Северный Удел (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 18

Секунды утекают. Держать мертвеца становится все труднее.

Я толкаю дверь, наваливаясь плечом, распахиваю как можно шире.

Вдох-выдох.

– Ну что, борода, как там, в мертве…

Увидев меня, блондин теряет дар речи. Потом шепчет:

– Цымба, ты?

В глазах его изумление мешается с ужасом. Две пули в грудь, в косоворотку, сбивают его на пол.

Цыган, на удивление живо среагировав, прячется за стол.

Я не даю ему выглянуть, вбивая свинец в столешницу. Потом курок щелкает впустую, раз, другой, третий, но это уже неважно.

Тик-так, тик-так.

Я-Цымба переваливаюсь через стол, прямо на пистолет цыгана, и, дергаясь под выстрелами, нахожу ножом его мягкий бок.

Вот так!

Цыган взревывает, опрокидывает меня навзничь, горячее револьверное дуло упирается мне в подбородок…

Бах!

Меня выбрасывает вон из тела и вон из морга. Кувыркается небо с лопухами. Жилки осыпаются дождем.

Сил у меня остается, только чтоб пятерню перед собой выставить. Какие-то мгновения плывет, пытаясь вздыбиться, земля.

– Все, – выдохнул я, – можно.

И все-таки упал.

Надо мной взвился рев Сагадеева:

– Вперед! Вперед, ребята!

По сторонам затрещали выстрелы. Зашуршали лопухи. Мелькнул грязный сапог. Кто-то кричал, звенело стекло.

Мне представлялось, как полицейские и пехота берут здание в сужающееся кольцо, как Тимаков, подбежав ко входу, опрокидывает мертвеца с развороченным плечом внутрь…

Тягучая боль разливалась в голове.

Я с трудом сел, похлопал по ноге тяжело дышащего Подгайного и повернулся к моргу. Повернулся как раз в тот момент, чтобы увидеть, как по воздуху в зеленом полицейском мундире летит и падает за дорогу в кусты изломанная человеческая фигура.

А потом кто-то истошно завопил:

– Братцы, голем!

* * *

Значит, голем.

Похоже, это и есть запасной вариант.

Под прикрытием голема и уйти можно, и груз вроде трупа Лобацкого с собой взять.

А у полицейских и остановить бегство никакой возможности нет. Голем стрельбы не боится – каменный, скорее всего. Еще и прикроется чем-нибудь – вообще не прошибешь.

А там, если в лесу фургон или пролетка какая оставлены, уйдут «козыри». И не перехватить будет.

Я подполз к воротам.

Голем медленно шел от угла морга к дверям. Метра два с половиной в высоту. Широкая грудь, толстые слоновьи ноги, длинные руки ниже колен. Красные угли глаз. Камень обтесан грубо, неряшливо, только чтобы придать сходство с человеческой фигурой.

Сколько же крови в него вбухано, чтобы оживить?

– Господин!

Майтус упал рядом со мной.

Вместе мы смотрели, как пятятся от морга зеленые полицейские и серые пехотные мундиры, как вскидываются винтовки, как пули высекают искры из ожившего каменного существа.

– Бастель! Вы видите?!

Обер-полицмейстер, прислонившись к забору, несколько раз выстрелил из револьвера. Было сомнительно, что он хоть раз попал.

– Вижу, – мрачно сказал я.

Голем одолел последние метры и встал в дверях.

Попытавшийся выбежать из них городовой был пойман и брошен в стену, будто легкая тряпичная кукла.

– Бастель, вы можете его убить? – наклонился Сагадеев. Красный лоб его блестел от пота, усы, завиваясь, ползли в рот. Он отфыркивался от них, выпячивая губу.

Я прислушался к себе.

Кровь звенела в ушах и отзывалась тяжело, с заметной задержкой. Тут не то что не сплести атаку на голема – тут и с простым определением статуса промашка может выйти.

– Нет, – кинув взгляд на Майтуса, сказал я. – В ближайшие час-полтора – нет.

– Как некстати!

– А у вас что же – никого?

– Ах, если бы! – Обер-полицмейстер сморщился, отер лицо рукавом кителя. – К нам высокую кровь калачом не заманишь. Служить в полиции – дурной тон, видите ли. Это еще в жандармерию куда ни шло…

Из морга вновь начали стрелять.

Один из полицейских схватился за плечо, опрокинулся навзничь солдат.

