Воевода заморских земель - Посняков Андрей - Страница 24

Наверное, он никогда не добрался бы до острога – управленье оленьей упряжкой тоже искусство – ежели б не столкнулся нос к носу со встречными нартами. Те выехали из-за поворота – быстро, бесшумно, напористо. Были бы автомобили – разбились бы неминуемо, а олени все ж таки существа живые – прянули в сторону. Гришаня вылетел из перевернутых нарт, полежал на снегу, приходя в себя. Когда пришел, поднялся на ноги, пошел куда-то, потирая ушибленную коленку…

– Далеко ль собрался, Гриша?

– Да отстаньте вы… Ой!

Что-то сообразив, Гришаня обернулся на голос:

– Олег Иваныч!

Кое-как объяснив на пальцах Чельгаку, что его миссия выполнена, они повернули нарты обратно. Молодой воин покачал головой. Ему нужно было в стойбище, а пришлым людям – обратно. Но они ведь не умеют управлять упряжью. Конечно, олени и сами помнят дорогу, лишь бы им не мешать. Да ведь как объяснить это?

Чельгак присел на снег, нарисовал что-то костяными ножнами, подозвал Олега Иваныча – смотри, мол. Олег Иваныч догадался, кивнул, и Чельгак улыбнулся. Впервые за много дней. Поняли друг друга, слава духам тундры.

Они простились. Чельгак пошел вверх по реке, к стойбищу, радуясь, что все так удачно прошло: Ыттыргын ведь просил вернуть пленного, не показывая чужаку стойбища. Так и вышло. Чельгак расправил плечи и зашагал вперед, как человек, довольный неожиданно свалившейся с плеч ношей.

– Ой, слава Господу, наконец-то! – бросив шитье, Софья крепко обняла мужа. – Как я соскучилась за эти дни, как прислушивалась к скрипу снега, к шагам на палубе – может, ты? Поди, голодный? Ну, садись же, буду тебя потчевать… Давай протягивай ноги – сниму сапоги… Вот так… Теперь кафтан…

– А рубаху-то, может, пока необязательно, Софьюшка? – оторвавшись от поцелуев, улыбнулся Олег Иваныч.

– Как это – необязательно? – Софья хитро прищурилась и, быстро скинув платье, улеглась навзничь на ложе, призывно глядя на мужа: – Иди же сюда, не сиди сиднем…

Олега Иваныча упрашивать было не надо…

– Там, по твоему поручению, коч осмотрели, – уже ближе к утру вспомнила Софья. – Ну, этот, «Семгин Глаз»… В маленьком сундуке протокол и вещи… Да куда ж ты? Дня-то дождись, чай, успеется.

Не в силах ждать до утра, Олег Иваныч распахнул крышку сундука.

Заплечный мешок. С биркой – «принадлежность пропавшего Игната Греча». В мешке деньги – не ахти какие, запасная рубаха и мелкие неприметные камешки, по виду – грузила… Грузила? Олег Иваныч хлопнул себя по лбу. Никакие это не грузила, это…

– Наконечники самоедской стрелы, – согласился днем Гриша. – А мы-то гадали, где эти самоеды? Так вот, оказывается, кто… Говоришь, ганзейскую бумагу у него в одежде нашли? Похоже, и Евдоксю – он… Ну, вот и покончили с гадом. Жаль не мы – самоеды.

– Чего у тебя с шеей, Гриша? – словно невзначай, поинтересовался Олег Иваныч. – Не заболел ли?

– Что? Ой… – Гриша смутился – вся шея его была покрыта весьма характерными гематомами, в простонародье похабно именуемыми засосами. – То не я, то Ульянка все.

– Так и хорошо, что Ульянка, а не какой-нибудь Прохор Кузьмич! – захохотал Олег Иваныч. – Кого это там несет? Ишь, как по крыльцу-то топочет. Ровно медведь.

В резко распахнувшуюся дверь вбежал Ваня. В расстегнутом зипуне, раскрасневшийся, взволнованный:

– Вот вы здесь сидите, а там… там…

– Да что там-то, отроче? Самоеды напали? Вроде не должны.

– Да какие самоеды! Солнце! Солнышко показалось! Пока самый краешек. Бежим скорей на крыльцо, посмотрим!

Весь народ острога высыпал на улицу. Многие стояли, взявшись за руки. Все, задрав головы, смотрели на юг, где, далеко-далеко на горизонте, показался над заснеженной сопкой оранжевый край солнца. Показался, но вскоре исчез, окрасив малиновыми лучами северное полночное небо.

– Солнышко! Солнце, – проносилось в толпе. Расцветали улыбками изможденные лица, задорно смеялась молодежь, а многие – плакали.

