Корсар с Севера - Посняков Андрей - Страница 4

Олег Иваныч взбежал по ступенькам, словно молодой вьюнош. Обнял боярыню, закружил, поцеловал в губы. Потом отстранился, вгляделся внимательно в глаза – два омута – золотисто-карие. Постоял с минуту… Софья улыбалась… Потом опустился на левое колено:

– Прошу вас, уважаемая боярыня Софья Михайловна, немедленно решить вопрос о нашей помолвке!

– Чего ж немедленно? – Софья засмеялась лукаво. – Аль боишься, что убегу?

– А чего ждать-то? Думаю, завтра удобно будет. Дел срочных нету пока. Созовем гостей да в церковь… В какую вот только? Может, у Федора Стратилата?

– Да ну, в этакую даль тащиться! Красив Федора Стратилата храм, спору нет. Только мне больше люба наша Михаила-архангела церковь, будто не знаешь?

– Что ж. Как скажешь, так и будет.

Ближе к вечеру сели обедать. Белорыбица, жареный гусь, щи с кислой капустой, блины с медом, икрою, маслицем, вареные раки, копченый осетровый бок, перепела в соусе из застывшего сока лопухов, пироги с горохом, соленой зайчатиной, форелью, калачи московские, круглые, татарский сыр-брынза, моченые яблоки… Запивали белым рейнским. Говорили больше о делах хозяйственных. В отличие от Олега Иваныча суженая его в таких делах оказалась большой докой – дебет с кредитом сводила умело, и сальдо в ее личных владениях всегда было положительным. Отяжелев от еды, Олег Иваныч едва не уснул, слушая ее вычисления, а уж как стала Софья примеры правильного землепользования приводить из Плиния да Агриколы, так вовсе заскучал. Из-за стола встав, присел у оконца на лавочку, на улицу взирая тоскливо…

– Эй! Что, заснул, что ли? – подсела рядом Софья. – О чем задумался, милый?

– Да вот… Олексаха должен бы с докладом явиться. Нашел он человечка в Явдохину корчму аль нет? Думаю…

– Ох, и все-то ты о делах, любезный Олег Иваныч, все-то о делах… – Она придвинулась ближе, обдавая жарким дыханием. – Успеются еще, делато. Лучше помоги-ка расстегнуть фибулу. Вон там, сзади. Ну… Не здесь же… Пошли… Пошли. В спальню… Встретишься и завтра с Олексахой. Велю пораньше разбудить слугам…

Ночь нынче выдалась ясная, звездная, по-летнему теплая. На небе – ни облачка, ни тучки. Слава Богу, не то что вчера творилось! Разгоняя ночную мглу, ярким серебристым фонарем висел над городом месяц. Вдоль по Пробойной гуляли влюбленные парочки. Доходили до Федоровского ручья, сворачивали направо, в заросли, целовались. Гриша с Ульянкой тоже прохаживались, за руки взявшись. Соловей насвистывал в орешнике, а в темных водах ручья отражался месяц. Где-то неподалеку пели…

– И, черти, не спится им! – выглянув в окно, недовольно скривился козлобородый Митря Упадыш.

В бывшей усадьбе покойного боярина Ставра, несмотря на поздний час, бодрствовали. Отбрасывая на стены причудливые черные тени, горели на столе свечи в массивном подсвечнике из позеленевшей от времени бронзы. Рядом с подсвечником стоял початый кувшин с брагой и две большие деревянные кружки. На скамье, напротив окна, сидел угрюмого вида мужик с черной как смоль бородой – московский служилый человек Матоня, посланный в Новгород волею Ивана Васильевича, великого Московского князя. Для пригляду посланный да для руководства людишками верными.

Каждую неделю с оказией слал Матоня в Москву грамоты. В грамотах тех: что да как в Новгороде делается, да хорошо ли для Москвы, да с ведома ли князя великого. Неграмотен был Матоня, грамоты те специальный человечек под его диктовку писал – холоп Матвейко, молодой безусый парень с длинным вытянутым лицом и вечно красным висловатым носом. Плохие выходили грамоты: право слово, ни черта из них понять нельзя было. Что там в Новгороде делается – Бог весть! Гневались за то на Матоню дьяки московские, через посланцев уж не раз нелюбие свое высказывали. Ругался Матоня, да ничего поделать не мог. Уж слишком незнакомым да непонятным было для него новое дело, тонким слишком. Вот если б пытать этих проклятых новгородцев, очей лишая, – тут Матоня, без прикрас, первый. А сидеть с теми же новгородцами в корчме, вино с ними пить да смеяться угодливо, как бы невзначай про все расспрашивая, – не для Матони работа. Хорошо хоть Явдоха, старый Ставров кадр, помогал кое в чем, а то бы совсем завал был. Сам-то Иван Васильевич, государь Московский, не особенно разбирался, кого в Новгород посылает. Знал одно – человек Матоня верный, а что жесток слишком – так то скорее плюс, нежели минус. С этими новгородскими свиньями только так и надо! «Глаз, он шипить, когда его вымают», так-то!

