Журавленок и молнии (с илл.) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 16

— Рассердились бы?

— А с чего сердиться?.. Удивились бы только: кто такой, как сюда попал? — Журка подумал. — Мама перепугалась бы: как это в окно на веревке! Папа сказал бы, наверно: «Ну, вы даете, фокусники…»

— Значит, он у тебя совсем не злой, — задумчиво сказал Горька.

— А чего ему быть злым…

Отец бывал иногда хмурым, случалось, ворчал на Журку, если тот слишком шумел или прыгал, поддразнивал иногда сына за слишком «тонкий» характер. Поругивал, если случались двойки. Но зато учил работать молотком и отверткой, катал в кабине своей «Колхиды», а при особенно хорошем настроении рассказывал истории о своем детстве. Вообще-то Журкиным воспитанием занималась мама. Водила на выставки и концерты (хотя они бывали в Картинске нечасто), рассказывала про художников, проверяла дневник, ходила на родительские собрания и даже учила Журку, как давать сдачи, если привяжется какой-нибудь хулиган. Нельзя сказать, что Журка был маменькин сынок, но «мамин сын» — это точно…

— И папа, и мама у меня вполне… — сказал Журка. — Лучше мне и не надо.

— У меня мама тоже добрая, — тихо отозвался Горька. — А отец, он… когда какой. Если настроение хорошее: «Айда, Горька, на рыбалку». Если что не так, скорее за ремень… Хорошо, если сгоряча за широкий возьмется, он только щелкает. А если всерьез, то как отстегнет узкий от портупеи… Знаешь, как режет…

Журка не знал.

Он этого никогда не испытывал.

Бывало в раннем дошкольном детстве, что мама хлопнет слегка и отправит в угол. Но чтобы по-настоящему, ремнем, Журка и представить не мог. Он бы, наверно, сошел с ума, если бы с ним сделали такое. Даже если в какой-нибудь книге Журка натыкался на рассказ о таком жутком наказании, он мучился и старался поскорее проскочить эти страницы. И потом всегда пропускал их, если перечитывал книгу. А Горька, ничего, говорит про такое спокойно. С печалью, но вроде бы без смущения.

Конечно, в темноте, ночью, когда рядом человек, с которым завязалась, кажется, первая ниточка дружбы, легче говорить откровенно. Видать, наболело у Горьки на душе, вот он и рассказывает. Но… нет, все равно не по себе от такого разговора. И чтобы изменить его, Журка спросил:

— Твой отец военный?

— Милиционер. Старшина… Он на ПМГ ездит. Машина такая с патрулем: передвижная милицейская группа.

— Бандитов ловит?

— Бывает, что и ловит, — равнодушно отозвался Горька.

— Это же опасно…

— Бывает и опасно, — все тем же голосом сказал Горька. — Один раз ему крепко вделали свинчаткой. Неделю лежал в больнице… Я в те дни был как вольная птица. Мама, если не при отце, меня зря не гоняет… — Он, видимо, спохватился и объяснил: — Рана-то не опасная была, только сотрясение, но не сильное… Ну что, спать будем, ага?

— Будем… Слушай, а как ты с моим дедушкой познакомился?

— Да так, случайно. Сперва зашел к нему с Егором. Егор у него книжки брал почитать, а я просто так… А потом уж один стал приходить. Тоже книжки брал… В шахматы еще играли… Если отец на дежурстве, мама меня отпускала сюда ночевать. Мы с Юрием Григорьевичем иногда до ночи чай пили. Он рассказывал интересно…

— Про что? — слегка ревниво спросил Журка.

— Про всякое… Иногда про тебя. Как вы плотину строили у вас на речке Каменке. И вообще… Он по тебе скучал.

Засада

Проснулся Журка от озноба. Раннее утро было солнечным, но прохладным. Зябкий воздух из открытого окна забирался под простыню. Журка поежился и глянул на будильник. Без двадцати шесть.

Горька у стены свернулся в комочек, намотав на себя одеяло. Из одеяла торчали поцарапанные тощие ноги. Горька шевелил ногами, будто по ним ползали мухи.

Журка осторожно хлопнул по одеялу. Потом еще. Высунулась Горькина голова. Несколько секунд Горька обалдело смотрел на Журку, потом заморгал, заулыбался.

