Демон Аль-Джибели (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 1

Андрей Кокоулин

Демон Аль-Джибели

Только Колька накрыл ладошками коричневого, в какой-то светящейся слизи жабенка, только отжал палец, чтобы посмотреть, там он или нет, как кто-то потянул его за ногу.

Разумеется, это был Витька Жук. То есть, Жуков, конечно же.

— Дай посмотреть, — сказал Витька.

Ну никакого терпения!

И вообще, кто поймал? Колька поймал. Значит, и смотреть ему первому.

Жабенок щекотно тыкался в ладони изнутри.

— Погоди ты, — сказал Колька приятелю. — Здесь тихонько надо.

— Ты только не упусти, — прошептал Витька, подползая ближе. Его черные глаза наблюдали за Колькиными руками с тревожным ожиданием. — На него дождь загадать можно. Или даже электрическую грозу!

— Ха! — Колька сел у канавы, наполненной мутной водой. — С ним все, что угодно, можно! Он же светящийся!..

Бахмати убрал ладонь с потного лба мальчишки.

Что за чудеса ему снятся! Странный мир, странные имена. Странное животное — жабенок. Бахмати причмокнул губами.

Ну да ладно!

Он поймал мизинцем невидимую нить яхун-тинтак — пустынной болезни. Нить обвилась вокруг пальца, серая, с черными утолщениями. Жадная до новой жертвы. Теперь слегка потянуть…

Родителям Сомхали, старому носатому Горхану и немолодой уже Касин, наверное, казалось, что Бахмати просто водит ладонями над дрянным одеяльцем, укрывшим тело их двенадцатилетнего сына, но там, где жила яхун-тинтак, его пальцы ловили все новые нити.

— Выше лампу!

Свет испуганно плеснул к потолку, тень Бахмати, увеличившись, прыгнула к ребенку, а нити на мгновение стали видимы.

Ахнула за спиной Касин.

— Ни слова! — рявкнул Бахмати.

Поддернуть, сплести хитрой косичкой, шевеля запястьями, сцепить еще несколько тонких отростков-волосков.

Ага! Последние движения наконец-то заставили показаться саму яхун-тинтак. Похожая на ком пыли с черной живой сердцевиной, словно любопытная женщина, она проросла сквозь грудь мальчишки.

— Ах, бабушка яхун-тинтак, — зашептал Бахмати, — дай-ка я тебя…

Косички задрожали в пальцах.

Чуть-чуть вверх, пауза, приопустить, осторожно завить нити ближе к сердцевине. Хорошо. Теперь медленно, не дыша…

Опускаясь по нитям, Бахмати одновременно приподнимал саму яхун-тинтак. Мгновение — и пустынная болезнь закачалась над Сомхали вся, даже маленький вертлявый хвостик вышел, неуверенно щупая остывший ночной воздух. Будто сердце билась внутри косматого серого кома черная горошина.

Ап!

Подкинув яхун-тинтак, Бахмати поймал ее в сплетение собственных нитей, ужал и быстро спрятал в вырез халата. Спи пока, бабушка.

Тут же ожил, закашлялся и заплевался пеной мальчишка.

— Воды, — скомандовал Бахмати.

Качнулась лампа, деля комнатку на светлое и темное, пропала и появилась Касин, протянула медный кувшин дрожащими руками.

— Не мне, ему, — наклонил голову Бахмати.

— Сомхали! Сынок!

Касин упала на колени возле лежанки. Полилась вода, омывая лицо Сомхали, струясь на земляной, плотно утрамбованный пол.

Мальчишка дернулся.

— Пей, сынок, пей. Все хорошо.

Рука матери приподняла голову сына.

Под стук зубов о медный край и гулкие глотки Бахмати кивнул самому себе.

— Я сейчас вернусь, — сказал он старому Горхану и вышел из хижины в ночь.

На темно-синем бархате неба сияли крупные звезды.

Земля была черна. Сгустком тьмы тянулась к звездам молитвенная башня. Где-то справа брякала колотушка охранника Зафира. Звук колотушки из-за расщепленного дерева был потрескивающий, дребезжащий, ни с чем не спутаешь. Спите спокойно! Только заткните уши! На недостроенной городской стене мерцали огни факелов.

Бахмати тихо свистнул.

Из шелеста в конце улицы возник шар перекати-поля, прокатился по тележной колее, подскочил и верным псом замер у ноги. Разве что сандалию не лизнул.

Иголками торчали соломинки.