– Да что ж вы, слепые дети! За забор! – закричал Сагадеев. – За забор!

До отступающих наконец дошло, что их текущее положение грозит катастрофой, и они сыпнули со двора в стороны.

Я заметил Тимакова, длинным прыжком (жив!) переметнувшегося в лопухи у дороги.

– Господин обер-полицмейстер!

Пехотный поручик с дубленым лицом подбежал к Сагадееву, неловко, качнувшись, отдал честь, присел.

– Слушаю вас.

– Мы это… Что делать-то?

Произнеся это, поручик застыл, пожирая обер-полицмейстера глазами.

– Бастель, – повернулся ко мне Сагадеев, – у вас опыт, боевой опыт, может, подскажете?

Я качнул головой:

– Мы уже ничего не успеем. С крыши можно было бы… Через больничный чердак… двух стрелков, когда выходить будут…

Я замолчал – голему у морга через двери просунули сорванную с основания столешницу, затем какую-то веревочную сбрую.

Щит и… что?

Полицейские стреляли вразнобой. Пехота – более слитно, но все равно без толку. Пули рикошетили от каменной фигуры. Хорошо хоть «козырям» высунуться не давали.

Те и не огрызались почти.

Сколько их там осталось? Цымба, блондин, цыган, бородатый. Минус четверо, получается. А было вряд ли больше семи.

Семь, как-никак, число счастливое. От великих фамилий тянется…

– Поручик! – обратился я к пехотному командиру. – Сгруппируйте своих справа, у канавы. Там забор хлипкий, туда, скорее всего, и побегут.

Поручик кивнул.

– И осторожнее. Голем только на вид неповоротлив.

Поручик, уже в движении, кивнул снова.

Зазвучало отрывистое: «Самойленко! Тальм! На месте! Взвод! Перебежками! Ко мне!»

Я прищурился – из морга протиснули узкий прозекторский стол, и жестяная поверхность его отразила солнце.

Еще один щит?

Чего-то я не понимал. Сагадеев, как выяснилось, тоже.

– Бастель, – спросил он меня, – что это они?

– Николай Федорович, честно, не знаю.

Я подумал: допустим, по щиту – в каждую руку, Лобацкого – через плечо и бегом. Вранье, что големы не бегают. Долго не живут, это правда. Но бегают – земля трясется.

Впрочем, для «козырей» это все же риск.

Отстать, пожалуй, не отстанут, а вот бить по ним будут двадцать человек. Да с разных точек. Пуля-дура ведь щель найдет.

Нет, рядом у них должен быть транспорт, рядом. В леске. За холмом. За сараюшкой какой-нибудь. Вон за забором развалюх построено. Знак дадут…

– А что Добрац ваш…

Договорить мне было не суждено.

В здании морга грохнуло. Через окна и дверной проем повалил светло-серый дым. Кто-то внутри вскрикнул.

– Бомба! – ахнул Майтус.

Дым окутал голема.

Он вроде бы сделался ниже, будто присел. В вырывающихся из морга клубах рядом с ним чудились двигающиеся тени.

Ах, Ночь Падения, ничего ведь не разобрать!

– Надо бы нам к карете… – сказал я Сагадееву. – Чувствую, сейчас побегут.

– Стреляйте! – закричал обер-полицмейстер замешкавшимся городовым. – Стреляйте без разбора!

– Так не видно, – прогудел кто-то. – Дымит.

– На это и рассчитывают!

Я вскинул «Фатр-Рашди».

«Гром заката» рыкнул сдвоенным выстрелом. Пули ушли в дым. С двух рук выпалил Майтус. Грохот нестройной револьверной стрельбы взвился к небу.

Голем появился неожиданно.

Даже для меня, вполне к этому готового.

Громадная фигура, развернувшись, шагнула не к хлипкому забору – она шагнула прямо на нас.

– В стороны!

Свалив Майтуса, я вместе с ним откатился от ворот к дороге.

Мелькнуло незнакомое испуганное лицо. Кто-то перелетел через мою голову. В метре справа погрузился в лопухи Сагадеев.

– А-а-а!

Каменная нога ударила в землю, снеся целую секцию забора вместе с кованой воротиной. Прозекторский стол рассек воздух. Только кому в него было стрелять? Некому.

Как зачарованный, я смотрел на спускающиеся на грудь голема веревки, на продетую в эти веревку доску, на сидящих на ней «козырей» и спеленутый труп Лобацкого.