Время вспомнить (СИ) - Норд Наталья - Страница 15

  ― Десять медяков за постой, два медяка за ужин, ― кинул Бурча, разглядывая гостя.

  Тот кивнул, оторвался от забора и поплёлся к дому, сдирая перчатки, расстёгивая плащ синеватыми дрожащими пальцами. А на крыльце, собрав последние силы, бдительно оглядел двор, забор, постройки, кинул тусклый взгляд в темнеющее небо. Охотник, усмехнулся про себя Бурча. Годы спустя он совсем не жалел, что, что переняв дело отца, отказался от детской мечты. Бурча любил свое дело, душу в него вкладывал, всю семью с дальними родственниками пристроил, окрест Коксеафа слыл лучшим корчмарем, а все, чего хотел - так это жить, не боясь нищей старости, детей растить, помогать родичам, видеть, как процветает его дом, и все в нем стоят твёрдо на земле. А про то узнать, как за горами живут, он и так может. От таких вот бедолаг, которым дома не сидится.

  Войдя в сени, Бурча увидел, что гость маячит в проходе, опершись о дверной косяк. Бурча подхватил его под плечо и почти волоком втянул направо, где в натопленном зале уже храпело с десяток торговцев рыбой. Охотник взглядом поблагодарил за помощь, уселся на скамью и полез в кошелёк на поясе. Достал серебрушку, пробормотал:

  ― Воды горячей, одежду постирать, посушить и ... что на ужин?

  ― Рыба, овощи. Пиво, медовуха.

  ― Молока бы. Кувшинчик.

  ― Да хоть четыре, корова недавно доена. Перец, мёд?

  ― Я сам, ― качнул головой гость. ― Принеси только горячим.

  ― Сам так сам, ― Бурча спрятал в карман серебрушки, пожевал губами. ― Сколько дней стоять будешь, адман ...?

  ― Сегред, - представился охотник. В тепле ему заметно полегчало. Он поднялся со скамьи, стянул и стал сворачивать тяжёлый плащ.

  ― Адман Сегред, позволь?

  Охотник на миг заколебался, но всё же отдал Бурче плащ, весь в засохшей корке рыжей глины, потом протянул ещё тяжёлый кожаный сверток с меховым одеялом.

  Бурча одобрительно хмыкнул, оценив добротный плащ сырого сукна:

  ― Не боись, сам в порядок приведу.

  Сегред не раздумывая добавил ещё серебрушку. Без плаща и теплого одеяла охотнику в лесу никак, а прачкам такое не отдашь - испортят.

  ― Масла ещё коровьего, топленого.

  Бурча кивнул. Ушёл заниматься плащом и одеялом, выполнить нехитрый заказ гостя послал младшую дочь. Та на бегу привычной скороговоркой разъяснила гостю, где и что располагалось на немаленьком подворье Бурчи.

  После трех семидневов в лесу Сегред с трудом отыскал в мешке рубаху и штаны на смену. Сапоги не поленился - вымыл во дворе дождевой водой из бочки, переобувшись в легкие каньги. Моток сырой одежды он понес в пристройку, где грелась вода для купания и несколько женщин за пять медяков стирали желающим. Охотник постоял на входе в банную, наслаждаясь шумом, теплым паром и живыми человеческими голосами.

  Бурча пускал на подработку вдов, и те получали деньги со стирки и швейных работ для постояльцев. Сам он не брал с вдовиц ни медяшки, считая, что задолжал святым покровителям немало добра. Женщины сами платили в казну пару серебрушек в год как налог. От них Бурча требовал порядка, чистоты и мира между собой, чтоб не ругались из-за заказов, не строили козней и не сплетничали, а в прибавку кормил раз в день тем, что оставалось на кухне несъеденного.

  Сегред заозирался, выискивая свободную прачку. Высокая женщина в светлой косынке заметила охотника и, вытирая набрякшие руки полотенцем, двинулась к нему, вглядываясь сквозь клубы пара.

  ― Сегред?

  ― Тирша?

  Женщина всхлипнула и обняла охотника, прижавшись щекой к его плечу. Сегред ласково погладил ее по спине.

  ― Ох, ― Тирша оторвалась от охотника, вытерла глаза. ― Не чаяла тебя увидеть. Три года уже...

  Сегред кивнул. Тирша изменилась, посуровела, тяжелый труд забрал несколько лет оставшейся на ее долю молодости. Жена его друга Гереда, вдова.