Так-то так, да не слишком ловко у вновь назначенного резидента службишка получалась. Да никак не получалась. Не было того размаха, легкости, изящества даже, чем так отличался покойный боярин Ставр. Знали про то дьяки московские, знали. Да боялись государю перечить. Потому как только объявился в Москве Митря, бывший человече Ставров, обрадовались дьяки и, не спрашивая, откуда да как Митря в Москву попал, сразу же порешили немедля послать его в Новгород на помощь Матоне. Уж откуда Митря взялся, то дело десятое. Не спрашивали… А спросить стоило бы!

Правда, не многое рассказал бы им Митря. О том, как убили славного Ставра-боярина лихие новгородские людишки-шильники, числом, да хитростью, да коварством навалившись, – про то, конечно, рассказал бы в подробностях. Да про то, как в амбар его кинули на далеком погосте Куневичском, тоже добавил бы. Да как забыли про него все в суматохе, как бежал ноченькой темной, как пристал к двум богомольцам смиренным, что поклониться шли святой иконе Тихвинской Одигитрии… Вот про то, что по пути убил их и ограбил, про то вряд ли б вспомнил. Много кого он, Митря Упадыш, убивал да грабил, попробуй всех упомни! Но если б даже до того и дознались – дело пустое. Уж простили бы верному человечку такую малость, подумаешь. А вот другое бы не простили…

Как на Московской дороге заарканил Митрю татарский разъезд конный. Как привезли к беку татарскому, Аксаю. Как лизал Митря бековы сапоги – не убили б только. Как привезли его татары в Большую Орду, видно, поняли – полезным человечком может оказаться предатель. В Орде поклялся Митря служить верой и правдой татарскому хану Ахмату, что давним недругом Московского государя был. Неожиданно милостив хан оказался: велел подарить Митре новый халат, серебра отсчитал щедро.

Захолонуло Митрино коварное сердце – эва, как все обернулось! Думал сгинуть от татарской сабли, ан нет! Еще и богатство вышло. Зашил Митря в голенище сапога серебристый татарский пропуск – пайцзу да в Москву подался. А там уж его ждали-дожидалися. Не дали и отдохнуть с дороги – деньжат сунули, да в Новгород. Так и оказался на знакомой усадьбе. Считал Митря, подфартило ему невиданно. И Иван Московский деньги дает, и хан татарский! Во житуха! Кто больше даст, тому и служим, так-то!

Захлопнув ставни, Митря уселся на лавку. Плеснул в кружку браги, выпил. Стряхнул с бороденки бражные капли:

– Мыслю, Явдохе сказать, пущай снова кого-нибудь меж собой стравит. Вот хоть Лубяницу со Славной. Давненько драки хорошей не было, а, Матоня Онфимьевич?

Матоня важно кивнул.

– Да, посадником-то кто сейчас?

– Боярин Епифан Власьевич, недавно выбран. – Матоня досадливо сплюнул, – Не надо б его нам, людям московским… да дьяки на Москве другое думают.

– Епифан Власьевич? Тот старый дуралей, что за русалками на Федоровском ручье гонялся? Хороший посадник. Пусть нам и не друг, да зато туп, как эта кружка!

– Во! – Матоня хлопнул ладонью по столу. – Так и дьяки московские про него говаривали… Да все равно, не верю я ему. Как же – выбран! Выбран! Нет чтоб батюшка наш Иван Васильевич своего верного человечка прислал!

– Верно говоришь, Матоня Онфимьевич. Но погодить надо. Настанет и такое время, и скоро уже. Только пока государь Иван Васильевич не торопится, то от ума великого!

– Выпьем-ко за государя, Митрий!

Матоня наполнил кружки.

– Завтра поутру навещу Явдоху, – вытер губы рукавом рубахи Митря, – скажу про драку, заодно взгляну, как там. Сам ведь знаешь, Матоня Онфимьевич, ну как людишкам без пригляду?