Несущие ветер - Прайор Карен - Страница 39

Поскольку дельфины почти лишены мимики, а к тому же в темноте или в мутной воде вообще плохо видят друг друга, выражение эмоциональных состояний, для чего у других животных используются зрительные сигналы – повиливание хвостом, вздыбленный загривок или оскаленные зубы, – у дельфинов, возможно, происходит через звуковые сигналы. С этим я готова согласиться и тем самым признать, что репертуар специфических значимых звуков у дельфинов может быть очень богатым. Однако я не хотела и не собиралась признавать, что свист дельфинов может или должен нести больше информации, чем звуки и движения других животных с высокоразвитой общественной организацией, вроде серых гусей или лесных волков. Что касается степени умственного развития, то дельфины при всей своей бесспорной смышлености бывают и очень тупыми.

А потому мы с Джоном сразу же заняли принципиально противоположные позиции: я сказала, что они – бессловесные твари в самом прямом смысле слова, а он это отрицал. Однако идеи Джона, хотя, на мой взгляд, они и отдавали мистикой, часто казались очень заманчивыми. Мы прошли к Бухте Китобойца, Джон опустил свой роскошный портативный гидрофон в воду, и мы услышали нескончаемый мелодичный щебет вертунов. Я сказала:

– Вот было бы смешно, если бы это оказалась музыка. А он ответил с раздражением:

– Но это же и есть музыка!

Говорил он совершенно серьезно, и мне показалось, что он может быть прав. Я с тех пор часто раздумывала над этими его словами.

Но если я не соглашаюсь с тем, что у дельфинов есть – или должен быть – свой неведомый нам язык, то, может быть, я соглашусь с тем, что их можно научить человеческому языку? В тот же вечер мы собрались в дрессировочном отделе, и Лилли рассказал нам о своих экспериментах. В его лаборатории в Майами обучали говорить дельфина по кличке Элвар, Он научился издавать звуки в воздухе с помощью дыхала – мы сами уже знали, что это вполне возможно. Затем ему предлагали для воспроизведения ряд бессмысленных слогов. Сотрудники лаборатории довели этого дельфина до той стадии, когда он научился не только воспроизводить заученные сочетания звуков, но и правильно повторять новые ряды, во всяком случае с достаточной точностью улавливая интервалы и ритм. С моей точки зрения, этого дельфина обучили выполнять требование «Воспроизводи то, что слышишь», – задача эта, безусловно, для дельфина очень сложна, но тем не менее все сводилось к великолепной дрессировке. Элвар, однако, проделал одну довольно поразительную вещь: он завел обыкновение начинать сеансы дрессировки, воспроизводя привычные первые слова своего дрессировщика: «All right, let’s go» («Ну, начали»). В записи эта фраза различалась вполне ясно, давая пищу для многих предположений, в частности что Элвар будет и дальше имитировать некоторые полезные человеческие слова на манер попугая («Попочка хочет сахара» – «Элвар хочет рыбы»). Но, насколько мне известно, этого не произошло.

Ну, а врожденные свисты дельфинов? – спросили мы. Мы знали «смысл» сердитого «лая», который иногда издают афалины, и считали, что понимаем один-два характерных свиста. У дельфинов и наших малых косаток, казалось, был один сходный свист, который дрессировщики называют «тревожный зов», – свист, повышающийся с «до» первой октавы к «до» второй и снова понижающийся к «до» первой октавы. Это очень громкий и четкий звук, и смысл его мы понимали настолько ясно, что, едва он раздавался, бросали все и бежали смотреть, в чем дело.

И об этом сигнале, и о других обычных свистах Джон знал очень много. Он был единственным известным мне человеком, который оказался способен воспроизводить эти звуки настолько точно, что его понимали дельфины. Чтобы продемонстрировать это, он повел нас к Бухте Китобойца и громко просвистел «тревожный зов». Вертуны тотчас сбились в тесную кучку, нырнули на дно и принялись быстро кружить там, явно охваченные ужасом. На меня это произвело огромное впечатление, а Джон только пожал плечами, словно проделал салонный фокус.

