Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Поэзия Латинской Америки

Коллектив авторов

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 8

Изменить размер шрифта:

«Страданье? Кто посмел сказать…»

Перевод О. Савича

Страданье? Кто посмел сказать,

Что я страдаю? Только следом

За светом, пламенем, победой

Придет моя пора страдать.

Я знаю, горе глубже моря,

Оно гнетет нас век от века,

И это — рабство человека.

На свете нет страшнее горя!

Есть горы, и подняться надо

На высоту их, а потом

С тобою мы, душа, поймем,

Кто положил нам смерть наградой!

«Ну и пусть, ну и пусть твой кинжал…»

Перевод О. Савича

Ну и пусть, ну и пусть твой кинжал

Вонзается в ребра мои!

Есть стихи у меня, и они

Сильнее, чем твой кинжал!

Ну и пусть, ну и пусть эта боль

Небо вычернит, высушит море!

Стихи — утешение в горе —

Рождает крылатыми боль!

«О тиране? Скажи про тирана…»

Перевод О. Савича

О тиране? Скажи про тирана

Все — и больше того! Присуди

Всей яростью рабской груди

К бесчестью, к позору тирана!

О неправде? Скажи о неправде,

Как крадется она осторожно

В темноте: скажи все, что можно,

О тиране и о неправде.

О женщине? Даже развенчанный,

Отравленный, — умирай,

Но жизни своей не пятнай,

Говоря дурное о женщине!

«Мраморные снились мне палаты…»

Перевод В. Столбова

Мраморные снились мне палаты.

В них в молчанье стоя почивали

Мраморные статуи героев.[9]

Душу я свою зажег, как факел.

Ночью говорил я с ними, ночью.

Проходил вдоль каменного строя,

Каменные руки целовал я,

Каменные губы шевелились,

Каменные бороды дрожали,

Каменные слезы исторгали,

И сжимали каменные руки

Рукоятки каменных мечей.

Молча целовал я руки статуй.

Ночью говорил я с ними, ночью.

Проходил вдоль каменного строя.

И с рыданьем приглушенным обнял

Мраморную статую героя.

«О, скажи мне, каменный воитель,

Слышал я, что пьют твои потомки

Из чужих отравленных бокалов

Не вино, а собственную кровь.

Что они язык свой позабыли,

Говорят на языке господском

И вкушают горький хлеб бесчестья,

Сидя за столом окровавленным.

И теряют в болтовне ненужной

Свой огонь последний. О, скажи мне,

Ты, воитель спящий, мрамор белый,

Может быть, твое угасло племя?!»

Но герой, которого я обнял,

На землю поверг меня ударом

Своего копья и мне на горло

Наступил, и поднялась десница,

Засверкав, как солнце. Грозным гулом

Отозвались камни, и к оружью

Устремились руки, и в сраженье

Мраморные ринулись герои.

РУБЕН ДАРИО[10] (НИКАРАГУА)

Размеренно-нежно…

Перевод А. Старостина

Размеренно-нежно дуд ветер весенний,

и крылья Гармонии тихо звенели,

и слышались вздохи, слова сожалений

в рыданьях задумчивой виолончели.

А там, на террасе, увитой цветами,

звенели мечтательно лиры Эолии[11],

лишь дамы коснутся парчой и шелками

высоко поднявшейся белой магнолии…

Маркиза Евлалия с улыбкой невинной

терзала соперников двух своенравных:

героя дуэлей, виконта-блондина,

аббата, в экспромтах не знавшего равных…

А рядом — бог Термин[12] с густой бородою

смеялся, лозой виноградной увенчанный,

блистала Диана нагой красотою —

эфеб, воплотившийся в юную женщину.

Где праздник любовный — в самшитовой чаще, —

аттический цоколь. Там быстрый Меркурий

протягивал к небу свой факел горящий;

Джованни Болонский[13] — отец той скульптуре.

Оркестр волшебство разливал неустанно,

крылатые звука лились безмятежно,

гавоты летучие с чинной паваной[14]

венгерские скрипки играли так нежно.

Аббат и виконт полны страшной обиды —

смеется, смеется, смеется маркиза.

Ей прялка Омфалы[15], и пояс Киприды,

и стрелы Эрота даны для каприза.

Беда, кто поверит в ее щебетанье

иль песней любовной ее увлечется…

Ведь, слушая повесть тоски и страданья,

богиня Евлалия только смеется.

Прекрасные синие очи коварны,

они удивительным светом мерцают,

в зрачках — точно отблеск души лучезарной —

шампанского светлые искры сверкают…

А там маскарад. Разгорается бурно

веселье, растет и растет, как лавина…

Маркиза без слов на подол свой ажурный

роняет, смеясь, лепестки георгина.

Как смех ее звонкий журчит и струится!

Похож он на пение птицы веселой.

То слышишь — в стаккато летит танцовщица,

то — фуги девчонки, сбежавшей из школы.

Как птица иной раз, начав свое пенье,

под крылышко клюв свой кокетливо прячет, —

вот так и маркиза, зевок и презренье

за веером спрятав, влюбленных дурачит.

Когда же арпеджо свои Филомела[16]

по саду рассыплет, что дремлет безмолвно,

и лебедь прудом проплывет, снежно-белый,

подобно ладье, рассекающей волны, —

маркиза пойдет, затаивши дыханье,

к беседке лесной, виноградом одетой;

там паж ей влюбленный назначил свиданье, —

он паж, но в груди его сердце поэта…

Бельканто певца из лазурной Италии

по ветру в адажьо оркестра несется;

в лицо кавалерам богиня Евлалия,

Евлалия-фея смеется, смеется.

… То не при Людовике ль было в Версале,

когда при дворе правил жизнью Амур,

когда вкруг светила планеты сияли

и розою в залах цвела Помпадур?

Когда в менуэте оборки сжимали

красавицы нимфы в прозрачных руках

и музыке танца небрежно внимали,

ступая на красных своих каблучках?

В то время, когда в разноцветные ленты

овечек своих убирали пастушки

и слушали верных рабов комплименты

версальские Тирсы[17] и Хлои-подружки.

Когда пастухами и герцоги были,

галантные сети плели кавалеры,

в венках из ромашек принцессы ходили,

и кланялись синие им камергеры?

Не знаю, как сад этот чудный зовется

и годом каким этот миг был помечен,

но знаю — доныне маркиза смеется,

и смех золотой беспощаден и вечен.