Живая душа - Трутнев Лев - Страница 28

Коротки предосенние сумерки. Едва-едва потухло небо, как темнота затопила пространство. Даже близких кустов не стало видно, и Длинноухий ориентировался только на слух и запахи. Он чувствовал, что мать идет куда-то, и держался подле нее. Кусты кончились. Легкий ветер принес целый букет разных запахов: далеких и близких, сильных и слабых, приятных и неприятных, спокойных и опасных. Вдали заиграли точечки огоньков, и косуленок остановился, завороженный ими. То была ближняя деревня. Но косуля опять легонько боднула его и пошла в степь. Оставаться в тальниках, в которых начали охотиться люди, было опасно, и косули перешли в ближний березовый лес, обширный и плотный.

В большом сумрачном лесу Длинноухий долго боялся дрожащих листьев, перешептывающихся при малейшем дуновении ветра. В печальном их шелесте косуленку чудился грозный шум орлиных крыльев, тихая поступь чьих-то шагов… Потом он привык к шорохам и даже подолгу наблюдал, как бьются в трепете ветки, как играют при этом световые блики, как струятся сквозь сучья и листву солнечные лучи…

В степи, на полях, грохотали и гудели машины. Искристые их огни подолгу горели у горизонта, поднимались отсветами к самому небу. Они тоже тревожили косуль, и животные уходили поглубже в лес, чтобы не видеть этого пугающего света и меньше слышать назойливые звуки.

Ночами поднималась полная луна, удивительно загадочная для Длинноухого. Причудливые тени плыли в лесу от ее печального сияния, и косуленок вглядывался в них, плохо различая лесную глубину и больше полагаясь на слух и обоняние, на поведение матери.

У ближней опушки взошли нежные ростки озимых хлебов. Косули стали пастись на них. Сочная зелень нравилась косуленку. Он ею насыщался, так как молоко у матери почти кончилось.

С поля они шли на водопой, к озеру, шли через уныло шушукающиеся камыши, топкую грязь, и косуленок всегда дрожал и волновался: слишком много плыло со всех сторон жутких запахов, да и волчью погоню он не забыл. Но без воды не прожить, а в кустах, на болотце, она стала слишком мутной и невкусной.

К рассвету, когда луна застревала в березовых сетях, косули возвращались на укромную полянку, под молодые осинки, и укладывались спать.

Холодало. Изморозь обсыпала притихшие травы, и Длинноухий жался к матери, ища у нее тепла. В побледневшем небе гасли звезды, разливались красные наплывы…

Длинноухий почувствовал, как мать вскочила, едва не опрокинув его, и пружинисто сиганул в сторону. Ноздри его уловили неприятный живой запах, и слух различил чей-то вкрадчивый ход. Косуля, убегая, «взлаивала», и Длинноухого будто подстегивали эти ее отрывистые крики, предупреждающие об опасности. Он не отставал от матери, и погоня затихла. В ночной тишине раздалось сердитое, леденящее душу мяуканье, и все смолкло.

Рысь, спустившаяся к степным просторам из далеких лесов, не смогла незаметно подобраться к косулям. Тонкий слух и обоняние матери спасли Длинноухого, а возможно, и не только его: сильный зверь справился бы и с косулей. Но рысь не может бежать так, как волк, и почти не преследует добычу. Обычно она медленно и осторожно крадется к животному и в несколько сильных прыжков пытается настичь его.

Долго бежал Длинноухий за матерью, стараясь не потерять ее из виду. Вдали светились огни деревни, а с той стороны, куда они направились, наступало утро, и вскоре косуленок поймал острый запах знакомых тальников и замедлил ход, приближаясь к остановившейся матери.

Косули вернулись в тальники. Жить по соседству с рысью опасно: рано или поздно эта крупная лесная кошка может как-то обхитрить их – и тогда конец.

На знакомой поляне Длинноухий нашел сухое местечко под кустом тальника и лег. Было уже светло, и находиться на виду не следовало. Заслонив его со стороны поляны, легла под куст и косуля.

Длинноухий ни разу не видел, чтобы мать спала. Когда бы он ни смотрел на нее, она была в постоянном напряжении, в предчувствии опасности, то и дело вскидывала голову, работала ушами и нюхала воздух. Она была осторожной и мудрой. Иначе бы косуленок не дожил до осени.

В светлую тихую ночь, когда косули крались к озимому полю, Длинноухий услышал чье-то хриплое дыхание впереди и остановился. Мать напряглась, нервно вздрагивала. Было безветренно, и запахи с трудом растекались в сыром осеннем воздухе. Как ни старался косуленок определить опасное место, нос его ничего не улавливал. Только косуля, по ей одной известным признакам, поняла эти тревожные звуки и не повернула в кусты, не побежала, а медленно, шаг за шагом, двинулась по озимому полю.

