Генрих IV - Дюма Александр - Страница 14

Генрих, отнюдь не убежденный в этой склонности, не желал вмешиваться в женитьбу, которая была, по-видимому, так дорога господину д'Эстре. Со своей стороны Габриель продолжала взывать о помощи. Генрих решил держаться середины, пообещав появиться в день свадьбы внезапно, как Бог на античной сцене, и оградить новобрачную от посягательств супруга.

Но обстоятельства сложились таким образом, что в день свадьбы необходимость заставила его отказаться от этого плана. Таким образом, Габриель пришлось самой отбиваться от мужа, в чем она, по всей вероятности, преуспела. По крайней мере она клялась Генриху, что муж от нее ничего не добился. Объяснение происходило, когда Генрих, приблизившись к Кёвру, приказал мсье Лианкуру присоединиться к нему в Шони с его женой.

Муж очень не хотел подчиниться, но, подумав о риске, которому подвергнется, если будет сопротивляться, и о том состоянии, которое он может обрести в будущем, принял это приглашение.

Он привез свою жену в Шони. У короля уже были готовы экипажи: он отправлялся на осаду Шартра.

Не заботясь больше о муже, как будто он и не существовал, не пригласив его даже сопровождать жену, он подсадил Габриель в карету, сел рядом с ней, и они отправились, увозя также добрую маркизу де Вилар, которая пыталась сгладить в Кёвре грубость своей сестры, и мадам де Ла Бурдезьер, ее кузину.

Мадам де Сурди, тетка Габриель, опасаясь новой оплошности своей племянницы, тоже направилась туда.

Советы, данные племяннице этой восхитительной теткой, были небесполезны для счастья Генриха. Но и Генрих не был неблагодарным. И как только город был взят, он отдал его под команду ее мужа.

И все-таки единственное обстоятельство нарушало покой Генриха IV — ревность к Бельгарду. Как бы ни были разделены любовники самым тщательным наблюдением, из потухшего костра любви нет-нет да выскочит искра.

Однажды Генрих IV наблюдал за тем, как они танцевали. Он их видел, они его нет. При виде того, как они подавали друг другу руки, он прошипел сквозь зубы:

— Ventre-saint-gris![2] Все-таки они любовники.

Он пожелал убедиться. Заявив, что он будет отсутствовать всю ночь и следующий день, он выехал в восемь вечера, но в полночь вернулся.

Король не ошибся. К его возвращению Габриель и Бельгард были вместе.

Все, что могла сделать Ла Руссе, компаньонка Габриель, это спрятать Бельгарда в кабинете, где спала сама, рядом с кроватью своей госпожи, пока та открывала дверь королю. После чего она ушла и унесла ключ.

Король заявил, что он голоден, и предложил поужинать. Габриель извинилась, что не ожидала короля и не приказала ничего приготовить.

— Прекрасно, — сказал король, — я знаю, что у вас чудные конфитюры в этом кабинете. Я съем хлеба с конфитюром.

Габриель сделала вид, что ищет ключ, ключ не находился. Генрих приказал искать Ла Русс. Ла Русс нигде не было.

— Ну что ж, — сказал король, — видимо, если я хочу поужинать, мне придется взломать дверь.

И он принялся колотить в дверь ногой. Дверь начала поддаваться, когда вошла Ла Русс и спросила, почему король устроил весь этот шум.

— Я устроил этот шум, — сказал король, — потому что мне нужны конфитюры из этого кабинета.

— Но почему ваше величество, вместо того чтобы взламывать дверь, просто не откроет ее ключом?

— Vente-saint-gris! — сказал король. — Почему? Почему? Да потому, что у меня нет ключа!

— Но вот он, — сказала Ла Русс и, одобренная взглядом госпожи, протянула ключ королю.

Король вошел, кабинет был пуст. Бельгард выскочил в окно. Король вышел, повесив нос, держа по банке конфитюра в каждой руке.

Габриель разыграла отчаяние. Генрих упал к ее ногам и просил прощения. Сцена эта послужила моделью Бомарше для его второго акта в «Женитьбе Фигаро».