Солнышко… Солнце…

Глава 6

Залив Аляска – о-в Ситха (Восточное побережье Северной Америки). Июль 1477 г.

В корме «Святой Софии», бросившей якорь в заливе, близ острова, называемого местными индейцами – Ситха, опять торчала стрела. С каменным наконечником, тщательно отшлифованным древком и черными перьями ворона – тотема одного из местных племен.

Олег Иваныч вздохнул и сквозь подзорную трубу внимательно осмотрел берег, выглядевший подозрительно безлюдно. Высокие, поросшие соснами холмы, даже, можно сказать, – горы, особенно высокие в глубине острова, маячили вдали словно бы невесомым сиреневым маревом. Густой кустарник – кажется, стланник или малина, спускался уступами почти к самому заливу, глубоко вдающемуся в остров. Удобных для стоянки кораблей бухт здесь было много, море словно бы вгрызалось в берега, отвоевывая у суши часть территории. В заливах, по берегам островов, водились морские бобры – их промышляли местные индейцы-тлинкиты, часть которых именовала себя колошами. Впрочем, может быть, это были и не индейцы, а эскимосы или алеуты – особой разницы между ними Олег Иваныч что-то не видел, хотя эскимосы, скорей, не такие воинственные, как эти… Чертовы тлинкиты! Нет, это определенно индейцы – их молодой вождь Чайак Кхаан-ехеты – Красный Орел – по внешнему виду вылитый Гойко Митич! Впрочем, Гойко Митич, кажется, югослав… А уж насколько мстителен этот Чайак – ну, точно – типичный индеец из вестернов. Подумаешь, встав на якоря, случайно потревожили целое лежбище бобров, будь они неладны! Это же не повод, чтоб так подло, из-за кустов, осыпать ушкуйников градом стрел. Из всех высадившихся тогда на берег спаслись только двое. А эти чертовы дети тлинкиты, демоны в одеянии из черных перьев, выбежали из лесу, веселясь и подпрыгивая, пока их не отогнали парой пушечных выстрелов. С утра же приплыл на утлой лодчонке их вождь Чайак. Говорил по-русски (научился у прежних ушкуйников), правда, плохо, но понять можно было. Убирайтесь, мол, пока вам хуже не стало, и не трогайте наших бобров. Нужны нам больно ваши бобры! Нет, запромыслить их, конечно, можно, но уж больно рискованно. Убираться? Щас! Не дождетесь, покуда сами не захотим – потрепанные штормом суда практически все нуждались в ремонте, а тут было в самый раз ими заняться – заливы удобные, закрытые от морских ветров, да и сосны. Олег Иваныч, правда, осторожничал, сменив стоянку, да вот, судя по стреле – зря. Впрочем, он внимательно сверился с имевшейся картой – здешние острова были нарисованы на ней очень подробно, даже с художественными излишествами: в виде русалок и прочей нечисти. Зато все обозначено, включая самые мелкие ручьи и озера. Вот и здесь – ручей, а вот, чуть выше к горам, – озеро. Весьма подходящее для пополнения запасов пресной воды и рыбной ловли, рыбы здесь – тьма, а в лесу наверняка водится дичь. И индейцы, как, вслед за адмиралом, стали называть местных и все ушкуйники. Следовало быть осторожным. Олег Иваныч лично проинструктировал охотников и лесорубов. Сосны валили под охраной стрелков-аркебузиров. Тлинкиты не совались, хотя кое-кто из охраны и замечал быстро перемещающиеся в зарослях коричневые фигуры. Но пока не стреляли.

Погода стояла чудесная – теплая, солнечная, с высоким ярко-голубым небом и бегущими по нему облаками. Греясь на солнце, Олег Иваныч с содроганием вспоминал зиму – таких жутких морозов он, как и все остальные ушкуйники, никогда еще в своей жизни не видел. В иные дни на улицу невозможно было высунуть носа – хорошо припасы имелись. Где-то к февралю, к марту стало полегче – прибавился день, подули влажные ветры, сдувая снег с вершин сопок. В апреле, когда самое страшное осталось позади, в церкви был устроен молебен. Исхудавшие, измученные цынгой ушкуйники впервые после долгой жестокой зимы испытали радость. Зима унесла пятьдесят шесть человек. Пятьдесят шесть трупов – такую цену запросил за зимовку суровый Север, или, как говорили местные самоеды, – злобные духи тундры. Если б не помощь оленьих людей, умерших могло быть гораздо больше. Хорошо, удалось тогда наладить отношения с племенем Ыттыргына, иначе б по весне, когда прикочевала к верховьям Индигирки-реки основная масса оленьего народа, плохо пришлось бы ушкуйникам.