Лишь время покажет - Арчер Джеффри - Страница 51

Кое-кто принялся озираться в поисках человека, которого никогда прежде не видел. Смоленый низко опустил голову от смущения.

По окончании службы многие прихожане подходили, чтобы признаться капитану Тарранту, как они восхищались его отцом. То и дело звучали слова «преданность», «самоотверженность», «великодушие» и «любовь».

Джек испытывал одновременно гордость и стыд — стыд из-за того, что вычеркнул отца из собственной жизни ровно так же, как и всех остальных своих близких.

Уже уходя, он заметил и вроде бы узнал пожилого джентльмена, стоявшего у врат собора и явно дожидавшегося возможности поговорить. Тот шагнул навстречу и приподнял шляпу.

— Капитан Таррант? — осведомился он тоном, выдававшим привычку командовать.

Джек приветствовал его тем же жестом.

— Да, сэр?

— Меня зовут Эдвин Трент. Я имел честь являться поверенным вашего отца и, надеюсь, одним из его старейших и ближайших друзей.

Смоленый сердечно пожал ему руку.

— Я хорошо вас помню, сэр. Вы научили меня любви к Троллопу и некоторым тонкостям игры в кегли крученым мячом.

— Весьма польщен, — посмеиваясь, поблагодарил Трент. — Разрешите проводить вас до станции?

— Конечно, сэр.

— Как вам известно, — начал Трент, когда они направились к городу, — ваш отец служил постоянным каноником этого собора последние девять лет. Также вы знаете, что он не уделял внимания мирским благам и даже тем немногим, что имел, делился с людьми, кому повезло меньше, чем ему самому. Если бы его причислили к лику святых, он наверняка стал бы покровителем бродяг.

Смоленый Джек улыбнулся. Ему вспомнилось, как однажды утром он пошел в школу без завтрака, потому что в коридоре спали нищие, которые, по словам его матери, объели их так, что чуть по миру не пустили.

— А посему когда придет время прочесть его завещание, — продолжал Трент, — оно покажет, что он ушел из этого мира, как и пришел в него, ни с чем — помимо тысячи друзей, которых он сам назвал бы подлинным богатством. Перед смертью он поручил мне небольшое дело — на случай если вы придете на его похороны, — а именно передать вам последнее письмо.

Он достал из внутреннего кармана пальто конверт, протянул его Смоленому и снова приподнял шляпу.

— Я выполнил его просьбу, — добавил он, — и горжусь новой встречей с его сыном.

— Благодарю вас, сэр. Я только сожалею о том, что вынудил его прибегнуть к письму.

Смоленый, в свою очередь, приподнял шляпу, и они расстались.

Он решил, что не станет читать отцовское послание, пока не сядет в поезд и не отправится к себе в Бристоль. Когда паровоз тронулся, выдувая клубы серого дыма, Смоленый откинулся на спинку сиденья в купе третьего класса. Помнится, ребенком он спросил отца, почему тот всегда ездит третьим классом, и родитель ответил: потому что четвертого не существует. По иронии судьбы последние тридцать лет Джек прожил в вагоне первого класса.

Он неторопливо распечатал конверт и даже после того, как извлек письмо, некоторое время держал его сложенным, продолжая размышлять об отце. Ни один сын не мог бы пожелать лучшего наставника или друга. Оглядываясь на собственную жизнь, он видел, что все его действия, суждения и решения являлись лишь неумелым подражанием отцовским.

Когда он все же развернул письмо, его захлестнуло новым потоком воспоминаний, стоило ему увидеть четкие буквы, выписанные знакомым каллиграфическим почерком и черными как смоль чернилами. Он приступил к чтению.

Двор Уэльского собора

Уэльс, Сомерсет

26 августа 1936 года

Возлюбленный сын мой!

Если ты был настолько любезен, чтобы присутствовать на моих похоронах, то сейчас, должно быть, читаешь это письмо. Позволь мне для начала поблагодарить тебя за то, что пришел.

Смоленый Джек поднял голову и уставился в окно на мелькавшую мимо сельскую местность. Его снова терзала вина за то, что он столь опрометчиво и невнимательно обошелся с отцом, но теперь уже было поздно просить у того прощения. Его взгляд вернулся к письму.

