Маскарад - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 37

Гордый обладатель Оперы медленно поднялся на ноги.

— Все казалось таким простым… — пожаловался он. — Я думал: это ведь опера, ну каких тут можно ожидать сложностей? Песенки. Хорошенькие девушки танцуют. Красивые декорации. Толпы людей, платящих наличными. Куда безопаснее, чем мир йогурта, где все готовы друг другу глотку перерезать. Так я думал. А теперь, куда ни ступи, везде…

Под ботинком у него что-то хрустнуло. Он поднял остатки очков.

— Это ведь очки доктора Поддыхла? — удивился Бадья. — Что они здесь делают?

Его взгляд встретился с неподвижным взглядом Зальцеллы.

— О нет… — простонал он.

Полуобернувшись, Зальцелла посмотрел на прислоненный к стене большой футляр для контрабаса и многозначительно поднял брови.

— О нет… — повторил Бадья. — Ну же. Открывай. Мои руки что-то вспотели…

Мягко ступая, Зальцелла подошел к футляру и взялся за крышку.

— Готовы?

Бадья в изнеможении кивнул. Футляр распахнулся.

— О нет!

Чтобы лучше видеть, Зальцелла вытянул шею.

— О да, — констатировал он. — Ужас просто Живого места нет, такое ощущение, его долго пинали. Починка будет стоить доллара два, не меньше.

— И все струны порваны! А ремонт контрабасов обходится дороже, чем ремонт скрипок?

— Не хочется вас огорчать, но ремонт всех музыкальных инструментов обходится чрезвычайно дорого. Кроме разве что треугольника, — ответил Зальцелла. — Однако могло быть и хуже, как вы думаете?

— Это ты о чем?

— О том, что там мог быть доктор Поддыхл. Бадья открыл рот. Бадья закрыл рот.

— О. Да. Разумеется. Ну да. Это было бы намного хуже. Да. Хоть здесь нам повезло. Конечно, гм-м-м.

— Так, значит, это и есть Опера? — произнесла матушка. — А выглядит так, будто кто-то построил здоровую коробку и налепил сверху кучу всяких финтифлюшек.

Она кашлянула. Вид у матушки был такой, как будто она чего-то ждала.

— Может, осмотрим ее со всех сторон? — подсказала нянюшка.

Она прекрасно знала, что любопытство матушки по своей силе способно сравниться разве что с нежеланием выдать это самое любопытство.

— Ну что ж, думаю, вреда от этого не будет, — ответила матушка таким тоном, как будто оказывала нянюшке огромную услугу, — Давай погуляем, раз уж делать сейчас все равно больше нечего.

Здание Оперы было построено в соответствии со всеми архитектурными законами, обеспечивающими многофункциональность. Оно представляло собой куб. Однако, как верно заметила матушка, несколько позже архитектор внезапно осознал, что без украшений тут все же не обойтись, и уже второпях устроил настоящий разгул бордюров, колонн и всяческих завитушек. Крышу Оперы оккупировали горгульи. Со стороны фасада здание выглядело огромной каменной глыбой, над которой хорошенько поизмывались.

Однако с обратной стороны Опера представляла собой самое обычное, ничем не примечательное нагромождение окон, труб и влажных каменных стен. Одно из непреложных правил общественной архитектуры гласит: главное — чтоб с фасада смотрелось.

Под одним из окон матушка остановилась.

— Кто-то поет, — заметила она. — Слушай.

— Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ЛА! — заливался кто-то. — До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до…

— Вот она, ваша опера, — покачала головой матушка. — Сплошь иностранщина, неужели нельзя спеть так, чтобы всем все было понятно?

Нянюшка обладала настоящим даром к языкам: через каких-то пару часов пребывания в абсолютно новой для нее языковой среде она начинала вполне свободно общаться с аборигенами. Единственный минус состоял в том, что аборигены не понимали ни слова из ее речи, которая просто звучала по-иностранному, а на самом деле представляла собой произвольный набор звуков. Однако матушка Ветровоск при всех ее остальных неоспоримых достоинствах абсолютно не ладила с языками — даже в музыке она разбиралась намного лучше (то есть просто никак).

— Э-э… Странные они тут, — подтвердила нянюшка. — Здесь вообще много всякого происходит. Наш Невчик рассказывал, они тут каждый день разные представления дают!

— А ему-то откуда знать?

— Ну, крыша у Оперы большая, и, представляешь, она вся была покрыта свинцом. В общем, работы было невпроворот. Невчику больше нравилось громкое пение. И подпевать можно было, и молотка никто не слышал.

Ведьмы зашагали вперед.

— А ты заметила, там, в переулке, на нас Агнесса чуть не налетела? — спросила матушка.

— Ага. Я еле сдержалась, чтобы не оглянуться.

— По-моему, она не слишком была рада нас видеть? Я сама слышала, как у нее дыхание перехватило.

— Если хочешь знать мое мнение, все это очень подозрительно, — сказала нянюшка. — Вот представь, ты одна в незнакомом городе, и вдруг видишь милые, родные лица, напоминающие тебе о доме. Она должна была разрыдаться, броситься нам на шею…

— В конце концов, мы ведь ее старые подруги. По крайней мере, старые подруги ее бабушки, ее матери, а значит, с ней мы тоже подружки.

— А помнишь те глазищи в чашке? — спросила нянюшка. — Вполне возможно, что она сейчас находится под гипнотическим воздействием какой-нибудь чуждой оккультной силы! Нам надо быть поосторожнее. Люди, попадая в лапы чуждой оккультной силы, начинают вести себя очень странно. Взять хотя бы тот случай с господином Щепетилингом из Ломтя…

— Это была не чуждая оккультная сила. Он страдал от повышенной кислотности.

— И все равно, некоторое время это выглядело как нечто чуждое и оккультное. Все окна в доме закрыты, а из-за ставен какой-то ужасный рев доносится…

Маршрут их прогулки закончился во дворе, у заднего входа на сцену.

Матушка внимательно изучила ряд плакатов.

— «Тривиата»… — прочла она вслух. — «Кольцо Бабалунгов»…

— В целом существуют два вида оперы, — заявила нянюшка с уверенностью крупного специалиста, основывающегося на полном отсутствии собственного опыта. — Во-первых, есть тяжелая опера. В ней люди в основном поют по-заграничному, что-нибудь вроде: «О, о, о, я умираю, о, умираю, о, о, о, что же я делаю». А есть еще легкая опера. Поют в ней тоже по-заграничному, но слова другие, типа: «Пива! Пива! Пива! Пива! Хочу я пить побольше пива!» Хотя иногда пьют вовсе не пиво, а шампанское. Это и есть опера.