Клод Гё (др. перевод) - Гюго Виктор - Страница 2

— Чего тебе? — резко спросил он.

— Окажи мне услугу, — робко произнес юноша.

— Какую еще?

— Помоги мне съесть это. Мне много.

Слезы затмили гордые глаза Клода Гё. Он взял нож, разделил порцию молодого человека на две равные части, вернул ему одну из них и принялся за еду.

— Спасибо, — сказал юноша. — Если хочешь, будем всегда делать так.

— Как тебя зовут? — спросил Клод.

— Альбен.

— Ты как сюда попал? За что?

— За кражу.

— Я тоже, — сказал Клод.

С той поры они и в самом деле стали каждый день делить пополам еду Альбена. Клоду Гё было тридцать шесть лет, но иногда ему можно было дать все пятьдесят, до того мучительны были мысли, которые грызли его каждодневно. Альбен же, которому было двадцать лет, выглядел как семнадцатилетний, столько невинности сохранилось во взгляде этого вора. Эти два человека были теперь связаны крепкими узами дружбы, которая походила скорее на дружбу отца и сына, чем двух братьев. Альбен был чуть ли не ребенком, Клод — чуть ли не стариком.

Они работали в одной и той же мастерской, спали под теми же сводами, выходили на прогулку в том же дворе, откусывали от той же краюхи хлеба. Каждый из них заменял другому целый мир. Казалось, они были счастливы.

Мы уже говорили о начальнике мастерских. Чтобы заставить арестантов повиноваться, этот ненавистный им человек был зачастую вынужден прибегать к помощи Клода Гё, их любимца. Не раз и не два, когда нужно было утихомирить недовольных и предотвратить бунт, негласное владычество Клода Гё оказывало мощную поддержку официальной власти начальника. И впрямь, десять слов Клода могли не хуже, чем десять жандармов, обуздать арестантов. Клоду часто приходилось оказывать такие услуги начальнику. И тот возненавидел его всей душой. Он ревновал к этому вору. В глубине его сердца затаилась неумолимая, рожденная завистью ненависть к Клоду, ненависть законного повелителя к тому, кто был им на деле, власти силы — к власти духа.

Нет ничего злее такой ненависти.

Альбена Клод очень любил, а до начальника ему и дела не было.

Однажды утром, когда охранники отводили заключенных по двое из камер в мастерские, один из тюремщиков подозвал Альбена, шагавшего рядом с Клодом, и сказал, что его вызывает начальник.

— Что им от тебя надо? — спросил Клод.

— Не знаю, — ответил Альбен.

Надзиратель увел Альбена.

Прошло утро. Альбен в мастерскую не вернулся. Подошел обеденный час, и Клод был уверен, что встретит Альбена в тюремном дворе. Там его не было. Арестанты возвратились в мастерскую. Альбен и там не появился. Так прошел день. Вечером, когда заключенных разводили по камерам, Клод тщетно искал глазами Альбена. Тяжела была для него, как видно, эта минута, ибо он сделал то, чего не делал никогда: заговорил с одним из надзирателей.

— А что, Альбен захворал? — спросил он.

— Нет, — ответил тюремщик.

— Почему же его сегодня не было?

— А потому, — равнодушно сказал надзиратель, — что его перевели в другое отделение.

Свидетели, которых впоследствии допрашивали, заявляли, что, когда Клод услышал эти слова, его рука, державшая зажженную свечу, слегка задрожала.

— Это кто так распорядился? — спросил он спокойным тоном.

— Господин Д., — ответил надзиратель.

Господином Д. звали начальника мастерских.

Следующий день прошел так же, как и предыдущий, — без Альбена.

Вечером, перед окончанием работ, Д., совершавший, как обычно, свой обход, появился в мастерской. Не успел он поравняться с Клодом, как тот уже снял свой грубошерстный колпак, застегнул на все пуговицы серую куртку — эту печальную ливрею узника Клерво, — ибо, как водится в тюрьмах, наглухо застегнутая куртка знаменует почтение к приближающемуся начальству, и с колпаком в руке остановился возле своего рабочего места, ожидая минуты, когда начальник окажется рядом с ним. И вот это произошло.

— Господин начальник! — сказал Клод.

Д. остановился и повернулся к нему вполоборота.