Когда тебя наградили крестом Виктории, я был самым гордым отцом в Англии, а приказ о твоем награждении и поныне висит у меня над столом. Но затем, с течением лет, мое счастье обратилось в скорбь, и я спрашивал Господа, чем же я заслужил такое наказание, чтобы потерять не только твою дорогую матушку, но и тебя, мое единственное дитя. Я признаю, что тобой, должно быть, двигала некая благородная цель, когда ты отвратил свое лицо и сердце от этого мира, но сожалею, что ты не поделился со мной причинами этого решения. Но если ты прочтешь это письмо, то, возможно, выполнишь и последнее мое желание.

Смоленый Джек извлек из нагрудного кармана платок и утер глаза, прежде чем смог читать дальше.

Бог одарил тебя выдающимся талантом лидера и способностью воодушевлять ближних. И я прошу о том, чтобы ты не сошел в могилу, зная, что, когда настанет время встретиться с Создателем, тебе, как в притче от Матфея, глава 25, стихи 14–30, придется признать, что ты зарыл в землю данный тебе талант.

Лучше используй этот дар на благо ближних своих, чтобы, когда неизбежно настанет твой срок и те самые ближние соберутся на твои похороны, крест Виктории оказался не единственным, что они вспомнят, услышав имя Джека Тарранта.

Твой любящий отец

— Вы в порядке, любезный? — спросила дама, перешедшая с другой стороны вагона, чтобы сесть рядом со Смоленым Джеком. — Да, спасибо, — откликнулся он, хотя слезы струились по его лицу. — Просто меня сегодня выпустили из тюрьмы.

Джайлз Баррингтон 1936–1938

35

Я пришел в восторг, когда увидел Гарри входящим в ворота школы в первый день триместра. Летние каникулы я провел на нашей вилле в Тоскане, а потому меня не было в Бристоле, когда сгорела чайная «У Тилли», и я не узнал об этом, пока не вернулся в Англию в выходные перед началом учебы. Я хотел, чтобы Гарри поехал в Италию с нами, но отец не желал даже слышать об этом.

Мне никогда не встречался человек, которому не нравился бы Гарри, кроме отца, запрещавшего даже упоминать его имя. Однажды я спросил маму, не может ли она объяснить, почему его настолько это задевает, но ей, похоже, было известно не больше, чем мне самому.

Я не стал настаивать, поскольку в глазах отца никогда не представлял ничего выдающегося. Меня едва не исключили из начальной школы за воровство — один Бог ведает, как ему удалось это уладить, — а затем я подвел его, так и не поступив в Итон. Выйдя с экзамена, я сказал папе, что приложил все мыслимые усилия, и это было правдой. Ну, наполовину правдой. Я бы вышел сухим из воды, держи мой сообщник язык за зубами. По крайней мере эта история преподала мне простой урок: если заключаешь сделку с дураком, не удивляйся, когда он совершит глупость.

Моим сообщником был сын графа Бридпорта, Перси. Его положение было еще более затруднительным, чем мое, так как семь поколений Бридпортов получили образование в Итоне, и все шло к тому, что юный Перси вот-вот нарушит эту славную традицию.

Итон известен тем, что находит лазейки в правилах, когда речь заходит об аристократии, и время от времени позволяет тупицам переступить свой порог, — прежде всего именно поэтому я и выбрал Перси для своей маленькой хитрости. После того как я подслушал слова Фроба, обращенные к другому учителю: «Будь Бридпорт чуточку поумнее, его можно было бы назвать недоумком», мне стало ясно, что дальше искать сообщника нет нужды.

Перси столь же отчаянно жаждал получить место в Итоне, как я мечтал об отказе, и в этой ситуации я увидел возможность для нас обоих достичь своей цели.

Я не обсуждал свой план ни с Гарри, ни с Дикинсом. Гарри, вне всякого сомнения, не одобрил бы его — слишком он честный парень, а Дикинс ни за что бы не понял, зачем кому-то может захотеться провалить экзамен.