Красное и черное - Стендаль Фредерик - Страница 38

Увы, друг мой, нам придется расстаться недели на две, а может быть, и на месяц! Ах, я знаю, я уверена, ты будешь так же мучиться, как и я. Но в конце концов это единственный способ предотвратить последствия анонимного письма. Ведь это уж не первое, которое ему пишут относительно меня. Ах, как я, бывало, потешалась над ними раньше!

У меня теперь одна цель: внушить мужу, что это письмо прислал господин Вально; да я и не сомневаюсь, что так оно и есть на самом деле. Если тебе придется уйти от нас, постарайся непременно устроиться в Верьере, а я уж сумею добиться того, что муж сам захочет поехать туда недельки на две, чтобы доказать этому дурачью, что мы с ним отнюдь не в ссоре. А ты, когда будешь в Верьере, постарайся подружиться со всеми, даже и с либералами. Я ведь знаю, что наши дамы готовы тебя на руках носить.

Но не вздумай ссориться с господином Вально, не смей отрезать ему уши, как ты когда-то грозился, — наоборот, ты должен быть с ним как можно любезнее. Сейчас самое важное для нас распустить слухи по всему Верьеру, что ты поступаешь к господину Вально или еще к кому-нибудь гувернером к детям.

Вот уж этого мой муж никогда не допустит. Ну, а если он все-таки решится — что ж делать! Во всяком случае, ты будешь жить в Верьере, мы сможем иногда с тобой видеться, — дети тебя так любят, они непременно будут проситься к тебе. Боже мой, я чувствую, что я даже детей моих люблю еще больше за то, что они тебя любят. Какой грех! Господи, чем только все это может кончиться!.. Я совсем голову потеряла… Ну, в общем, ты понимаешь, как тебе надо себя вести: будь кротким, вежливым; пожалуйста, не выказывай им презрения, этим грубиянам, — на коленях тебя умоляю, ведь от них зависит наша с тобой судьба. Можешь быть совершенно уверен, что мой муж, безусловно, сочтет нужным держаться с тобой именно так, как это предпишет ему общественное мнение.

Ты же и смастеришь мне анонимное письмо; вооружись терпением и ножницами. Вырежь из книги слова, которые я тебе напишу в конце, и наклей их поаккуратней на листик голубоватой бумаги, который я тебе посылаю, — эту бумагу мне подарил господин Вально. Опасайся обыска у себя в комнате и поэтому сожги книгу, из которой будешь вырезать. Если не найдешь целиком тех слов, которые нужны, не поленись составить их сам по буквам. Чтобы тебя не затруднять, я сочинила совсем коротенькое анонимное письмо. Ах, если ты больше меня не любишь, каким несносно длинным покажется тебе мое письмо!

„Сударыня,

Все ваши похождения известны, а лица, заинтересованные в том, чтобы положить им конец, предупреждены. Руководясь добрыми чувствами к вам, которые у меня еще не совсем пропали, предлагаю вам раз навсегда порвать с этим мальчишкой. Если вы настолько благоразумны, что последуете этому совету, ваш муж будет думать, что уведомление, которое он получил, лживо, и его так и оставят в этом заблуждении. Знайте, тайна ваша в моих руках; трепещите, несчастная! Настал час, когда вы должны будете склониться перед моей волей“.

Как только ты наклеишь все слова этого письма (узнаёшь в нем манеру выражаться господина директора?), сейчас же выходи в сад, — я тебя встречу.

Я пойду в деревню и вернусь с убитым видом; ах, я и в самом деле чувствую себя убитой. Боже мой! Подумать, на что я решаюсь, — и все это только из-за того, что тебе показалось, будто он получил анонимное письмо. Так вот я с изменившимся лицом отдам мужу это самое письмо, врученное мне якобы каким-то незнакомцем. А ты ступай гулять с детьми по дороге в большой лес и не возвращайся до обеда.

С верхнего утеса тебе будет видна наша голубятня. Если все кончится благополучно, я вывешу там белый платочек, а в противном случае там ничего не будет.

