Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 29

– Хватит слов, – сказал я. – Тяните веревку!

– Согласны, всех! – воскликнул посланник после того, как веревка натянулась на шее маршала.

– С лошадьми и оружием.

Они поняли, что со мной шутки плохи.

– Все, что у них есть, – угрюмо пробурчал егерь.

– А также графиню Ла Ронда, – сказал я.

Но здесь я встретил огромное сопротивление. Никакие угрозы не могли заставить бандитов выдать графиню. Мы натянули веревку. Мы тронули с места лошадей. Мы делали все, только не вздернули маршала. Если мы сломаем ему шею, то жизнь драгун будет стоить не больше ломаного гроша. Поэтому я дорожил жизнью Миллефлера не меньше, чем разбойники.

– Позвольте мне вмешаться в ваш спор, – любезно произнес маршал. – Вы подвергаете меня риску подхватить ангину. Вам не кажется, что если существуют столь серьезные разногласия, то следует спросить мнение самой дамы? Уверен, что никто из нас не станет поступать вопреки ее желанию.

Нельзя было предложить лучшего выхода. Можете себе представить, как быстро я схватился за эту простую идею. Уже через десять минут величавая дама с седыми кудрями, которые выглядывали из-под мантильи, стояла перед нами. Ее лицо было желтого цвета. Казалось, что в нем отражались бесчисленные золотые дублоны{76} ее состояния.

– Этот господин, – произнес маршал, – чрезвычайно озабочен тем, чтобы отправить вас в такое место, где вы никогда более не сможете увидеть нас. Вам предстоит решить: отправиться с ним или остаться со мной.

Она немедленно бросилась к его лошади.

– Мой милый Алексис! – воскликнула она. – Ничто на свете не разлучит нас!

Насмешливая ухмылка появилась на его миловидном лице.

– Кстати, вы допустили небольшую оговорку, дорогой полковник, – сказал он. – Кроме титула, сохранившегося в силу обычая, не существует никакой вдовы Ла Ронда. Дама, которую я имею честь вам представить, – моя горячо любимая жена госпожа Алексис Морган, или, точнее, мадам маршал Миллефлер.

В это мгновение я пришел к выводу, что перед нами – умнейший, но в то же время самый беспринципный человек на земле. При взгляде на эту несчастную женщину моя душа наполнилась удивлением и отвращением. Она же, в свою очередь, не отрывала глаз от лица Миллефлера. Так восторженно молодой рекрут смотрит на императора.

– Так тому и быть, – сказал я наконец. – Отдайте мне драгун, и мы уедем.

Когда драгун с оружием и на конях доставили, веревку сняли с шеи маршала.

– Прощайте, дорогой полковник, – произнес он. – Боюсь, что когда вы вернетесь к Массене, то не сможете доложить об успешном выполнении задания. Хотя, судя по слухам, он будет чересчур занят, чтобы придать этому слишком большое значение. Вынужден признать, что вы выпутались из затруднительного положения с гораздо большей ловкостью, чем я ожидал. Полагаю, что смогу что-нибудь для вас сделать, пока вы не уехали?

– Лишь одна просьба.

– Что за просьба?

– Похороните молодого офицера и его солдат с воинскими почестями.

– Даю слово чести.

– Еще одна просьба.

– Говорите.

– Уделите мне пять минут на открытом пространстве, верхом на коне с саблей в руке.

– Ни за что, – ответил он. – Ведь тогда мне придется либо пресечь вашу многообещающую карьеру в самом начале, либо навсегда проститься со своей красоткой новобрачной. Право, не стоит обращаться с подобной просьбой к человеку перед его медовым месяцем.

Я собрал кавалеристов и построил в колонну.

– Au revoir[3], – воскликнул я и отдал саблей салют. – При следующей встрече вам не отделаться так легко.

– Au revoir, – ответил он. – Если вам надоест служить под знаменами императора, вас всегда готовы принять на службу к маршалу Миллефлеру.

6. Как бригадир играл за королевство

Иногда мне кажется, что, выслушав мои истории, вы воображаете, будто я хвастаюсь. Нет ошибки большей, чем эта. Я часто замечал, что настоящие солдаты верят мне безоговорочно. Да, я нередко изображаю себя как бравого, обладающего недюжинной выдержкой человека. Но если случалось нечто чрезвычайное, я предпочитаю излагать факты такими, какими они были на самом деле. Неверно утверждать, что моя карьера всегда была безоблачной. Случай, с которым я собираюсь вас познакомить сегодня, принадлежит к таким, о которых может рассказать лишь весьма скромный человек. В конце концов, когда кто-либо достигает таких высот, как я, он может позволить себе говорить там, где простой человек предпочтет молчать.

