Демон Аль-Джибели (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 17

Рев был знатный.

— Бахма-а-а!

Запахивая платья и халаты, люди выскакивали из хижин и устремляли взгляды на беснующегося на бархане у городской стены ойгона-страшилище.

— На площадь! — закричал им на бегу Бахмати. — Берите детей, стариков и идите на площадь! Все! Все!

В загонах заревели ишаки и верблюды.

— На площадь!

Бахмати стучал в стены, трещал циновками и хлопал коврами, занавешивающими проемы.

— Бахма-а-а!

Тахир-бечум увидел его и яростно бросился с бархана через камни городской стены. Кто-то вскрикнул. Мосластый, волосатый, с костью в носу демон ущелий внушал ужас. Только достать Бахмати ему так и не удалось. Прозрачный защитный купол ловко поймал его тушу над стеной и с легкостью отшвырнул обратно.

— А-а-а!

Тахир-бечум ветром взвился в небо.

— На площадь, — посматривая вверх, торопил людей Бахма. — Будите сайиба. Собирайтесь. У нас — беда.

Горхан, Касин, Сомхали. Санахиб. Кузнец Аммхуз. Мужья и жены. Матери и отцы. Дети. Обейди. Торбани. Семья Аджани.

Люди.

— Не стой, Зафир, иди со всеми.

Толстый страж, застыв посреди улицы, пялился на собирающегося таранить купол Тахир-бечума.

— Он чего это? — показал он пальцем.

— Силу девать некуда.

Бахмати, памятуя давешнее упорство, мягко повернул Зафира. Хвала Союну, толстяк не выказал сопротивления, только шею вывернул, собираясь досмотреть полет ойгона ущелий до конца.

Бом-м-м!

Купол дрогнул, пошел рябью, солнечный свет скатился по нему каплей раскаленного металла, но Тахир-бечум внутрь так и не проник.

— Ого! — сказал Зафир, когда демон ущелий с испуганным, вовсе не грозным воплем, отпружиненный, исчез где-то в песках.

— А то! — сказал Бахмати, незаметно морщась от отдачи.

Он и купол были связаны напрямую. Не устоит купол — кончится ойгон места, Бахма-тейчун. Бьют в купол — бьют в него. Вот и ноготь треснул.

Бахмати совсем по-человечески сунул палец в рот.

— Беги уже, Зафир.

Улица сморгнула соринку халата и опустела. Но в оглушающей тишине, казалось, еще шуршат одежды, звучат голоса, а испуганные глаза ищут ойгона-хранителя.

Бахмати вздохнул, подобрал из песка чей-то платок, закинул его на ограду, поставил на срез окна оброненную кем-то глиняную фигурку — большеротую, лупоглазую, даже не смог определить, на кого похожа. Хоть какой-то порядок.

Красноватые стены хижин укоряюще молчали — что ж ты, Бахма!

Слепой Хатум ждал его среди мисок, тазов и кувшинов, налепленных учениками. Сразу протянул жемчужину.

— Греется.

— Я знаю, — Бахмати спрятал черную горошину в рукаве, подставил плечо. — Пойдем?

— Да.

По пустынной улице они побрели на многоголосое гудение толпы.

— У меня было… — сказал Хатум, сжав пальцы. — Я видел Кашанцога. Я видел его у Аль-Джибели. Я видел всех остальных…

— Бывает.

— В нем нет жалости. Он — бездна! Я видел, как ты… как мы все…

— И что? Предлагаешь сдаться?

Хатум толкнулся лбом в лопатку.

— Хороший ты… э-э… ойгон, Бахма, — с грустью произнес он.

— Ты чуть не сказал: "человек".

— Да, все время себя одергиваю. Так он придет?

— Кашанцог? Думаю, да.

— Странно, — сказал Хатум, — чем ближе смерть, тем сильнее хочется жить. Мы видимся в последний раз, я знаю.

Остановившись, Бахмати встряхнул гончара как куклу.

— Не получит он никого из вас, понял? Я здесь Союн. По Договору!

— А сил твоих хватит?

— Посмотрим, — Бахмати свернул в проулок и прислонил слепого к стене. — Постой здесь.

Несколько прыжков через ограды, удивленный взгляд верблюда, узкая тропка вниз — и он оказался во дворе у Чисида. Девочка-соседка как раз вела ювелира, прижимающего что-то к груди, другой тропкой в щель прохода к площади.

— Мастер Чисид!

Ювелир повернулся. В руках у него оказался ящичек для монет.

— А-а, ойгон, как твои родичи?

— Они все за Кашанцога.

— Это не новость. Я тебе, кажется, говорил, что так и будет. А ты возражал, как самый настоящий момсар.

