Carpe Jugulum. Хватай за горло! - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 6

Понятно. Овес захлопнул книгу.

Что за страна! Что за дыра! После богослужения он немного прогулялся, и у него создалось впечатление, что любая тропка или дорога ведет либо к утесу, либо к глубокой пропасти. Никогда прежде ему не приходилось бывать в столь вертикальной стране. Какие-то твари зловеще шуршали в кустах, а еще он заляпал грязью башмаки. Что же касалось людей, с которыми ему удалось повстречаться… они были простыми невежественными селянами, солью земли, но почему-то они опасливо наблюдали за ним издали, словно с ним вот-вот должно было что-то случиться и они не хотели оказаться рядом, когда это произойдет.

Тем не менее, размышлял Овес, в Письме Бруты Симонитам недвусмысленно говорится: хочешь увидеть свет – помести его источник в темное место. И он, Овес, находился сейчас как раз в таком темном месте.

Он быстро произнес молитву, вышел из шатра и скрылся в грязной, продуваемой всеми ветрами ночи.

Озаряемая светом полумесяца, матушка летела над раскачивающимися макушками деревьев.

К половинчатой луне она всегда испытывала некоторое недоверие. Полная луна способна лишь убывать, молодая луна, наоборот, – только прибывать, но полумесяц, опасно балансирующий на грани света и тьмы… от полумесяца можно ждать чего угодно.

Однако ведьмы привыкли жить на грани. Матушка чувствовала покалывание в руках, и холодный воздух был тут совсем ни при чем. Где-то возникла эта самая грань. Что-то назревало.

На другом краю неба разливалось центральное сияние, столь яркое, что на его фоне полумесяц выглядел жалкой загогулиной. Похожие на языки пламени зеленые и золотистые вспышки плясали над горами, высящимися в самом центре мира. Очень необычное зрелище для этого времени года – и наверняка оно что-то предвещает.

Деревушка по имени Ломоть робко жалась к скалам на самом краю широкой расщелины, которая так и не доросла до чести называться долиной. Матушка уже заходила на посадку, когда тусклый свет полумесяца выхватил из темноты сада бледное лицо поджидавшего ее человека.

– Вечер добрый, господин Плющ, – поздоровалась матушка, спрыгивая с помела. – Она наверху?

– В сарае, – вяло произнес Плющ. – Корова ее лягнула… Сильно.

Лицо матушки осталось бесстрастным.

– Ну, посмотрим, что можно сделать, – сказала она.

Одного взгляда на госпожу Господиеси было достаточно, чтобы понять: сделать можно было немногое. Эта женщина не принадлежала к числу ведьм, но, прожив всю жизнь в далекой деревушке, изрядно поднаторела в практическом акушерстве, помогая рожать коровам, лошадям, козам и людям.

– Скверно дело, – шепнула она матушке, разглядывавшей стонавшую на соломе женщину. – Видать, потеряем обеих… ну, или одного.

В этой ее фразе содержался едва заметный, практически неслышный вопрос. Матушка сосредоточилась.

– Это – мальчик, – констатировала она.

Госпожа Господиеси не стала уточнять, каким образом матушка это узнала, но по изменившемуся выражению ее лица можно было ясно догадаться: бремя вероятной утраты стало еще более непосильным.

– Пойду-ка предупрежу Джона Плюща, – сказала повитуха.

Однако она и шагу сделать не успела. Железная рука матушки сомкнулась на ее запястье.

– Он тут ни при чем.

– Но ведь он…

– Он тут ни при чем.

Госпожа Господиеси заглянула в голубые матушкины глаза и осознала две вещи. Во-первых, господин Плющ действительно тут ни при чем, а во-вторых, то, что вот-вот произойдет в амбаре, не касается ни одной живой души на свете.

– Кажется, я их припоминаю, – пробормотала матушка, отпуская ее руку и закатывая рукава. – Приятная парочка. Он хороший муж. Во всех отношениях.

Повернувшись к стоящей на кормушке миске, она плеснула туда из кувшина теплой воды. Госпожа Господиеси кивнула.

– И поля на этих склонах не дар божий. В одиночку, поди, с ними труднехонько справляться, – продолжала матушка, опуская в миску руки.

Госпожа Господиеси снова кивнула. Лицо у нее скорбно вытянулось.

– Думаю, госпожа Господиеси, лучше будет, если ты уведешь его в дом и нальешь ему чашечку чая, – приказала матушка. – Можешь передать, я сделаю все, что в моих силах.

