В погоне за тайной века - Пасецкий Василий Михайлович - Страница 5

В сем моем оправдании изложил я самую сущую истину, в противном случае подвергаюсь строгому суду».[11]

Романову вскоре пришлось горько пожалеть об этой строчке своих показаний. Он не подозревал, что 3 февраля 1826 года Рылеев признался, что он сам принял его в общество.

Романову предъявили показание Рылеева. Упорствовать дальше было бесполезно. Однако он не сдавался и снова стал отрицать свою принадлежность к тайному обществу, словно в руках следователей не находилась неопровержимая улика.

Показания К. Ф. Рылеева о принадлежности В. П. Романова к тайному обществу.

От него снова потребовали подробных показаний о связях с главными деятелями тайного общества, о знакомстве с Рылеевым и Николаем Бестужевым. Но Романов решил не пускаться в откровенности перед следственной комиссией. Да, действительно Рылеев ему открыл существование тайного общества, целью которого было введение конституционной монархии «с согласия государя». Он это признание сделал мимолетно, по дороге на званый обед. Затем Рылеев уехал в деревню, а он, Романов, отправился в Херсонскую губернию и забыл думать о тайном обществе. И только беспокойство за судьбу проекта экспедиции для исследования северных берегов Русской Америки вынудило его написать Рылееву. Проект был главной целью его жизни. О нем, кроме Рылеева, он писал директору Российско-Американской компании Ивану Васильевичу Прокофьеву. С Бестужевым его связывали чисто литературные интересы; Николай Александрович правил его проекты, печатал статьи. А разговоров о конституции они не вели, да и встречались довольно редко…

Это упорное «отрицательство» принесло в конце концов свои плоды. Ему повезло, что братья Николай и Александр Бестужевы отметили в своих показаниях его непричастность к делам и целям общества. Возможно, именно это и спасло его от ссылки на поселение, а может быть, даже и от каторги.

Когда следствие по делу декабристов было закончено, Николай I приказал продержать Романова три месяца в крепости, а затем направить в Черноморский флот и ежемесячно доносить о его поведении.

Об исследовании северных берегов Русской Америки Романову пришлось забыть. Но в мечтах своих он много раз уносился в этот суровый край. В июле 1829 г. он опубликовал в «Отечественных записках» свои комментарии к анонимному «Предначертанию об описи Ледовитого моря на нартах». Он горел желанием отправиться в дальнее странствие, но было строжайше запрещено давать ему отпуск. Он неистово дрался с турками. В одном из боев «басурманская пуля поцеловала» Романова «немного выше лба», и теперь голова его служила «верным барометром при перемене погоды».[12]

Когда минуло 12 лет с того дня, как увезли его вместе с опечатанными полярными проектами в Петропавловскую крепость, Александр Кашеваров[13] на байдарах исследовал значительную часть того самого Северо-Западного прохода, открытию которого он в молодости мечтал посвятить свою жизнь.

Прошло еще немного времени, и была отправлена экспедиция для исследования реки Медной, которая так интересовала Владимира Романова.

Возглавлял экспедицию молодой штурман Руф Серебренников. Много дней, недель, месяцев путешественники, преследуемые тучами мошкары, прорубались сквозь лесные заросли, перебирались через пороги, пересекали болота. Взятые запасы провизии быстро иссякли. Приходилось питаться мясом случайно подстреленных зверей или корнями трав. Но зато с каждым шагом вперед на карте появлялись новые участки реки Медной. Для путешественников не было ничего дороже этой карты — они заплатили за нее ценою бессонных ночей и голода. Вот они уже достигли тех мест, где Медная так мелка, что по ней невозможно плыть на самой маленькой байдарке. Еще несколько усилий — и моряки увидят ее истоки. Но в эти дни, когда экспедиция находилась почти у самой цели, все двенадцать путешественников гибнут под пулями колчан. Ни одному не удалось спастись, некому было рассказывать об их мужественном подвиге.

Только спустя некоторое время проходившие по тем местам индейцы нашли сумку с дневником и картами Руфа Серебренникова и доставили ее в Ново-Архангельск, управляющему Русской Америкой.

Эти дневники, уже в напечатанном виде, попали в руки Владимира Романова, когда он дрался с англичанами и французами у стен Севастополя…

Офицер, участвовавший в аресте Романова в 1826 году, через тридцать лет встретил свою жертву на приеме в честь героев Севастополя. Он никогда не пришел бы в этот дом, если бы знал, что бывший государственный преступник, находившийся под надзором властей, окажется героем дня. Говорили, что Романов проявлял чудеса храбрости. Рассказывали, что он спас севастопольскую морскую библиотеку и вывез последнюю горсточку защитников этого города с Южной стороны на Северную, заплатив за свой подвиг тяжелой контузией…

Рядом с Романовым офицер увидел два знакомых лица. То был чиновник особых поручений при губернаторе Херсонской губерний и дама средних лет, в которой бывший курьер узнал некогда очаровательную юную девушку, с которой ее спутник тридцать лет назад говорил на лестнице губернаторского дома. Время изменило их лица. Чиновник облысел, под глазами дамы заметны были морщинки, но не узнать этих действующих лиц давней истории было невозможно. Они тоже узнали его и что-то сказали друг другу. Офицер решил, что, вероятно, говорили о том, как провели его в январскую ночь 1826 года в далеком Херсоне. Он потерял более суток, которых было вполне достаточно, чтобы сестра Романова, переодевшись в мужское платье, загоняя тройки и щедро угощая водкой ямщиков, предупредила брата и помогла уничтожить бумаги, свидетельствовавшие о его связях с главными деятелями тайного общества декабристов…

В ПОГОНЕ ЗА ТАЙНОЙ ВЕКА

Сначала были письма

7 августа 1806 года корабль «Надежда» отдает якорь на Кронштадтском рейде. С этого дня имя капитана Ивана Федоровича Крузенштерна, который только что завершил первое русское кругосветное плавание, становится известным на всех континентах. Российская академия наук избирает его своим членом, почетных званий его удостаивают научные общества и университеты Лондона, Парижа, Геттингена…

Знаменуя начало эпохи русских кругосветных плаваний, путешествие Крузенштерна, словно вспышка молнии, озаряет первую половину XIX века и вызывает к жизни много географических предприятий на севере и востоке России.

Этот успех открывает перед ним двери дома одного из самых влиятельных государственных деятелей начала XIX столетия графа Николая Петровича Румянцева, старшего сына знаменитого русского полководца Петра Александровича Румянцева, в честь побед которого воздвигнут обелиск в Петербурге.[14] Николай Петрович ласково был принят при дворе, но светская жизнь не удовлетворяла его. Он уехал за границу и слушал лекции в Лейпцигском университете. Он исколесил почти всю Европу, пока в 1780 году его не назначили послом в одно из немецких княжеств. Начало нового века застало Румянцева в Петербурге. Его назначили директором водных коммуникаций. Мариинская система, каналы Вышневолоцкий, Березинский имеют отношение к его сложной биографии.

И. Ф. Крузенштерн.

Через год он становится министром коммерции, энергично заботится о развитии торговли, уделяя особое внимание укреплению недавно созданной Российско-Американской компании, что для него было неразрывно связано с укреплением позиций России в Северной Америке и северной части Тихого океана.