Несущие ветер - Прайор Карен - Страница 53

Нам всегда нужно было что-то сооружать или чинить – реквизит, ящики для рыбных ведер, лебедки, приставные лестницы, временные перегородки в бассейнах. Бюджет Парка оставался очень жестким, и починки чаще всего велись в стиле «прихватить проволочкой, подклеить жевательной резинкой», что было хотя бы понятно, а потому не приводило в такое уж бешенство. Но если к этому добавлялась чистая халатность, терпеть не было никакой возможности. Как-то раз я сверхсрочно заказала перегородку для длинного бассейна в дрессировочном отделе, чтобы разделить двух стено – с одним из них собирался работать приезжий ученый, а времени у него было в обрез. Два дня спустя (рекордная быстрота!) перегородку с гордостью водворили на место, но кто-то неправильно измерил глубину бассейна, и между ней и дном остался просвет в 45 сантиметров. Стено в восторге от новой забавы шмыгали под ней взад и вперед совершенно свободно и с упоением.

В другой раз мы заказали очень дорогие ворота для загона в Бухте Китобойца за «Эссексом». Нам требовалось по временам отделять косаток от вертунов, что облегчало их дрессировку. В тот день, когда ворота были установлены, мы ликовали – до тех пор, пока бассейн вновь не наполнили водой и не выяснилось, что вода поднялась выше верхнего края ворот более чем на полметра. Все животные – не только вертуны, но и косатки! – принялись развлекаться, на полной скорости проскакивая туда и сюда над своими новыми игрушками.

Но и сами дельфины в поисках развлечений часто причиняли нам множество хлопот. Как-то летом в бассейнах дрессировочного отдела появилась мода (по-моему, ее ввел Кеики) ложиться брюхом поперек стенки и проверять, насколько ты сможешь перегнуться, не вывалившись наружу. На бортике бассейна балансировало таким образом по нескольку животных зараз, а иногда кто-нибудь действительно вываливался. Особого вреда это им не причиняло – ну, царапали немного кожу о гравий, – но ведь мы-то должны были бросать все, бежать к очередному балбесу и водворять его в воду. Опять-таки ничего особенного, если животное было невелико, но, если дело шло о двухсоткилограммовой взрослой афалине, для этой операции требовалось найти четырех сильных мужчин, а когда ее приходилось повторять снова и снова, спасатели начинали ворчать. Кроме того, мы боялись, что это может случиться, когда рядом никого не будет или ночью, и животное обсохнет, перегреется и погибнет. Мы вопили во весь голос, подбегали к дельфинам и сталкивали их в воду, едва они начинали балансировать, но, по-моему, для них это только делало и без того веселую игру даже более веселой. К счастью, она им в конце концов надоела.

Еще больше хлопот причиняла нам милая привычка дельфинов забавы ради ломать дверцы и перегородки. Особенно отличался в этом Амико, самец атлантической афалины, содержавшийся в бассейне Института: если ему только удавалось добраться до дверцы, ни о какой изоляции ни его самого, ни любого другого дельфина и думать было нечего. Макуа в Театре Океанической Науки, отделенный от своей соседки Малии перегородкой из проволочной сетки, вновь и вновь прорывался к ней, всовывая мощный хвостовой плавник между рамой перегородки и бетонной стенкой бассейна, а затем нажимая с такой силой, что выдирал костыли, прикреплявшие перегородку к стенке. А ведь Малия ему даже не нравилась! В конце концов нам пришлось зажать край перегородки между бетонными блоками.

Чуть ли не самым озорным животным из всех, какие у нас пребывали, был детеныш малой косатки, малыш-самец по кличке Ола, которого поймали в двухлетнем возрасте, когда в длину он не достигал и двух с половиной метров. Ола стал актером Театра Океанической Науки. Работал он очень надежно, а его эхолокационное щелканье оказалось поразительно громким – оно было слышно сквозь стекло даже без усилителей. Однако он любил поразвлечься и как-то полностью сорвал представление, отодвинув нас всех на задний план игрой, которую придумал сам. Он находился во вспомогательном бассейне позади демонстрационного, в котором перед публикой работал Кеики. На край бассейна рядом с Олой опустилась олуша, без сомнения рассчитывавшая утащить рыбу из оставленного без присмотра ведра. Ола высунул голову и почти боднул птицу. Вспугнуть олушу – задача не из легких; она даже не шелохнулась. Тогда Ола ринулся на нее, разевая рот. Конечно, он был еще малышом, но тем не менее олуша вполне уместилась бы в его зубастой пасти.