Чисид нахмурил брови.

— Я был не прав, мастер. Вы сделали слезы?

— Пятьсот две!

Золото в ящичке тонко звякнуло.

— Раздайте, пожалуйста, людям, — поросил Бахмати. — Каждому — на грудь, плечо или лоб. Они прилипнут. Это очень важно.

— Важно, — повторил Чисид. — И ни одного айхора. Когда?

— Кашанцог будет к полудню.

— Что ж, — ювелир поймал девочкины пальцы. — Пойдем, милая. Нам с тобой придется постоять под солнцем. Выдержим?

— Выдержим, дедушка! — звонко сообщила девочка и показала Бахмати язык.

— Я в тебе и не сомневался, — сказал ей Чисид, медленно забираясь по тропке вверх. — Это ойгон у нас глупый, а мы-то с тобой… — он перевел дух. — Мы-то с тобой — ого-го!

Они окунулись в тень, зажатую стенками хижин.

Бахмати постоял немного, чувствуя, как Око Союна печет лицо, и вернулся в проулок к Хатуму. Гончар стоял неподвижно, слепые глаза смотрели поверх крыши.

— Давай, Хатум, пора, — попробовал отлепить его от стенки Бахмати.

— Погоди, — двинул рукой гончар.

— Что ты видишь?

— Кашанцога. Он… он очень зол.

— Где он?

Хатум вздрогнул. Голова его со щелчком повернулась. Из горла вырвался клекот. Слепые глаза выпучились.

— Бахма-тейчун! Младший! — проревел гончар не своим голосом. — Отдай людей мне!

Где-то далеко на северо-западе, вторя его словам, громыхнул гром. Тревожные пылевые стрелки, желтя, побежали по небу. Тонкая полоска надвигающейся песчаной бури выгнулась на горизонте.

— У меня Договор, — сказал Бахмати, нащупывая жемчужину.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Хатум, темнея лицом. — Подотрись им!

— Тогда приди и возьми! — крикнул Бахмати.

— Приду!

Небо громыхнуло снова. Гончар закашлялся и осел на песок.

— Ничего-ничего, — Бахмати помог ему подняться. — Зреть тайное — не совсем безобидное занятие.

— Я… он… я не мог… — бормотал Хатум.

— Это не страшно.

Площадь была полна и волновалась. Голоса вспыхивали, гудели, обрушивались на сайиба ас-Валлеки, а он стоял на ступеньках зала Приемов, и вид его был растерян.

— Что случилось?

— Где Бахмати?

— Мы бросили работу, объясните нам!

Плакали дети. Разносил воду водонос.

Бахмати оставил Хатума на скамье и пошел сквозь толпу к ступенькам. Око Союна, казалось, выбрало точку на макушке и жгло, жгло.

Люди замечали и расступались перед ним.

— Бахма, Бахма.

Шепот обогнал Бахмати, и он взошел к сайибу уже в тревожной, нетерпеливой тишине, полной обращенных к нему глаз.

— Вы говорили про вечер, — укорил его ас-Валлеки.

— Увы, — тихо сказал Бахмати и повысил голос: — Люди!

Тишина натянулась тетивой лука.

Были ли в первых рядах забывшие, как дышать? Возможно.

— Люди! В Кабирре пробудился каннах, Старший демон по имени Кашанцог.

Бахмати сглотнул, чувствуя, как вспухает над толпой страх, и продолжил:

— Он не пожалеет никого. Но я попробую вас защитить. Кому-то это будет стоить месяцев и лет жизни. Кто-то не доживет до завтра. Но я попробую! Аль-Джибель — ваш дом, но этот город стал и моим домом. Домом ойгона по имени Бахма-тейчун. И двадцать лет назад я пообещал, хранить его жителей от бед и напастей. Я исправно исполнял свой Договор все эти годы. Но сейчас хочу спросить: верите ли вы мне?

— Верим!

Он не ожидал такого слитного ответа. Не ожидал. Воздуха вдруг перестало хватать. Защипало глаза. Союн всемилостивый! Я… они… Мои мысли как речь Хатума. Как бы одно слово связать с другим…

— Я… я очень ценю это, — сказал Бахмати, обегая площадь затуманившимся взглядом. — У меня нет половины души. Но мне кажется, что второя половина ее — в вас. Сейчас мастер Чисид должен раздать вам золотые чешуйки, слезы. Я прошу прикрепить их к груди или ко лбу. Детям тоже. Это усилит… Так я, по крайней мере, смогу продержаться дольше.

Он увидел движение в толпе, и ювелира с девочкой, обходящего людей по кругу.