Демон Аль-Джибели (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 12

Она погрозила пальцем.

Бахмати встретился с просящим взглядом Дохара и незаметно кивнул. Жемчужина в рукаве нагрелась. Вот как раз возможность проверить, так ли она хороша.

Дрогнули ламповые огни.

В жаркий, еще не выстывший вечер, а наоборот, отдающий накопленный за день жар, протекла холодная струйка, обвила ножки столиков, качнула веревки и устремилась к людям. Поежился, удивленно вздернув брови, Сулем. Ойкнула Лейла. Во второй раз плюнулся рисом достопочтенный Теймур — глаза на жирном лице вытаращились, словно он узрел самого создателя. Или, по крайней мере, айхора. С легким стоном качнулась Шахреза.

— Дурно тебе? — обняла ее Мелехар.

— Воду пейте осторожно, — сказал Бахмати, — очень холодная.

— Да?

Родитель невесты взялся за свою кружку и тут же отдернул руку. Затем недоверчиво приподнял сосуд, отхлебнул коротко, зажмурился. Пот проступил на его щеках крупными янтарными каплями.

— Ах, замечательно. Наверное, за такую удивительную воду следует поблагодарить вас, Бахма? — качнулся к Бахмати он.

За улыбкой открылись плохие зубы.

— Зачем? — спросил Бахмати. — Это всего лишь скромная дружеская помощь.

— Хорошо иметь в друзьях демона, — заметила Мелехар.

— Вот, — подал лимоны Дохар, — выжмите в кружки.

Какое-то время и хозяева, и гости ели и пили молча. Сулем все косился на неподвижную Шахрезу, достопочтенный Теймур посмеивался, видя его нетерпение.

Бахмати не ел. Оглядывая чайхану, он маленькими глотками пробовал холодную воду и находил ее весьма приятной. Блюдо с пловом потихоньку открывало дно. Мелехар отдувалась и обмахивалась рукавом. Ее муж притянул к себе казанок с овощами.

— А Шахреза… — несмело произнес Сулем. — Ей хоть попить…

— Позже, дорогой, позже, — взяла наполненную им кружку Мелехар. — Насмотришься ты еще на свою невесту.

— Кстати… — достопочтенный Теймур откинулся на подушки. — Мы с вами, дорогой Дохар и обворожительная Лейла, должны обговорить один момент.

— Погодите! — вскочил Дохар. — Еще сладкое.

— Ф-фух, — выдохнул родитель Шахрезы и махнул толстой ладонью. — Неси.

Дыню и арбуз, принесенные чайханщиком, Бахмати подморозил, поднос еще не коснулся стола. Достопочтенный Теймур оценил и дыню, и арбуз, ухватив по три куска и того, и другого. К удивлению Бахмати, все это влезло в него без особых усилий. Да он бездонен, подумал ойгон. Бездна и тьма.

— Как в Порте, — сказала Мелехар, придержав в пальцах арбузную мякоть. — Тот самый вкус.

Дохар просиял.

— Я рад, что у меня получилось угодить отцу и матери невесты.

— Да, это стоило чересчур долгого ожидания, — кивнул, облизав пальцы, достопочтенный Теймур. — Теперь же мы должны поговорить о неком вознаграждении, о каляме.

— Я слушаю, — кивнул Дохар.

— Думаю, — помедлив, сказал достопочтенный Теймур и оглянулся на жену, — пятнадцать золотых дирхемов будет в самый раз.

Чайханщик побледнел.

— Пятнадцать?

— Вы посмотрите, посмотрите на Шахрезу, — затараторила Мелехар, тиская укрытую накидкой фигурку. — Золото, а не девушка. Работящая, не требовательная невеста, воспитанная в послушании и в уважении к старшим. Она будет прекрасной женой, замечательной матерью и умелой хозяйкой, предстать мне тотчас же перед Союном, если это не так. Где вы еще найдете такую? Нигде! Ни на западе, ни на востоке. Она росла у нас, как цветок, как роза среди сорняков. Пятнадцать дирхемов — это даже мало за нашу любимую, послушную доченьку.

— У нас только четырнадцать, — упавшим голосом сказал Дохар.

— Четырнадцать?

Достопочтенный Теймур задумался.

— Но у нас есть немного серебра, — с надеждой сказал чайханщик.

— Я пойду, — поднялся Бахмати.

Его словно и не заметили.

Ойгон отогнул ткань и вышел из чайханы в ночь, свернул к караван-сараю, к верблюдам и шатрам, уселся на перекладину загона. Мягкий, как бы сомневающийся голос достопочтенного Теймура был слышен и отсюда:

— Серебро? Что ж… И вот этот ковер, что у меня за спиной. Ох, разоряете вы меня. Дочь — персик, сливовая веточка.