Длинноухий, вытягиваясь всем телом, высоко поднимая ноги, подавался за нею. Он ничего не понимал, но доверялся матери.

Смутное темное пятно возникло впереди. Чуткий нос косуленка наконец различил знакомый запах косули. К ним приближался рослый самец. У него были прострелены легкие, и потому рогач так хрипло и часто дышал. Не поостерегся козел у болотца, когда пришел попить, достал его дробью охотник, ночевавший в лодке, среди кочкарника.

Длинноухому показалось, что это был тот самый козел-рогач, который держался возле них еще летом, вел себя зло и дерзко, гонял его мать, и он напружинился, готовый защищаться. И косуля несколько раз ударила копытом о землю, и, поняв ее, пришелец остановился. Он болел после ранения и был слабым. Болезнь притупила его слух и обоняние, и козел искал сородичей: вместе легче стеречься от врагов.

Длинноухий долго и ревностно следил за рогалем, державшимся в отдалении, но, не уловив никаких враждебных действий с его стороны, стал щипать зеленую озимь.

Луна стояла над тихими пустыми просторами, не затмевая редкие огни разбросанных по степи деревень, над распластанной вдоль тальников озимью, над одинокими зверями. И время стояло, и покой застилал неохватную ширь, и мирной и сонной казалась степь.

Но это только казалось. Из-за увала полыхнул далекий свет, метнулся вдоль тальников, и грохот донесся оттуда, и рев мотора, и жуткий плач подраненного зайца, и косуля вскинулась, рысцой побежала в кусты. Длинноухий, как привязанный, потянулся за ней, не оглядываясь на отставшего рогаля. И еще долго они слушали степную пустоту, но ничего оттуда не доносилось, только хриплое дыхание нового соседа нарушало тишину. Он держался где-то неподалеку, за ближними кустами.

Втроем они улеглись на отдых, полуголодные и обеспокоенные.

Что-то встревожило Длинноухого, и он поднялся с теплой лёжки. Это был не страх, а непонятное волнение, рожденное неясными звуками, долетающими сверху.

Рассвет только-только поплыл над тальниками, холодный и ясный. Его влажное дыхание покрыло сединой и травы, и ветки, и уцелевшие листики на кустах. Мрак с неохотой убирался в укромные места, а звуки, взволновавшие косуленка, росли, надвигались. И тут Длинноухий увидел на светлом клочке неба летящую стаю птиц. Это они издавали столь печальные и мелодичные крики. То были белолобые гуси. Их путь лежал на юг, к далекому морю, и они прощались с равнинами, на которых останавливались весной и отдыхали. Длинноухий этого не знал, но звуки, доносившиеся от пролётной стаи, заставляли трепетать его маленькое сердце. Косуленок стоял до тех пор, пока гуси не исчезли за тальниками, а крик их не растаял вдали.

Озимь, прихваченная холодом, полегла, и косули стали уходить к ближнему увалу, в седловине которого росла мелкая и сладкая от мороза полынь. Длинноухий заметно подрос и был лишь чуть-чуть ниже матери. Все чаще и чаще он шел впереди взрослых косуль. Мать не противилась этому, а хворый рогач обычно двигался далеко сзади и не претендовал на какое-либо главенство.

Однажды они долго паслись на увале, срывая головки душистой полыни, и так увлеклись едой, что не заметили, как к самому гребню увала подобрался мощный рыскающий свет. Он ударил из-за гребня неожиданно, резко, всеохватывающе и осветил косуль. Ветер донес рев мотора, вонь выхлопных газов. Косули замерли, ослепленные и испуганные. Черная стена ночи окружила их со всех сторон. А свет быстро приближался. Как от всего неизвестного, от него исходил подавляющий волю страх. Тело у Длинноухого застыло в нервном напряжении. Он не мог ни шевелиться, ни пищать. В этот момент раздался оглушительный грохот, еще и еще. Косуленок увидел, как ткнулся рогами в землю козел, как в прыжке опрокинулась мать, и, обезумев от страха, будто подброшенный пружинами, сиганул на темную стену, второй, третий раз и, догоняя ее, понесся скачками. Сзади опять грохотало. Что-то больно секануло ему по уху, но Длинноухий несся вперед, и степь убегала от него, а рев и свист настигали. Вдруг косуленок почуял запах ивовых кустов и повернул в ту сторону. С разгона он врезался в густую траву и упал. Жгучий свет ударил по кустам, но они были плотными. Длинноухий, прижавшись к земле, слышал людские голоса, лязг вонючего железа, но не вскакивал, боясь стука собственного сердца.