  Три года назад Гереда разорвала бесовская тварь в лесах близ Тережа. Они тогда охотились вместе, и Сегред нагнал тварь, убил ее, но друга спасти не смог. После смерти мужа Тирша ушла из поселка, отправилась с сыном к матери и отцу, которые жили рыбной ловлей на берегу Коровьей бухты. Три года Сегред о ней ничего не слышал.

  Охотники погибали часто, и заботу о семьях погибших оставшиеся в живых брали на себя. Перед уходом Тирши Сегред предлагал ей выйти за него замуж. Настоящего супружества между ними быть не могло - Сегред был намного моложе и вообще, считал жену друга чуть ли не сестрой, но традиции охотничьего братства соблюдал свято: при желании Тирша могла просто поселиться с сыном в его доме и вести хозяйство. Она могла остаться там и после его возможной женитьбы и стать 'тетушкой' его детям. Тирша сказала, что благодарна, но не представляет себя в роли приживалки. Другие вдовы предлагали ей поселиться во вдовьем доме, жить там с огорода и на то, что выделит совет старейшин. Тирша и тут отказалась. Она всегда была гордая, даже внешне походила на мужчину; высокая и сильная, она до рождения сына даже немного охотилась с мужем, пока не запретил саг Торж.

  Тирша и Сегред присели на лавку в прачечной. Тирша почти насильно отобрала у охотника грязные вещи и наотрез отказалась брать деньги.

  ― Что ты, брат, ― с тихим упреком сказала она, ― ты принес мне тело моего мужа и я смогла его оплакать. Ты убил тварь. Как я могу взять с тебя деньги?

  Сегред сразу вспомнил, что за день до отъезда хотел дать Тирше немного монет на первое время, но та, как всегда, отказывалась. Тогда он под каким-то предлогом зашел в дом и сунул небольшой золотой самородок в карман старой охотничьей куртки Гереда. Это было все, чем он мог помочь гордой женщине, зная, что она никогда не выбросит ничего из вещей мужа.

  Они с получетверть сидели на скамье: Сегред рассказал поселковые новости, Тирша, вкратце, о смерти матери и плохом здоровье отца, еще о том, как работала в Коксеафе на конюшнях, а в Водопой сбежала с сыном в рыбацкую деревню от 'городской' лихорадки, когда весь город принялся чихать, кашлять, и многие дети умерли, а те, кто пережил, мучаются теперь болью в костях; как вернулась в Даритель в город, узнала о корчме Бурчи и даже сына, которому вот-вот стукнет одиннадцать, пристроила работать в прачечной - варить и калить щелок. Тирша говорила, с нежностью глядя на Сегреда, потом вдруг спохватилась, что тому нужно вымыться, поесть и отдохнуть, принесла из банной кусок душистого лавандового мыла, чистое полотенце и флакон горчичного масла. Сегреду пришлось мазать маслом намертво спутанные волосы, Тирша помогла ему расчесаться, потом ловко и быстро обстригла отросшие пряди. Она оставила охотника мыться в банной, а сама ушла, унося грязные вещи.

  В корчме ему, чистому и сонному, дочка Бурчи, девчушка лет десяти, подала на блюде горшочек с тушеными овощами, крупную жареную рыбину и молоко. Сегред отпил половину кувшинчика, остальное молоко оставил для травяного настоя.

  После еды Сегред совсем размяк, еле доплелся из корчмы в общий зал, ему очень хотелось повалиться головой на лавку и уснуть, не постелившись. Но, пересилив сон, он достал из мешка тряпицу и всыпал полгорсти красноватой смеси в оставшееся молоко. Дочка Бурчи (охотник слышал, как корчмарь называл ее 'егоза', но не понял, присказка ли это к имени или имя-прозвище, как у южан) уселась в уголке под скатом, где только ребёнок мог выпрямиться в рост, и из-за пучков сушеных трав с нескрываемым любопытством разглядывала охотника. Её мать, симпатичная, резковатая в движениях женщина, зорко оглядела Сегреда и сунула дочке в ноги корзину со свежими грибами - 'жданками', наказав перебрать и обрезать гниль. Теперь девочка нехотя орудовала ножиком, не забывая следить за гостем и бросать в рот кусочки грибов подушистей. Сегред улыбнулся ей, и та засмеялась в ответ.

  ― Живот не заболит?

  ― Неее. Я немного.

  Ароматные 'жданки' в лесу могли иногда хорошо поддержать силы, если не было возможности охотится, но много их съедать сырыми не стоило - нутро могло запротестовать.