— Господин начальник! — проговорил Клод. — Верно ли, что Альбена перевели в другое отделение?

— Да, — ответил Д.

— Господин начальник, — продолжал Клод, — я не могу жить без Альбена. Вы ведь знаете, — добавил он, — что тюремного пайка мне не хватает, а Альбен делился со мной хлебом.

— Это его дело, — сказал Д.

— А нельзя ли все-таки вернуть Альбена к нам?

— Нельзя. Решение принято.

— Кем?

— Мною.

— Господин начальник, — сказал Клод, — на карту поставлена моя жизнь, и все зависит от вас.

— Я своих решений никогда не меняю.

— Господин начальник, я чем-нибудь провинился перед вами?

— Ничем.

— В таком случае, — сказал Клод, — почему вы нас разлучили?

— Потому, — ответил начальник.

Дав такое объяснение, Д. отправился дальше своим путем.

Клод молча опустил голову. Бедный лев, у которого отобрали собачку, сидевшую с ним в одной клетке!

Следует сказать, что горечь разлуки никак не сказалась на неумеренном и в известной степени болезненном аппетите нашего арестанта. И вообще в нем, казалось, не произошло никаких перемен. Ни с кем из заключенных он не говорил об Альбене. Один шагал по двору в часы прогулок. И был голоден. Вот и весь сказ.

Но между тем арестанты, знавшие его лучше других, стали замечать, что день ото дня мрачные тени все чаще и чаще ложатся на его лицо. Впрочем, он был более кроток, чем когда-либо.

Кое-кто из арестантов предлагал ему часть своей еды — он отказывался, улыбаясь.

С той поры как начальник мастерских по-своему объяснил Клоду свои действия, тот каждый вечер допускал некую выходку, удивительную для столь степенного человека, как он: в ту минуту, когда Д., совершая в одно и то же время свой обход, проходил мимо его рабочего стола, Клод Гё поднимал голову и пристально глядел на него, затем тоном, который был исполнен тоски и гнева и в котором слышались и мольба, и угроза, он произносил всего лишь четыре слова: «А как с Альбеном?» Пожав плечами, начальник мастерских удалялся или просто делал вид, что ничего не слышит.

Нет, не следовало этому человеку пожимать плечами, — ведь каждому, кто был свидетелем тех странных сцен, было ясно, что Клод что-то задумал. Вся тюрьма с тревожным напряжением следила за тем, чем кончится этот поединок настойчивости и самоуправства.

Позднее было установлено, что во время одной из встреч с начальником Клод сказал ему:

— Послушайте, господин начальник, верните мне моего друга. Вы хорошо сделаете, уверяю вас. Запомните мои слова.

В другой раз, это было воскресенье, в тюремном дворе он сидел на камне несколько часов в одной и той же позе: закрыв лицо ладонями и упершись локтями в колени. Подойдя к нему, заключенный Файет крикнул, смеясь:

— Какого черта ты здесь торчишь, Клод?

Клод поднял не торопясь лицо и сказал с суровым видом:

— Я сужу одного человека.

Наконец вечером 25 октября 1831 года, когда начальник мастерских совершал свой обход, Клод с силой раздавил стекло от часов, которое он нашел в то утро в одном из коридоров.

— Что за шум? — спросил Д.

— Ничего особенного, — сказал Клод. — Это я. Господин начальник, верните мне друга.

— Это невозможно, — ответил начальник.

— И все-таки это необходимо, — твердо сказал Клод, понизив голос, и, глядя в упор на начальника, добавил: — Подумайте. Сегодня у нас двадцать пятое октября. Даю вам сроку до четвертого ноября.

Один из надзирателей обратил внимание господина Д., что Клод ему угрожает и что за это полагается карцер.

— Зачем же карцер? — улыбнулся начальник, презрительно скривив губы. — С этой публикой надо быть подобрее!

На следующий день заключенный Перно подошел к Клоду, который одиноко прогуливался погруженный в свои мысли, тогда как на другом конце двора остальные арестанты оживленно грелись на небольшой освещенной солнцем площадке.

— Послушай-ка, Клод, о чем ты думаешь? Ты какой-то грустный.

— Боюсь, — ответил Клод, — что нашему доброму господину Д. скоро придется худо.