Собственно говоря, Джон приехал к нам выяснить, не сможем ли мы приютить Грегори Бейтсона. Бейтсон, известный антрополог, психолог и философ, работал в лаборатории Лилли на Виргинских островах, изучая проблемы внесловесного общения, так называемой невербальной коммуникации. Теперь фонды подошли к концу и лабораторию должны были закрыть. Бейтсон получал федеральную стипендию, но для продолжения наблюдений он нуждался в свободном доступе к дельфинам. Лилли твердо верил в Бейтсона и в важность его работы – настолько твердо, что за свой счет отправился на Гавайи, чтобы уговорить нас взять его к себе; Мы согласились.

В течение нескольких следующих лет нам предстояло сделать немало крайне интересного и в Парке, и в связанных с ним лабораториях. Но, пожалуй, самым важным было то, что мы смогли обеспечить необходимую рабочую обстановку Грегори Бейтсону. Тэп согласился предоставить ему помещение в лаборатории, а позже изыскал средства на его исследования. Грегори и Лоис, его жена, приехали к нам тогда же осенью и остались на восемь лет. Грегори получил возможность продолжать свои изыскания, а в качестве дивидендов дал очень многое нам всем.

Грегори Бейтсон стал нашим духовным наставником. Он учил нас, всех по очереди, думать – или хотя бы пытаться думать. Он учил, не излагая ни фактов, ни теорий, ни истории вопроса – он вообще ничего не излагал (хотя умел рассказывать очень смешные истории на ломаном новогвинейском наречии). Скорее, он учил собственным примером и с помощью загадок, как проповедник дзен-буддизма. Многих это ставило в тупик и раздражало.

Скажем, встретишь Грегори на дорожке, ведущей к его лаборатории, и начинается такой разговор.

Карен (с ведром рыбы в руке): Доброе утро, Грегори!

Грегори (крупный пожилой человек в старых брюках, выцветшей рубашке и древних теннисных туфлях; он наклоняет голову, щурится и улыбается удивленно и радостно, словно неожиданно столкнулся с другом, которого сто лет не видел): Доброе утро, Карен.

Карен (ставит ведро на землю в надежде, что сегодня он скажет что-нибудь еще).

Грегори: А знаете, я вот все думал.

Карен (выжидающе молчит, нисколько в этом не сомневаясь).

Грегори: Вот если бы вы родились с двумя кистями на левой руке, были бы это две левые кисти? Или одна из них была бы правой?

Карен (поломав голову над этой совершенно новой загадкой): Не знаю.

Грегори: Хм-м-м… (кивает, улыбается и неторопливо идет дальше).

В другой раз Грегори мог спросить, является ли алкоголизм религией или что именно подразумевает кошка под «мяу». Некоторые люди в подобных случаях терялись. Грегори говорил, они слушали; то, что он говорил, было словно бы осмысленно и в то же время смахивало на полнейшую чепуху. Когда человек гордится своей образованностью и умом, он испытывает унизительное чувство, участвуя в разговоре, который неудержимо переходит в беседу, взятую, прямо из «Алисы в Стране Чудес».

Области, в которых Грегори был признанным специалистом, включали кибернетику, антропологию (кстати, он был первым мужем известного антрополога Маргарет Мид), этологию (лоренцовский подход к поведению), первобытное искусство и психиатрию. Вероятно, он наиболее известен как автор теории «двойственного обязательства», вкратце сводящейся к тому, что шизофрения возникает, если родители держат ребенка в состоянии «проклят, если делаешь, и проклят, если не делаешь» двойственностью своих требований – говоря ему одно, а подразумевая другое.

Крупные авторитеты в каждой из избранных Грегори областей были склонны объявлять его дилетантом: как это он может знать все об их специальности и в отличие от них находить время, чтобы знать все о нескольких других специальностях? А к тому же понять, что он говорит, вообще невозможно.

Я не питала иллюзий, будто «мне положено» понимать ход мыслей Грегори, и не считала, что так уж обязательно должна щеголять перед ним собственной интеллектуальностью, а потому наслаждалась буйной плодовитостью его фантазии, не пытаясь во что бы то ни стало ее осмыслить.