Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Поэзия Латинской Америки

Коллектив авторов

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 109

109

Изменить размер шрифта:

Танцовщица

Перевод О. Савича

Танцовщица сейчас танцует танец

непоправимой роковой потери.

Бросает все, что было у нее:

родных и братьев, сад и луговину,

и шум своей реки, и все дороги,

рассказы очага и детства игры,

черты лица, глаза и даже имя,

как человек, который тяжесть сбросил

и со спины, и с головы, и с сердца.

Пронизанная светом дня и солнцем,

смеясь, она танцует на обломках.

Весь мир проветривают эти руки:

любовь и зло, улыбку и убийство,

и землю, залитую жатвой крови,

бессонницу пресыщенных и гордых,

и жажду, и тоску, и сон бездомных.

Без имени, без нации, без веры,

от всех и от себя самой свободна,

полетом ног за жизнь и душу платит.

Дрожа тростинкою под ураганом,

она — его свидетельство живое.

Не альбатросов взлет она танцует,

обрызганный игрою волн и солью;

не сахарного тростника восстанье,

сраженное кнутами и ножами;

не ветер — подстрекатель парусов —

и не улыбку трав высоких в поле.

Ее крестили именем другим.

Свободная от тяжестей и тела,

она вложила песню темной крови

в балладу юношества своего.

Не зная, ей бросаем наши жизни,

как красное отравленное платье.

Танцует, а ее кусают змеи;

они ее возносят и швыряют,

как будто знамя после пораженья,

как будто разоренную гирлянду.

Что ненавидела, в то превратилась;

танцует и не знает, что чужда нам;

проветривает маски и гримасы

и, нашею одышкой задыхаясь,

глотает воздух — он не освежает, —

сама, как вихрь, одна, дика, чиста.

Мы виноваты в этой злой одышке,

в бескровной бледности, в немом укоре, —

он обращен на Запад и Восток.

Мы виноваты в том, что душно ей

и что она навек забыла детство.

Одно слово

Перевод О. Савича

Застряло в горле слово, — на свободу

не выпущу его, себе оставлю,

хотя оно во мне как сгусток крови.

А выпустить — сожжет живое поле,

убьет ягненка, птицу кинет наземь.

Я выплюнуть его должна и спрятать;

найти дыру, прорытую бобрами;

и белой известью залить его,

чтоб, как душа, оно не полетело.

Я не хочу, чтоб знали, что живу я,

пока оно в крови отравой бродит

то вверх, то вниз — с моим дыханьем диким.

Хотя его, сказал отец мой Иов,

мой бедный рот сказать его не должен:

оно покатится и у реки

запутается в косах женщин или

согнет и подожжет кустарник бедный.

Я брошу на него такие зерна,

чтоб за ночь выросли и задушили

и не оставили ни букв, ни звуков.

А может быть, прикончу, как гадюку,

когда ей надвое хребет ломают.

Потом вернуться в дом, войти, заснуть

и знать: оно отрезано бесследно.

Проснуться через много сотен дней,

во сне, в забвенье наново родившись.

Не знать, что было на губах моих

из йода и квасцов такое слово,

забыть ту ночь, единственную ночь,

забыть тот дом, тот дом в чужой стране,

забыть, как я ждала луча у двери,

не знать, что без души осталось тело!

Руки рабочих

Перевод О. Савича

Руки твердые похожи

на моллюсков оголенных;

цвета перегноя, цвета

саламандры опаленной,

руки чуткие взлетают

или никнут утомленно.

Месят глину, тешут камни,

разрыхляют почву сада,

медно-красны в белом хлопке,

треплют лен и гонят стадо,

и никто на них не смотрит,

лишь одна земля им рада.

То на молоты похожи,

то, как заступы, бесстрастны;

сумасшедшие колеса

иногда их рвут на части,

и рука, что уцелела,

узнает вдовы несчастье.

Слышу, как стучат кувалдой,

вижу — у печей пылают,

и летят над наковальней,

и зерно перебирают.

Я их видела на шахтах,

в голубых каменоломнях,

за меня гребли на лодках

по воде коварной, темной,

гроб мне сделают по мерке,

хоть меня и не припомнят…

Каждым летом ткут холстину

свежую, как вздох прибоя,

и прядут они и чешут

хлопок, шерсть — добро чужое,

и поют потом в одеждах

у ребенка и героя.

Засыпают в ранах, в шрамах,

испещренные металлом.

Свет созвездий в окна льется,

чтобы силу дать усталым.

Но во сне копать и строить,

мыть и сеять продолжают;

и Христос берет их в руки

и к груди их прижимает.

Двери

Перевод О. Савича

Много я гримас видала,

в том числе — дверей гримасы.

Долго я на них смотрела:

голые, как кость без мяса,

мне показывали спину

цвета волка и лисицы.

Стоило ли двери делать,

чтоб в плену у них томиться?

Дом с закрытыми дверями —

плод, покрытый скорлупою;

дом не делится с дорогой

внутреннею теплотою;

двери учат нашу песню

от прохожих запираться,

к радости не приглашают,

выпустить ее боятся.

Молодыми не бывают,

и старухами родятся.

Двери — грустные ракушки

без песка и без прилива.

Двери — грозовая туча

над большой землей счастливой.

Прямизной они похожи

на прямые складки смерти,

я склоняюсь перед ними,

как тростник, дрожащий в ветре.

«Нет!» — они твердят рассвету,

что над ними нежно блещет.

«Нет!» — твердят морскому ветру,

что над ними рукоплещет,

и дыханью свежих сосен,

и реке, что рядом плещет.

И, как древняя Кассандра,

не спасут, хотя все знают:

потому вошла свободно

в дверь судьба моя больная.

Я стучу, и вот как будто

ловит дверь меня на слове,

а просвет, сухой и жадный,

словно шпага наготове,

и взлетают створки, словно

настороженные брови.

Я вхожу и будто пятна

на лице своем скрываю;

что мой дом, как плод невскрытый,

мне готовит, я не знаю

и гадаю: избавленье

ждет меня иль гибель злая.

Я хочу уйти, оставить

все, что землю закрывает,

горизонт, что от печали,

как газели, умирает,

и людские двери — втулки

бочек, где вода — чужая;

чтоб руками не касаться

их ключей, холодно-жгучих,

звона их вовек не слышать,

он как треск змеи гремучей.

Я в последний раз оставлю

двери за собой без стона,

и умчусь я, торжествуя,

птицею освобожденной

следом за родной толпою

мертвецов моих бессонных.

Наверху они, конечно,

не разделены дверями,

не оскорблены стенами,

слово раненый — бинтами.

В вечном свете, как при жизни,

будут ласковы со мною.

Вместе запоем мы песню

между небом и землею.

Этой песней дверь за дверью

расшатаем, словно ветер.

Выйдут люди в мир открытый,

как проснувшиеся дети,

услыхав, как злые двери

падают на целом свете.