Несущие ветер - Прайор Карен - Страница 60

Итак, получилось. Но что, собственно, получилось? И как это истолковать? Грегори сказал, что это пример обучения высшего порядка, или вторичного обучения. Джо с Диком вернулись в университет и представили доклад для семинара профессора Даймонда, описав все, что произошло, и связав это с теориями обучения высшего порядка у животных. Они решили «научно» доказать, что движения Хоу были действительно новыми для нее, а не тем, что стено проделывают постоянно, зарисовали их, размножили картинки и разослали их всем дрессировщикам нашего Парка, когда-либо имевшим дело с морщинистозубыми дельфинами (ни в одном другом океанариуме стено ни разу не демонстрировались, а потому опрос волей-неволей ограничивался только теми дрессировщиками, которые хотя бы в прошлом работали у нас). Их попросили указать, как часто им приходилось наблюдать те или иные движения. Некоторые элементы поведения, вроде хлопка хвостом, по общему мнению, были вполне обычными, однако никто ни разу не видел, чтобы морщинистозубый дельфин делал сальто, вертелся, прыгал брюхом вверх или прыскал водой в дрессировщика. В результате Дик и Джо смогли снабдить статьи приятным аккомпанементом статистических выкладок, показывающих крайне малую вероятность того, что все эти новые движения были случайными.

Примерно тогда же к нам в Парк приехал Гарри Харлоу, видный психолог, пожалуй, более всего известный своими работами по подмене матерей у обезьян, и я рассказала ему о нашем эксперименте. А он высказал мнение, что Американская ассоциация психологов, вероятно, с удовольствием опубликует нашу статью в каком-нибудь из своих журналов. Очень хорошо!

Теперь оставалось только написать эту статью. Перепечатка наших магнитофонных записей заняла сто с лишним страниц. Было ясно, что необходимо найти какой-то наглядный способ изображать происходившее на каждом сеансе, не прибегая к громоздкому словесному изложению.

При оперантном научении реакции принято регистрировать графически с помощью кривых накопления. По горизонтали откладывается время, а по вертикали – число реакций; каждая реакция изображается точкой на графике. Если соединить эти точки, получится наклонная линия, показывающая, как часто и как быстро реагировало животное. Конечно, это очень удобно, если имеешь дело с одной реакцией – нажим на рычаг, удар клювом в кнопку, – но как изобразить на графике сеанс, во время которого животное чуть ли не одновременно проделывает самые разные движения?

Я напрягала память, рылась в библиотеке на полках с литературой по психологии и расспрашивала всех знакомых психологов, как принято составлять график сеансов, включающих разные типы множественных реакций. Мало-помалу выяснилось, что единого стандартного способа не существует. Лабораторные эксперименты требуют предельной простоты, и работающий с крысой бихевиорист просто не будет ставить опыта, сопряженного с усложнениями вроде тех, с которыми мы сталкивались во время наших дрессировочных сеансов. По наивности я попала в такое же положение, в какое мы ставили бедняжку Хоу: если я не придумаю ничего нового, статьи не будет!

Из моего дневника, 17 мая 1966 года

Номер отеля в Сан-Франциско. По-моему, я знаю, как изобразить сеансы с Хоу. Сядь, положи перед собой перепечатанную запись сеансов, поставь рядом магнитофон с лентой записи и часы. Проиграй запись, размечая печатный текст через каждые пятнадцать секунд. Подчеркни каждый закреплявшийся поведенческий элемент. Затем приготовь большой лист под график, выбери какой-то один элемент поведения и пройдись по тексту, отмечая в графике каждую реакцию в соответствующей пятнадцатисекундной графе. Потом вернись к началу текста, выбери другой цвет для другого поведенческого элемента и нанеси еще один пунктир – еще одну линию на том же графике. И так далее – для всех поведенческих элементов.

Дик и Джо согласились с моим предложением и взяли на себя эту нудную работу. Плодом ее стали тридцать два удивительных графика тридцати двух дрессировочных сеансов: на каждом были запечатлены все реакции и все элементы поведения, наблюдавшиеся во время данного сеанса. Занимаясь этим, они заодно исследовали вероятность промахов, которыми обычно чреваты субъективные оценки поведения. Они провели статистический анализ трех независимых описаний каждого поведенческого элемента, проверяя, все ли мы были согласны, что видели одно и то же.