Птица бросила на Олу брюзгливо скучающий взгляд и не пошевелилась. Я говорила о Кеики, но посматривала на Олу, и тут в моей лекции начались перебои. Атака с разинутой пастью привлекла внимание и большинства зрителей. Теперь Ола замахнулся на птицу хвостом. Никакого впечатления. Он помчался по кругу, поднимая волны, которые окатывали лапы невозмутимой птицы. Никакого впечатления. Наконец Ола нырнул, набрал в рот литров двадцать воды и обдал олушу веером пропущенных сквозь зубы струй. Это было уже слишком. Олуша шумно захлопала крыльями, взлетела и, покачивая головой, отправилась восвояси. Дрессировщик, я и все зрители задыхались от хохота, и не было никакой возможности вернуться к тому священнодействию, которого требовало законное представление.

Ола был совсем не глуп. Одним из показателей ума животного принято считать способность к сотрудничеству. Ола дал тому очень милое доказательство. Любимым приятелем Олы был Кеики, одно время живший в соседнем вспомогательном бассейне. Кеики завел манеру по ночам перепрыгивать к Оле, и на следующее утро мы тратили много времени и сил, чтобы разлучить их перед началом представления. Мы пробовали нарастить перегородку, но Кеики все равно через нее перепрыгивал. В конце концов Эрни Берригтер соорудил надежное препятствие, положив над перегородкой широкую доску, которая нависала над бассейном Кеики и отбивала у него охоту прыгать. Несколько дней все было в порядке, а затем в одно прекрасное утро Ингрид обнаружила, что конец доски сброшен в воду, а Кеики гостит у Олы. Доска была шириной более полуметра, длиной около четырех метров и очень тяжелая. Свалиться сама она не могла, и мы решили, что какой-нибудь мягкосердечный дрессировщик или техник отодвинул доску, чтобы друзья могли встретиться. Сентиментальность персонала нередко брала верх над строжайшими запретами.

Но как бы то ни было, на следующее утро доска вновь очутилась одним концом в воде. Когда это начало случаться не только по ночам, но и в перерывах между представлениями, Ингрид решила пожертвовать свободным часом, чтобы обнаружить виновника. Едва зрители ушли из Театра Океанической Науки, она спряталась за столбом и начала наблюдать.

Ола не был прыгуном, но силы у него хватало: упершись хвостом в дно и подсунув нос под доску, он сдвигал ее с перегородки так, чтобы Кеики мог к нему прыгнуть. Ингрид видела все это своими глазами. С этих пор мы начали привинчивать доску, но после заключительного представления пускали Олу в демонстрационный бассейн поиграть с Кеики. Самым интересным, на наш взгляд, в происшедшем было следующее: животные прекрасно знали, что нарушают правила, и проделывали все украдкой, когда рядом не было людей.

Дельфиньи игры часто становились для нас помехой. Дельфинья агрессивность была больше чем помеха. Вопреки бытующим мифам, дельфины вполне способны сердиться и на людей, и друг на друга. Они могут очень сильно ударить или ткнуть пловца в воде. Обычно рассерженный дельфин, прежде чем перейти в нападение, предупреждает о своем намерении. Афалины, и атлантические и тихоокеанские, щелкают зубами и испускают отрывистые лающие звуки. Раздраженные вертуны производят «звуковую атаку» на пловца, проносясь мимо с особенно громким эхолокационным щелканьем, которое под водой не только слышишь, но и словно ощущаешь всем телом. Ренди Льюис говорила, что впечатление такое, будто тебя пронизывают пунктиры. Если пловец тут же не вылезал из воды, животное, проплывая мимо в следующий раз, могло нанести удар спинным плавником или хвостом. Однажды, когда я пренебрегла звуковым предупреждением Акамаи, самого возбудимого и ревнивого из вертунов, я поплатилась за это огромным синяком на плече.