась, качая головой.

  Конечно, в другой раз она бы с ним пошла, еще бы и подгоняла. А сейчас не пойдет - охотник слышал вчера, как она молится у домашнего алтаря Богини, чтобы Вечная защитила ее ребенка, ее дочь. (Джерра думала, что ученик об этом не знает, но он знал). Молится, набирается сил и решимости, а потом поедет куда-то на восток, где ее Ласточка, по какой-то неведомой Сегреду причине, живет отдельно от матери и, может, даже не знает о том, что та жива. Охотник никогда не спрашивал у наставницы, что оставила она за порогом пятихрамия, только понимал, что с грехами и ошибками покончила, иначе не сохранила бы дар сагини.

  Сегред собрался и ушел на рассвете, Джерра благословила его, стоя босиком на мерзлой земле и держа его пальцы в своих. Оба с трудом представляли, что готовил им завтрашний день и встреча со странным 'преображенным', которой они так желали.

  Хрустальная речка звенела под мостом. Огромный ворон сидел на ветви клена, стоящего на краю села. Ворон был пленсом, старым существом и с птичьей, и с человечьей точки зрения, давно растерявшим большую часть людского сознания. Сегред был еще ребенком, когда охотники ранили 'преображенного', шпиона бесовиков, а толкователи выходили, оставив пленса в теле птицы. Ворон уже и тогда, много лет назад, мало понимал в суете людской, поэтому с полным безразличием остался в охотничьем поселке, по привычке продолжая нести свою службу наблюдателя и охранника. Поселковые кормили его мясом и рыбой. Случись чужаку забрести к границам, Коврах поднял бы крик, к которому по неизменному птичьему сговору присоединились бы все окрестные вороны. Каким-то образом 'преображенный' отличал обитателей Даринниц от пришлых людей, не очень, правда, жалуя купцов, пугая их хриплыми криками и навязчивым вниманием, но когда Сегред первый раз привез в поселок Джерру, ворон лишь поглядел на нее багровым глазом и будто бы кивнул.

  'Боги, непостижимы ваши дела и пути', ― думал охотник, покидая границы родного села. (Ворон какое-то время следовал за ним, шумно перелетая с одной заснеженной ветки на другую, потом отстал).

  Надо же, Сегред всю жизнь считал Ковраха чем-то привычным, само собой разумеющимся, в детстве дразнил его 'старым чучелом' - это когда в компании таких же сорванцов, а сам - да, побаивался, убегал от пристального взгляда, пробирающего до костей. Как-то мечтал даже, что, на зависть приятелям, подружится с 'преображенным', но Коврах никогда ни с кем не проявлял 'человечности', лишь охранничал по веткам да прилетал иногда к старенькому, дряхлому сагу Торжу - посидеть рядом с тем на лавке на заходе солнца. Странную картину представляли собой человек и птица в закатных лучах. Чего только боги не выдумают, каким только путем не наградят. Правду говорит Джерра, убеждал себя Сегред, следуя еще не утоптанной после ночного снега тропой - сердце иногда умнее головы, ведь, говорят, именно в нем живет человеческий дух.

  ****

  431 год от Подписания Хартии (сезон ранней зимы).

  Толий Лец

  Толий ковырнул вилкой в горочке ароматного риса, на которой таял кусок масла с разноцветными крошками специй, учтиво улыбнулся орате - жене 'создателя' Перепела. Ората озабоченно оглядела комнату, столы (госпоже Туране было накрыто отдельно, у окна), прикрыла, чтобы не остывал, чайник с травами полотенцем и поспешно вышла, зная, что господин Высший Жрец не любит, когда ему заглядывают в рот во время еды. Через полчетверти она вошла, не моргнув глазом сгребла на поднос почти не тронутые кушанья со стола Толия, чуть дольше провозилась с уборкой за госпожой Тураной: стряхнула у той с подола рисовые крупинки, смела со стола огрызки соленьев, протерла госпоже липкие руки влажным полотенцем.

  Пастырь исподволь наблюдал за хозяйкой. Толию в молодости нравились именно такие женщины: энергичные, но покорные, южанки, знающие толк в хозяйстве, помощницы мужьям, но при этом не стремящиеся подмять под себя своих мужчин. Ората (Толий никак не мог запомнить ее имя) хорошо готовила южные блюда. Толий хвалил, но оставлял все почти нетронутым, не потому, что не нравилось, а из-за мучавших его желудочных болей. И дело было совсем не в специях, которых ората и так старалась положить поменьше, но в изношенности тела Верховного. Ему было уже все равно, остро ли, постно ли: чуть еда попадала в нутро, тут же приходила боль. Жена Перепела мельком глянула на посеревшее лицо пастыря и скоренько принесла киселя на травяном отваре. Толий с благодарностью выпил до дна и утер со лба выступивший пот. Сколько еще так он продержится? Выдюжит ли изношенное потусторонними экзерсисами тело? Пастырь уже стал бояться нежданной и непоправимой смерти от обострения застарелой болячки: вдруг где-то в животе разверзнется поврежденная плоть и кровь хлынет в нутро? Не перетянуть, не перевязать.

  Толий покосился на госпожу Турану. Та сегодня была тиха. Конечно, за день подчинить трех пленсов из междумирья, 'выродить' трех крепких волчьих бестий - сил убогой не осталось на безумные выходки. И он тоже хорошо потратился, благо хоть боль немного отступила и пришла сытость. Пастырь поднялся, кряхтя, разбудил спящего на лавке слугу, велел тому поужинать в кухне и приглядывать за госпожой, а сам вышел покурить трубку во двор, хотя знал, что перепелово семейство против дыма ничего не имеет, Перепел сам покуривал - 'разгонял тоску', смешивая табак с щепочками дурманного дерева.

  Толий подумал и попросил у хозяина фермы его табачку, его-то он и закурил сейчас, осторожно втягивая горьковатый дымок. Воняет кислятиной, как и древесное молочко, а так ничего, на сердце как-то полегчало, и боль совсем отступила. При этом разум не мутнел, наоборот. Надо узнать точную пропорцию, подумал пастырь, а то сыпнет лишку и вспомнит молодость - в забвении очутится среди полногрудых дев со змеиными телами. Тогда казалось - весело, а сейчас страшно: что из видений окажется дурманным сном, а что откроет дверь в разум для игр злопамятных пленсов.