Ну, а ты-то сам, неблагодарный, неужели сердце не подскажет тебе какой-нибудь способ, до того как ты уйдешь на прогулку, сказать мне, что ты любишь меня? Ах, что бы ни случилось, в одном ты можешь быть совершенно уверен: я дня не проживу, если нам придется расстаться навеки. Ах, скверная я мать! Но только зачем я пишу эти пустые слова, милый Жюльен? Я совсем не чувствую этого, я ни о ком, кроме тебя, не могу думать, я только затем их и написала, чтобы ты не бранил меня. Сейчас, в такую минуту, когда я думаю, что могу тебя потерять, к чему притворяться? Да, пусть уж лучше я покажусь тебе чудовищем, чем мне лгать перед человеком, которого я обожаю. Я и так слишком уж много обманывала в своей жизни. Ну, все равно, так и быть, я тебя прощаю, если ты меня больше не любишь. Мне даже некогда перечесть это письмо. А сказать по правде, какой пустяк, если бы даже мне пришлось заплатить жизнью за те блаженные дни, которые я провела в твоих объятиях. Ты знаешь, что они мне обойдутся много дороже».

XXI

Диалог с господином

В течение целого часа Жюльен с совершенно ребяческим удовольствием подбирал и наклеивал слова. Выйдя из комнаты, он сразу же встретил своих воспитанников с матерью; она так просто и решительно взяла письмо у него из рук, что это спокойствие даже испугало его.

— А клей совсем высох? — спросила она.

«И это та самая женщина, которая с ума сходила от угрызений совести! — подумал он. — Что она такое затеяла?» Спросить ее об этом казалось ему унизительным для его гордости, но, кажется, никогда в жизни он так не восхищался ею.

— Если это кончится плохо, — все с тем же невозмутимым хладнокровием добавила она, — у меня отнимут все. Закопайте этот ящичек где-нибудь там, на горе. Может быть, придет день, и это будет все, что у меня останется.

И она передала ему хрустальный ларчик в красном сафьяновом футляре, наполненный драгоценностями — золотыми и бриллиантовыми украшениями.

— Идите теперь, — сказала она ему.

Она поцеловала детей, а младшего — даже два раза. Жюльен стоял как каменный. Она удалилась быстрым шагом, даже не взглянув на него.

Существование г-на де Реналя с той минуты, как он распечатал анонимное письмо, стало поистине невыносимым. Никогда еще он не был так потрясен, за исключением одного раза в жизни, в 1816 году, когда ему чуть было не пришлось драться на дуэли; и надо отдать ему справедливость, даже перспектива получить пулю в лоб расстраивала его много меньше. «Почерк как будто женский, — думал он. — А если так, кто же из женщин мог это написать?» Он припоминал всех знакомых ему дам в Верьере и ни на одной из них не мог остановиться в своих подозрениях. «Может быть, письмо сочинил мужчина, и оно написано под диктовку? Но кто же этот мужчина?» И он опять терялся в догадках; конечно, завистников у него много, и большинство знакомых ненавидит его. «Надо пойти потолковать с женой!» — подумал он по привычке и уже совсем было поднялся с кресла, в котором сидел.

Но едва он приподнялся, как тут же хлопнул себя рукой по лбу. «Ах, боже мой! — вырвалось у него. — Ведь как раз ей-то я сейчас и не должен доверять. Теперь она враг мой!» И от досады и злости слезы брызнули у него из глаз.

Справедливо пожиная плоды своей сердечной сухости — а в ней-то, собственно, и заключается вся провинциальная мудрость, — г-н де Реналь из всех людей на свете больше всего опасался сейчас двух своих самых близких друзей.

«Есть ли у меня, кроме них, еще хотя бы человек десять друзей? — думал он и перебирал из всех одного за другим, стараясь представить себе, на какую долю сочувствия он мог бы рассчитывать у каждого из них. — Всем, всем, — с яростью вскричал он, — эта отвратительная история, которая случилась со мной, доставит величайшее удовольствие!» К счастью — и не без основания, — он считал, что все ему завидуют. Мало того, что он только что превосходно отделал свой роскошный городской дом, ныне навеки осчастливленный посещением короля, который соизволил провести ночь под его кровом, — он очень недурно подновил и свой замок в Вержи. Весь фасад побелили заново, а у окон появились прекрасные зеленые ставни. Он на минуту утешился, вспомнив это великолепие. В самом деле, замок его был виден теперь за три-четыре лье, к великому ущербу других загородных домов или так называемых «замков», находившихся по соседству, которые так и остались в своем скромном обличье, посеревшем от времени.