Время вспомнить (СИ) - Норд Наталья - Страница 21

  ― Угу, благостно, ― пастырь хмыкнул, чавкая. ― Расскажи, сколько ты лавочнику должна.

  ― Сыночку моему мясо нужно, ― вскинула бесцветные глаза ората. ― Саг сказал, долго он не проживет, если животной пищи не давать, да и растет он еще. А где мне скотину держать, чем кормить ее? Вы же, господин... ― женщина запнулась, не зная, как обращаться к жрецу, ― мой дом видели. Весь огород - пучок моркови да репа.

  ― Во-во, ― пастырь протянул орате блюдечко с пирожными. ― А ты: едим вдоволь, не нуждаемся! Господин тебе добра желает, помочь хочет. Поешь сладкого, вон сыночек твой как трескает.

  Ората Лофа бросила на сына взгляд, полный любви. Борай сидел на полу, скрестив ноги, жевал и почему-то подпрыгивал на заду, монотонно мыча. Если б Тормант утром не слышал, как тот разговаривает, довольно внятно и складно, подумал бы, что мальчик немой. Никчемыш был одет аккуратно, в домотканую рубаху и плотные штаны, все в заплатках, но чистые. По подолу и рукавам рубахи были вышиты выцветшие от стирок четырехлистники-обереги. Мальчик вдруг встал, подошел к матери и сказал ей что-то неразборчиво. Та объяснила тихо:

  ― На двор ему надо, по нужде.

  Пастырь Мефей кряхтя поднялся и махнул Бораю, чтоб следовал за ним. В наступившей тишине раздался негромкий голос ораты Лофы:

  ― Вы моему сыну приглянулись, и за подарок спасибо. У него коробочка есть, с 'сокровищами', он туда ваш браслет положил, достает - любуется.

  ― Отчего ж не носит? ― улыбнулся Тормант.

  ― Боится, мальчишки отберут. Да что мальчишки, давеча лавочника сын тумаков ему наставил, чтоб в корчму не заходил, гостей не пугал ,― ората всхлипнула, ― а сам-то...тоже увечный. А Борай - мальчик добрый, хоть сильный, но ведь никогда никого не обидит...А вы, если добра нам желаете, нас не завлекайте, я знаю, за сыночка душу взамен попросите. Я и браслет ваш хотела вернуть, да Борайка прям чуть не занемог от огорчения. Мы и так проживем, пятнадцать лет прожили и дальше проживем. Борайка из лесу дрова носит, грибы собирает...И какой у вас к нам интерес, скажите, господин? Пригласили к себе, кормите щедро.

  ― Интерес? ― Тормант грустно усмехнулся. ― А действительно, в чем мой интерес? Душу, говоришь, попрошу, а за что, милая, мне у вас душу просить? Тебя богатством одарить? Не могу, этот дар для ушлых да быстрых, а ты не такая. Понимаешь ведь? (Ората кивнула.) Сына я твоего вылечить не могу. Он ведь у тебя с детства такой?

  ― С рождения, ― ората потупилась. ― Я когда животом ходила, как-то спать прилегла, по мне крыса пробежала, здоровая, укусила меня, я спросонья чуть не скинула, а саг говорит, Дом от испуга у ребенка без защиты оставила, вот и прилипло что-то... Знать, то судьба моя. Должно, в прошлом цикле кому плохо сделала.

  ― Не знаю, ― жрец выразительно нахмурился, ― в жизнь твою прошлую заглянуть не смогу. Но ребенок-то чем виноват? Веру я твою уважаю, можешь всякое говорить, но сына твоего мне жаль. Ты не думай, я не просто так тебя с Бораем позвал. Человек я обычный, не мужеложец какой, про души - сказки то. Интерес у меня к вам другой. Я вот историю тебе одну расскажу. Работал у меня один парень, точно как твой, он у меня вроде ученика был, большие надежды я на него имел. А он...умер...

  ― Умер? ― ората Лофа прижала руки к груди.

  Сюблим сказал бы сейчас, что правда - лучшая сказка.

  ― Да, прежде, чем у меня начать работать, скитался он, объедками перебивался, здоровье и подорвал. А я ничего сделать не смог. На руках у меня почти умер.

  ― Неужели такой же, как мой? ― выдохнула женщина. ― И кто же его, бедного, на улицу выбросил? Или сам потерялся?

  ― Матери он не знал. Все детство при королевском приюте провел, а как старше стал, его и выкинули. Иди, мол, пропитание себе сам добывай. Саг твой прав, ― жрец скорбно кивнул, ― кушать таким детям надо хорошо, битым не быть, в тепле спать, одежду теплую носить. А то не живут они долго, в бедствиях да нищете...Эх, я по мальчику тому до сих пор скучаю.