Вы, очевидно, знаете, что после русской кампании остатки нашей потрепанной армии{77} расположились вдоль западного берега Эльбы. Там мы отогрелись благодаря доброму немецкому пиву и добавили немного мяса на костях. Правда, многого вернуть уже было невозможно: отмороженные пальцы на руках и ногах, которые солдаты Великой Армии ежедневно теряли во время отступления из России, не поместились бы в трех огромных интендантских фургонах. Какими бы истощенными и уставшими мы ни были, мы благодарили судьбу за то, что нам удалось избежать участи своих товарищей, навсегда оставшихся в бескрайних снегах. До сих пор, друзья, мне невыносимо тяжело видеть вместе красный и белый цвета. Один вид моей красной фуражки на белом совершенно выбивает меня из колеи, и я вижу во сне и наяву солдат, плетущихся по белому снегу, покрытому тут и там красными пятнами. Вы ни за что не заставите меня рассказывать об этом. Одно воспоминание о той страшной зиме превращает вино в моем стакане в уксус, а сигарный табак – в траву. Полмиллиона человек форсировали Эльбу осенью 1812 года, а весной 1813 года в армии оставалось не более сорока тысяч пехотинцев. Но какими же ужасными были эти люди! Эти сорок тысяч человек словно были сделаны из железа. Они ели лошадей, спали в снегу, сердца их были наполнены гневом и горечью и страстно ненавидели русских. Им удалось бы удержать оборону на Эльбе, пока император собирал во Франции новобранцев{78}, чтобы еще раз форсировать реку.

Но кавалерия находилась в плачевном состоянии. Мои гусары расположились на постой в Борна. Построив их, я не смог удержаться от слез. Мои бравые молодцы, мои прекрасные кони: сердце рвалось от боли – в таком жалком виде стояли они передо мной. «Не стоит унывать, – уговаривал я себя. – Они понесли большие потери, но главное в том, что полковник остался с ними». Я с головой бросился в работу, чтобы восстановить бригаду, и уже имел под началом два приличных эскадрона, когда пришел приказ, предписывающий всем кавалерийским полковникам немедленно отправляться в учебные казармы во Францию и заняться там обучением рекрутов и подготовкой лошадей для предстоящих кампаний.

Вы, конечно, думаете, что я чрезвычайно обрадовался возможности навестить дом. Не скрою, что меня наполнила радость при мысли о скорой встрече с матушкой. Немало юных красавиц тоже были бы счастливы услышать новость о моем прибытии. Но в армии служило множество офицеров, кому побывать дома было гораздо важнее, чем мне. Я бы с готовностью уступил эту возможность любому из тех, кто, может быть, последний раз увиделся бы со своими женами и детьми. Однако синий лист бумаги с красной печатью, на котором напечатан приказ, не оставлял места для возражений. Уже через час я скакал по дороге на Вогезы{79}. Наконец, звуки горна затихли вдали. Теперь меня окружала тишина. Война оставалась где-то позади, а впереди меня ждал мир. Дорога кружила через леса, поля и горы, а за голубой линией горизонта лежала родная Франция.

Скакать по армейским тылам хоть и интересно, но довольно скучно. В периоды сбора урожая солдаты могли обходиться без снабжения: они научились собирать зерна из земли, чтобы затем молоть у своих бивуаков. Как раз стояло это время года. Именно тогда наши походы сопровождались воплями отчаяния и плачем по всей Европе. Но оголодавшим солдатам следовало набраться сил. Мне постоянно приходилось отступать на обочину, пропуская стада кобурских овец, баварских быков, а также тяжелые фургоны с берлинским пивом и хорошим французским коньяком, двигавшиеся навстречу беспрерывным потоком. Иногда раздавался сухой треск барабанов и пронзительный свист флейт – это маршировали колонны пехотинцев. Белая дорожная пыль покрывала синие мундиры. Старых солдат, которые стояли гарнизонами в германских крепостях, подтягивали к границе, так как новобранцев из Франции ожидали не раньше мая.