И опять повитуха кивнула – на сей раз с благодарностью.

Когда она ушла, матушка положила ладонь на влажный лоб госпожи Плющ.

– Ну, Флоренс Плющ, – промолвила она, – посмотрим, что можно сделать. Но сначала… избавим тебя от боли.

Чуть повернув голову, она увидела полумесяц за не застекленным окном. Между светом и тьмой… Что поделать, иногда ты там, где ты есть, и выбора у тебя нет.

– БЕЗУСЛОВНО.

Матушка даже не обернулась.

– Так я и думала, что ждать тебя не придется, – сказала она, опускаясь на колени в солому.

– Я НИКОГДА НЕ ЗАСТАВЛЯЮ СЕБЯ ЖДАТЬ, – откликнулся Смерть.

– Ты знаешь, за кем пришел?

– ВЫБИРАЮ НЕ Я. НА САМОЙ ГРАНИ ВСЕГДА НАЛИЧЕСТВУЕТ НЕКОТОРАЯ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ.

Матушка почувствовала, как в голове возникли слова, похожие на тающие кубики льда. Стало быть, на самой-самой грани есть место… выбору.

– Рана слишком серьезная, – произнесла она наконец. – Слишком.

Через несколько минут она почувствовала, как мимо проскользнула жизнь. Смерть тактично удалился, не сказав больше ни слова.

Когда госпожа Господиеси дрожащей рукой постучалась в дверь и вошла, то обнаружила матушку в коровьем стойле. Заслышав шаги, матушка Ветровоск выпрямилась – в руке она сжимала большой шип.

– Вот, торчал у нее в ноге, – промолвила матушка. – Неудивительно, что она взбесилась. Попытайся убедить его не забивать корову. Она им еще пригодится.

Госпожа Господиеси бросила взгляд на завернутое в одеяло маленькое тельце, лежавшее чуть в сторонке. Госпожа Плющ мирно спала.

– Я сама ему сообщу, – продолжала матушка, стряхивая с подола солому. – Что же касается нее… Ну, она молода, здорова, в общем, ты справишься. Приглядывай за ней, а через пару дней либо я загляну, либо нянюшка Ягг. Кстати, в замке вот-вот понадобится кормилица, предложи ей. Так будет лучше для всех.

Ни один из жителей Ломтя не посмел бы возражать матушке Ветровоск, и тем не менее по лицу повитухи скользнула тень неодобрения. Матушка, конечно, это заметила.

– Ты по-прежнему считаешь, что я должна была посоветоваться с господином Плющом? – спросила она.

– Я бы именно так и поступила… – пробормотала повитуха.

– Он тебе не нравится? Ты считаешь его плохим человеком? – поинтересовалась матушка, поправляя шляпные булавки.

– Да что ты!

– Вот и мне он ничем не насолил, чтобы я делала ему еще больнее.

Агнесса вприпрыжку поспешала за нянюшкой Ягг. Доведенная до белого каления нянюшка могла двигаться с такой скоростью, словно где-то внутри ее начинали работать поршни.

– Но, нянюшка, к нам, в Овцепики, частенько заглядывают всякие жрецы! Самые разные!

– Омнианам тут не место! – отрезала нянюшка. – В прошлом году они тут появлялись! Парочка даже посмела постучаться в мою дверь!

– Но дверь именно для этого и предна…

– А еще они подсунули под нее листовку! С надписью «Раскайся!», – продолжала нянюшка. – Раскаяться? Мне? П-фу! В мои-то годочки уже поздно начинать каяться. Этак ни минутки свободной не останется. Кроме того, – добавила она, – я почти ни о чем не жалею.

– Ты сейчас слишком раздражена. Наверное…

– Они жгут людей заживо! – рявкнула нянюшка.

– Да, такое случалось, но я читала, что это все в прошлом, – возразила задыхающаяся Агнесса. – Это было очень давно! А те жрецы, что я видела в Анк-Морпорке, только раздавали листовки, молились в большом шатре и распевали довольно-таки заунывные песенки…

– Ха! Сколько леопарда ни крась, все равно в лес смотрит!

Они пробежали по длинному коридору и вылетели из-за ширмы в кишащий людьми Главный зал.

– Всяких важных шишек по самые колени, – вытянув шею, пробормотала нянюшка. – Ага, вот и наш Шончик…