  Правда - лучшая сказка, повторил про себя жрец, а ты, Тормант, - лучший сказочник.

  У ораты Лофа задрожала нижняя губа, и она разрыдалась, подвывая и раскачиваясь. Куцый узел волос на затылке распался и тусклые пряди упали ей на лицо.

  Тормант бросился к графину и налил женщине стакан воды, потом, подумав, разбавил воду вином из кувшина, принесенного пастырем. Ората жадно пила, стуча зубами о серебро. Мефей сунулся было в комнату, но Тормант замахал на него рукой, чтобы тот ушел и мальчика не пускал. Мефей кивнул, оценив обстановку, и вышел, видно подумал, болван, что жрец трех строк тратит на нищенку свое пастырское слово и облегчает душу ей слезами.

  ― Не мо-о-гу, ― заикаясь от слез, выговорила, наконец, женщина, ― не могу я сыночку своему всего этого вдосталь дать, помрет он, не проживет долго, останусь я одна...

  Ората уставилась в пространство невидящим взглядом, забыв про стакан с розоватой водой в руке. Пора, подумал Тормант.

  ― Бедная, ― тяжело вздохнул. ― Прости меня, рану я тебе разбередил. Не нужно было разговоры эти вести. Да только, как увидел твоего сына на обрыве, так прям сердце и сжалось. Позволь мне хотя бы долг твой перед лавочником оплатить, в память об ученике моем.

  Женщина всмотрелась в лицо жреца и кивнула. Тормант почувствовал, что встал на дорогу, ведущую к победе. Теперь главным было не вспугнуть добычу. Жрец поднялся, подошел к окну, раздвинул шторы, распахнул ставни, пуская в душную комнату ночной воздух, выглянул. Мефей привел никчемыша к фонтанчику, позволил ему играть с тонкими струйками воды. В другом крыле дома было тихо. Госпожа Мартина, видно, угомонилась, а кавалер ее то ли ушел уже, то ли остался ночевать.

  ― А мальчик у тебя смышленый, ― с теплотой сказал Тормант, не оборачиваясь. ― Мир бы ему повидать.

  ― Где уж нам мир смотреть, ― отозвалась из-за его спины ората Лофа. ― Нам здесь бы зиму пережить. Если бы было с кем Борая оставить, я б в долине работу нашла. Я кухарка хорошая, по дому все умею, аккуратная, лишнего не возьму. Я у господина Толомея в имении, в долине, весной кухарку заболевшую подменяла, так они очень довольны остались, звали к себе, только куда мне с сыночком, он ведь как дите малое, говорю, сиди дома, а он к мельнице пошел, мельниковы дети камнем кинули, в коленку попали, две четверти лечили припарками...

  Голос ораты звучал, как у теней, которые все жаловались и жаловались жрецу на загубленные жизни и скорбное послесмертие.

  ― ... ехать нам отсюда некуда, дом, что от матери достался, не продашь, а где в другом месте работу искать...

  ― И не думай, ― прервал ее жрец. ― Сейчас таких, как ты, сотни по дорогам скитаются. В столице голытьба на улицах в открытую друг друга убивает...

  ― Говорят, из-за короля-бесовика по все стране неурожай, ― женщина сдавленно охнула, вспомнив с кем говорит, но жрец сделал вид, что не заметил.

  ― Люди до того ушлые стали, ― продолжил Тормант, ― пятого помощника из дому выгоняю, ему только тринадцать, а он уже девку норовит привести...

  ― Четыре храма и пятый, ― покраснела ората, ― неужто уже в тринадцать? Это, небось, южные, они ранние...

  ― Да хоть южные, хоть северные, все на руку нечисты. То сопрут что, то загуляют. Вот чего им надо? Плачу хорошо. Дом не шибко большой. Делов-то: коня почистить, воды с колодца натаскать, чай подать, человек я мирный, без излишеств живу, путешествую только много, так ведь тоже не без удобств, ― жрец замолчал, словно задумался, повернулся к собеседнице, наблюдая за ней краем глаза.

  ― А чем вы в столице занимаетесь, не прогневитесь, что спрашиваю, и здесь вы зачем? Просто о вас всякое такое...

  ― Судачат? ― Тормант усмехнулся.

  ― Ну да, ― ората робко улыбнулась в ответ. ― Лавочник Птиш говорил, что вы человек мирный и толковый, что храму своему служите, только храм ваш уж больно жуткий. Человек всякий смерти боится, а вы ей молитесь. И дары ваши больше на непотребство похожи. Вон, госпожа Мартина, и в возрасте...почтенном, и сама...не красавица, простите, а только все мужики так вокруг и крутятся, глазки, как у кобелей на песьих свадьбах.