Из этих описаний следовало, что всякий раз, когда демонстрировалось новое движение, мы все трое замечали его и все трое описывали его как новое, а позже, когда нам предъявляли рисунки Дика и Джо, мы все называли изображенные на них движения одинаково. Они даже проглядели кадрик за кадриком киноленту, на которой мы запечатлели каждый поведенческий элемент, чтобы установить, насколько точны их рисунки. Столь трудоемкая процедура обеспечила достаточно научные доказательства, что мы этого не сочинили и не подменяли реальные факты предвзятыми предположениями.

Когда графики были закончены, мы опубликовали отчет о нашем эксперименте, использовав для его заглавия («Вторичное обучение у морщинистозубого дельфина») термин Грегори Бейтсона. Кроме того, мы помогли кинооператорам ВМС снять короткий документальный фильм на ту же тему. Фильм получился чудесный – важнейшие графики в прекрасных цветах и очень поэтический финал о возможном будущем взаимодействии людей и дельфинов, когда дельфин станет не послушным орудием, но равным партнером и даже инициатором. Под голос диктора камера следила за одним из наших дрессировщиков, который играл в воде с Хоу. И человек и дельфин предавались этому занятию с равным радостным увлечением.

Однако ни в отчете, ни в фильме, на мой взгляд, не нашло выражения то, что я считала самым интересным в нашем эксперименте. В чем все-таки заключалась соль замечательного события, которое мы наблюдали? Да, животное усвоило принцип, а не просто еще одну новую реакцию. Но ведь это происходило всякий раз, когда очередное животное постигало идею звуковых сигналов как таковых в противоположность данному звуковому сигналу для данного поведенческого элемента. Да, эксперимент как будто оправдывал предположение, что от дельфинов можно добиться чего-то большего, чем просто закрепленного поведения. Изменение «личности» Хоу, когда ее прежняя кротость и пассивность сменились активностью, наблюдательностью и инициативой, оказалось стойким. (Кроме того, оно было и полезным – я нисколько не удивилась, узнав, что на основе нашего эксперимента дрессировщики ВМС разработали методику «игровых переменок» между напряженными сеансами или после них. Такие игровые переменки обеспечивали животному отдых и одновременно содействовали развитию его сообразительности и смышлености: они позволяли поощрять и закреплять самые разные элементы поведения, а иногда и наталкивали на новые полезные реакции.)

Но как все это представляется мне самой? Я жевала и пережевывала всякие идеи около года, а потом облюбовала в дрессировочном отделе подходящий чуланчик и превратила его в свой рабочий кабинет. Я развесила по стенам графики Дика и Джо в строго хронологическом порядке и в свободное время усаживалась за столик, глядела на них, записывала свои мысли, а потом рвала записи. Кто-то в нашем отделе украл из моего чуланчика-кабинета электрическую пишущую машинку, и целую неделю я сидела там и размышляла сложа руки, пока страховая компания не выдала страховую премию, так что можно было купить новую машинку, а администрация не снабдила дверь чуланчика замком.

Мои мысли вновь и вновь возвращались к случаю, свидетелем которого был мой отец. Он когда-то повесил у себя на заднем дворе кормушку для птиц, сделанную с таким расчетом, чтобы обезопасить птичий корм от белок. Кормушка подвешивалась на шнуре, слишком тонком, чтобы белка могла по нему спуститься, и была прикрыта крутой конической крышей, которая, стоило белке прыгнуть на нее, наклонялась и сбрасывала белку на землю. Как-то раз отец увидел, что по ветке с кормушкой пробежала белка. Она оглядела кормушку, прыгнула на ее крышу, сорвалась и, пролетев метра два, шлепнулась на траву. Белка повторила попытку, опять сорвалась, попробовала в третий раз – но с тем же результатом. После этого она снова взобралась на ветку, долгое время сидела там, глядя на кормушку, потом свесилась вниз головой, ловко перекусила шнурок, сбежала вниз и принялась грызть семена из упавшей кормушки.