Бахмати усмехнулся.

В чайхане зазвякали монеты, затем достопочтенный Теймур сказал, что все точно, а ковер нужно подвязать веревками, Мелехар увела дочь спать на новое место, вышел на улицу Сулем, печальный от того, что так и не увидел лицо невесты, но завтра, завтра… Что ж ты не кончаешься, дурацкая ночь?

Дальним краем в круге высокого света прошел толстяк Зафир. Сегодня вроде почти не стучал своей колотушкой.

На небе, глубоко-синем, мягком, бархатном, самоцветами сияли звезды. Наливающаяся полнотой луна была бледна и не здорова.

Бахмати дождался, пока Сулем вернется в дом, а родители Шахрезы отволокут ковер к воротам караван-сарая, и спрыгнул с навеса. За ними, невидимый, он проследовал сквозь весь караван-сарай, мимо тюков и людей, спящих одетыми и вповалку, мимо бодрствующего, моргнувшего на ойгоне стража — за вторые ворота, к хлеву.

Достопочтенные Теймур и Мелехар, оказывается, владели ослом и верблюдом. Где-то на задах, видимо, пряталась еще и повозка.

Совсем не густо для богатой семьи.

Пофыркивали, вздыхали многочисленные животные. Пока ковер крепили между верблюжьими горбами, Бахмати стоял в тени.

Затем вышел.

— Дочь — чья?

На круглых лицах проступил, но быстро стаял испуг.

— Наша! — выступила вперед Мелехар. — Наша кровиночка, умничка Шахреза.

— Спрашиваю еще раз…

Бахмати улыбнулся женщине плотоядной улыбкой. В уголках губ, разрывая рот, треснула кожа.

— Приемная, — выпалила Мелехар, наблюдая расширившимися глазами, как обмахивает клыки узкий синий язык. — Приемная, но как родная.

Бахмати щелкнул зубами.

— Хорошо, хорошо, — Теймур отодвинул жену и полез за пазуху. — Не родная, не приемная. Времена такие. Много детей без родни, без крова. Кагены Сойяндина год как прошлись по срединным землям. Разруха, пожары. А мы что? Мы берем девочек да в хорошие семьи пристраиваем. Все жалеючи, все за них болея.

— А еще за них платят.

— А знаете, сколько они жрут? — накинулась на ойгона Мелехар. — И рис им дай, и виноград дай, и одень, и обучи!

— А опоили чем?

— Мы не опаивали! — Мелехар, казалось, была готова ринуться в кулачный бой-куруш.

Достопочтенный Теймур поступил разумнее.

— Маковое молоко, — сказал он, извинительно морщась, — но просто, чтоб не боялась. Молодые девушки, они такие непредсказуемые.

Бахмати покивал.

— Она хоть знает, где оказалась и кто она теперь?

— Да! — выкрикнула Мелехар.

— Мы намекнули ей, — сказал ее муж. Он наконец достал из-за пазухи нужное. — Если вы возьмете часть платы и позволите нам уехать…

На ладони его сверкнули дирхемы.

— Всего четыре? — удивился Бахмати.

— Мы еще должны господину Зильбеку и одному купцу.

— Хорошо. Но…

Бахмати опустил дирхемы в мешочек на поясе. Достопочтенные родители отступили под его взглядом к верблюжьему боку.

— Я не хочу вас здесь больше видеть, — сказал ойгон, щурясь. — Утром вы уходите с караваном и никогда больше сюда не возвращаетесь.

— Да мы с превеликой радостью! — воскликнула Мелехар.

На том и расстались.

По пути к себе в хижину Бахмати думал, что мог бы убить и прикопать трупы фальшивых родителей в пустыне. Он был в своем праве. Его пытались обмануть. Людей, находящихся под его защитой, пытались обмануть. Какой ойгон это бы спустил?

Конечно, еще не поздно. Бахмати фыркнул. Ладно, пожалел. По-человечески пожалел. Вдруг действительно собирают и кормят детишек. Хотя, скорее, по фигурам Теймура и Мелехар — дети работают на их прокорм, чем наоборот. Но может поймут что-нибудь. Задумаются. А из четырех дирхемов получится лишняя дюжина слез.

Бахмати свернул на свою улицу и остановился.

О, Союн! — мысленно простонал он, обнаружив, что у его хижины топчется Зафир. Зачем наказываешь меня? Только что я совершил хорошее дело, и что?

Толстяк покачивался, засунув в нос палец. Лампа на жерди поплескивала светом на крыши и деревья. Пролезь что ли со двора?