Бахмати вынул из-за пазухи яхун-тинтак, раздвинул колючие ветки и подсадил ком пустынной болезни внутрь.

— До свиданья, бабушка.

Оглянувшись, он подтолкнул перекати-поле, и шар, ширкнув по стене соседского дома, исчез в переулке, выходящем прямо в пустыню.

Из-за низкой ограды раздался смешок.

Бахмати замер, потом, учуяв силу дочери Оргая-многонога, улыбнулся:

— Привет тебе, Айги-цетен.

— И тебе привет. Смотрю, обжился среди людей.

Дочь Оргая выступила из тьмы под свет звезд. Затлели сизым чешуйки, очертилась женская грудь. В раскосых глазах затанцевали снежинки.

Бахмати развел руками.

— Обжился.

— И что тебе с них? — Айги-цетен обошла Бахмати по кругу. — Они слабы, в них силы — на один глоток. Ты же пьешь их?

— Пью.

Дочь Оргая расхохоталась. Стукнул по земле ящеричный хвост.

— И тебе хватает?

— Я экономен, — скромно сказал Бахмати.

— Ты слаб, как и они.

Бахмати прищелкнул языком.

— Хочешь сразиться со мной?

Дочь Оргая качнула головой.

— Только не здесь, где тебя приняли. Но в пустыне… Ах, не попадайся мне в пустыне, или нет, лучше попадись!

Айги-цетен облизнула язычком губы.

— Чего тебе надо? — спросил Бахмати.

— Отец зовет тебя.

— Только меня?

— Всех окрестных ойгонов. И карриков. И суккабов. И даже кое-кого из мертвого народца. Я не шучу.

Бахмати нахмурился.

— Что-то случилось?

— Вот что значит жить среди людей! — снова рассмеялась Айги-цетен. — Бедный-бедный Бахма-тейчун! Разве ты ничего не слышал о падении Кабирры?

Бахмати пожал плечами.

— Кабирра? Которая с той стороны Темных гор? Зачем мне что-то о ней знать? Мне хватает этой земли.

— Глупый-глупый Бахмати, — глаза дочери Оргая оказались вдруг напротив его лица. — Все забыл, все растерял. Зря ты тогда схватился с Тахир-бечумом, он был сильнее, и он остался сильнее…

Тонкий ноготок медленно скользнул по впалой щеке.

— Это была твоя прихоть, — Бахмати отклонил руку Айги-цетен. — Или не помнишь?

— Не помню. Камни помнят, песок помнит, а зачем помнить дочери могущественного Оргая? Не я проиграла половину души, не я ушла на восток, не я нашла себе городишко, в котором топлю горе. Так зачем помнить?

Бахмати скрипнул зубами.

— Когда зовет Оргай?

— К полной луне, — улыбнулась Айги-цетен. — Через два дня.

Она медленно отступила в глубокую тьму ограды. Мгновение Бахмати еще видел ее силуэт, а затем дочь Оргая пропала. Бесшумно и незаметно, как умеют все ойгоны ночной пустынной природы.

— Спите спокойно!

Из-за угла вышел Зафир и стукнул колотушкой.

Над Зафиром, освещая ему путь, висела масляная лампа. Она крепилась к изогнутой жерди, которую здоровяку, обматывая тучное тело, веревкой привязывали к спине.

Лампа, покачиваясь, бросала пятна света на стены хижин и стволы сливовых деревьев.

— Все спите!

Зафир охранял покой в халате и мягких войлочных туфлях. Кроме того, на шее его висели амулеты из сливы, карагача, серебра, меди и персиковых косточек, которые должны были отпугивать всякую пустынную нечисть.

В амулете против тейчун-ойгонов, пустынных демонов места, Бахмати как-то прокрутил особую дырочку и, делая безопасным, просвистел сквозь нее свое имя.

— Зафир! — улыбаясь, он устремился к стражу быстрыми шелестящими шагами.

— Бахмати! — здоровяк распахнул объятья.

Звякнули амулеты.

Зафира было сложно обхватить руками. Он пах потом, сладостями и перцем.

— Зафир, — сказал, отстранившись, Бахмати, — тебе не следует стучать так громко.

— Почему? — удивился страж. — Демоны не боятся меня?

Маленькие глаза его мгновенно наполнились слезами, а рот скривился, как у обиженного ребенка.

— Боятся, конечно, боятся, — успокоил его Бахмати. — Видишь, никого нет. Но людям хочется и поспать.