Позже, когда Генрих пожелал жениться на Габриель, господин де Праслен, капитан охраны, а впоследствии маршал Франции, чтобы помешать своему господину сделать глупость и потерять уважение всех своих друзей, предложил ему накрыть Бельгарда в комнате Габриель.

Было это в Фонтенбло. Король встал, оделся, взял шпагу и последовал за мсье де Прасленом. Но в момент, когда тот хотел постучать, чтобы им открыли, Генрих IV остановил его руку.

— А, нет! — сказал он. — Это слишком ее огорчит.

И он вернулся к себе. Добрый король! А какой достойный человек, этот бравый и прозорливый беарнец!

Между тем во время этих событий король вошел в Париж после четырехлетней осады.

Все прекрасно знают жуткие детали этой осады, которая явилась ярким примером того, что ненависть религиозная совсем иное, чем ненависть политическая.

Сначала мсье де Немур приказал выслать из Парижа «лишние рты».

Генрих, увидев бедных изгнанников, изнуренных, изголодавшихся, умоляющих, сжалился.

— Пропустите их, — сказал он солдатам, которые их отталкивали, — в моем лагере найдется чем их покормить.

В Париже умирало от голода тысяча человек в день, так как Генрих захватил все окрестности. Пытались делать хлеб из пиленых мертвых костей. Такая пища удвоила смертность.

Генрих приходил в отчаянье, видя, что, несмотря на все эти жертвы, Париж не хотел сдаваться.

Господин де Гонди, архиепископ Парижа, проникся жалостью к своей пастве. Он явился в лагерь короля, нашел его окруженным всей его знатью и сказал Генриху, что за интересами этой знати тот не видит истины.

— Ventre-saint-gris, мсье! — сказал Генрих. — Если бы видели мою знать в битве, вы бы поняли, что она действует на меня совершенно иначе.

Результат этой встречи показывает нам в истинном свете дух и сердце Генриха.

И когда мсье де Гонди, описав ему ужасы голода и тот фанатизм, жертвой которого был Париж, сказал, что он возьмет Париж, только когда последний солдат будет убит и умрет последний горожанин.

— Ventre-saint-gris! — ответил Генрих. — Этого не будет! Я, как истинная мать Соломона, предпочитаю не иметь Парижа, чем разорвать его в куски.

И в тот же день он приказал, чтобы повозки с провизией вошли в Париж.

Фанатизм, как говорил архиепископ, был столь велик, что, несмотря на этот поступок, беспримерный в истории войн и особенно в истории гражданских войн, Генрих только через три года вошел в столицу. Да и вошел-то он туда необычно.

Он расположил к себе коменданта Бриссака, большинство городских старшин и всех, кто оставался в парламенте. Для входа был назначен день 22 марта. Старейшина торговцев д'Юйер и три городских старшины д'Англуа, Нере и Борепер сплотили вокруг себя своих родных и друзей, выгнали испанцев из казарм и овладели воротами Сен-Дени и Сент-Оноре.

Король подал им сигнал выстрелом с Монмартра.

Он вошел в город за два часа до рассвета, не встретив никакого сопротивления.

Королевская армия заняла город и расположилась так, что парижане, даже самые фанатичные, проснувшись, оказались совершенно бессильны.

Однако наиболее упорные молчали и оставались у себя, в то время как на улицах появились люди, несущие белые флаги и шапки в руках. Они обегали все улицы с криками:

— Прощение всем!

И когда по Парижу разнесся единый клич, город взорвался невообразимым криком:

— Да здравствует король!

Генрих согласился сменить религию. Всем известны его слова, ставшие поговоркой: «Париж стоит мессы». Потому его первый визит был в собор Парижской Богоматери. Его сопровождал огромный кортеж. Стража хотела отодвинуть толпу.

— Пускать всех! — кричал Генрих. — Разве вы не видите, что народ изголодался без короля!

И король благополучно добрался до собора и из собора в Лувр.

Габриель, которая сопровождала короля, была помещена сначала в гостиницу дю Бушаж, примыкавшую к дворцу.

И это у нее пять месяцев спустя Генрих чудом избежал смерти от руки Жана Шателя.

Король принимал двух дворян, преклонявших перед ним колени. В момент, когда он нагнулся, чтобы их поднять, он почувствовал сильный удар по губам.