— А говорил: «Рано подымаюсь?» — хмыкнул Журка. — Вот проспали бы…

— Ой… Это потому, что я не дома. А дома я всегда…

Время поджимало. Они торопливо и бесшумно оделись. Повесили за спину автоматы. Журке стало весело и страшновато, будто предстояла не игра, а настоящее большое приключение.

Впрочем, приключения начались даже раньше, чем Журка ожидал. Горька размотал на батарее веревку, встал на подоконник и сказал:

— Смотри, как надо. Берешься вот здесь, где узлы, веревку натягиваешь, потом — раз! — и там.

И в самом деле, он спорхнул с подоконника и через секунду стоял в развилке тополя.

— Раз! — опять повторил он и оказался рядом с Журкой.

Теперь в нем не было ни капли вчерашней робости. Ловкий он был, и синие глаза его смело блестели под прямыми коричнево-медными прядками.

Журка тайком вздохнул. Можно было бы проскользнуть через квартиру и выбраться из дома обычным путем. Но, значит, опять струсил? Он посмотрел наверх. Толстый капроновый шнур уходил куда-то сквозь густые листья. Посмотрел вниз. Дом старый, с высокими этажами, до земли метров десять.

Журка удержал в себе второй вздох и спросил с небрежной деловитостью:

— Веревка-то прочная?

— Все в норме, не бойся…

— Да я и не боюсь.

— Боишься, — спокойно отозвался Горька. — Первый раз все боятся… Ты лучше не с подоконника прыгай, а вон оттуда, с карниза.

Внизу, в полуметре от окна, тянулся широкий кирпичный выступ. На этом выступе сидел неподалеку Федот и бесстрашно щурился на солнце.

«Что я, хуже Федота?» — сердито подумал Журка и через подоконник полез на карниз.

— Постой, — сказал Горька. Нижним свободным концом веревки он плотно обмотал Журку вокруг пояса и затянул узел. — Если вдруг оборвешься, все равно никуда не денешься…

Это сразу успокоило Журку. Хотя не совсем. Когда он выбрался на карниз, коленки мелко подрагивали. Журка ухватился за веревку и натянул ее. Держаться было удобно — большие узлы не давали соскользнуть ладоням.

«Ничего, — сказал себе Журка. — Все равно надо… Раз, два… три!»

Он толкнулся не сильно и не слабо. В руках отдалось струнное натяжение веревки, на секунду тело замерло от сладкого и жутковатого ощущения полета. Засвистела пустота, понесся навстречу тополь…

Журку развернуло в полете, он влетел в развилку боком, подошвы зацепились, тело мотнуло в одну сторону, в другую… У самого носа Журка увидел выступы серой коры, выпустил веревку, ухватился за ствол. Вернее, за отросток толщиной с могучее бревно. И прирос к нему, ощутив бугристую прочность дерева.

— Ну, ты что там? — окликнул из окна Горька. — Давай веревку.

Журка оторвал руки от дерева, торопливо размотал на поясе шнур. Сердце часто стучало, но страх уже уходил, и появилась веселая радость оттого, что не испугался. И оттого, что замирание и восторг полета можно будет повторить еще и еще…

Спускаться тоже было страшновато. Но нетрудно. Трещины и бугры на коре старого тополя помогали держаться. Журка осторожно сполз до другой, нижней развилки у окон второго этажа, потом по наклонному главному стволу спустился на землю. Правда, поцарапался, помял штаны и рубашку, но не сорвался.

Внизу счастливый Журка лихо перекинул со спины на грудь автомат, и в это время рядом с ним прыгнул Горька.

— Бежим!

Они крадучись пересекли площадку перед окнами, пролезли в дыру старого каменного забора и оказались в переулке, выходившем на Парковую улицу. Горька, пригибаясь, побежал вдоль заборов и ворот. Журка за ним. Тоже пригнулся, хотя, кажется, прятаться было не от кого.

Через минуту Горька привел Журку в тупичок. Слева была оштукатуренная стена одноэтажного дома с решетчатыми окошками под самой крышей.

— Как тюрьма, — прошептал Журка.

Но Горька объяснил ему, что это не тюрьма, а склад продуктового магазина. Справа возвышался деревянный забор с колючей проволокой наверху: какой-то частник надежно огородил свой сад. А впереди — тоже стена, только высокая и кирпичная. Журка вспомнил, что у таких стен есть специальное название — брандмауэр. Их строят для защиты от пожара.