Пирамида Кецалькоатля - Портильо Хосе Лопес - Страница 3

— Там, в храме наверху. Для них умрет Акатль, как умирали избранные юноши земли, чтоб каждый день всходило солнце. Все готово.

— И солнце здесь взойдет, и жить Акатль будет! — крикнул чужестранец.

Тут с моря налетел внезапный ветер и громом отозвалось небо.

А он широкими шагами одолевал ступени Пирамиды. Вздымалась мантия его и трепетала на ветру крылом орлиным. Людям чудилось, что он летит наверх. Страх всеми овладел. А он рыбацкой сетью каменных богов опутал и сбросил вниз. Все боги на куски разбились. В храме, там, наверху, осколком каменным он каждого из пятерых жрецов ударил, и те, скатившись с Пирамиды, расшиблись насмерть.

— Солнце и впредь к вам будет приходить с востока!

Действительно, лик солнца показался на востоке, а вскоре тучи набежали, и хлынул сильный ливень.

— Ты велик! — вскричали старцы. — Ты богов поверг! Принес нам дождь и ветер. Пали боги, однако же светило снова пришло с востока. Нет у нас богов. Не уходи. Ты будешь нашим богом. Мы напоим тебя горячей кровью, и сохранишь ты силу, мощь увеличишь. Ты — наш Кецалькоатль!

— Нет, не могу быть вашим богом. Я — человек, к тому же грешный. Крови я не хочу и рад отдать свою. Я — человек, желающий спасать, желающий спастись. Мой долг — давать, а я — убил!

Он отступил назад, себя поранил сам и стал сходить вниз по ступеням древней Пирамиды.

— Их смерть я кровью искуплю[8]! Своею собственною кровью! — так говорил в волнении он, а кровь летела каплями на онемевшую толпу.

Все замерли и лишь порой от страха вскрикивали женщины.

— Вину свою мне надо искупить! Я пятерых убил, а спас лишь одного. Я должен кровь свою пролить. Я впал в соблазн насилия. Я — убивец!

И он сказал, к народу обратясь:

— Простите вы меня, простите!

— Что мы должны тебе простить? — спросили старики.

— Мой грех. Убил я ваших пятерых людей.

— А что такое грех? — его спросили снова.

— Грех — значит нарушать делами, мыслями своими Божьи заповеди, — плакал бледнолицый человек.

— Нам не понять тебя. Приказ богов нельзя нарушить. Они желают нашей смерти. На то они и боги смертных. Они создали смерть. Как же противиться богам? Все делается по их воле. Мы здесь, чтоб им служить. Не знаем мы, что значит грех. Убить для нас — исполнить повеление жизни. И жизнь, и смерть дают нам боги.

Акатль встал с жертвенного камня, к которому жрецами был привязан, спустился тоже вниз и так сказал сквозь слезы:

— Мой господин впал в грех, чтобы спасти меня. Акатля любит он, если осмелился взять грех на свою душу. Я должен следовать за ним. Мой господин впал в грех.

— Останься, может, мы поймем тогда, что значит грех, — сказали старики Кецалькоатлю. — Мы тебя со временем простить сумеем.

— Нет, — отвечал Кецалькоатль. — Где я убил, там никогда жить не смогу. Где нет прощения, там не найдешь покоя. Продолжу путь, отправлюсь в горы для покаяния. Потом решу, что делать дальше.

— Пусть будет так, — ответствовали старцы. — Но ты один не уходи. Тебе прислужник нужен, сотоварищ. Возьми с собой Акатля в путь.

— И я пойду со Змеем, — слезно просился мальчик, ранивший пришельца палкой на берегу у моря.

— В добрый час, иди с ним, Татле, если он захочет взять тебя, — кивнули старцы.

— Пусть, — согласился человек. — Он мне поможет кровью смыть прегрешение. Он кровь мою уже пролил однажды.

Так начался их путь на плоскогорье, в Анауак[9]. С ними вместе отправились в поход те люди, что позже стали его кокомами — телохранителями. Он сознавал, что ему уже за тридцать, но не мог вспомнить имени и родины своей. Как будто здесь родился зрелым человеком.

— Вы называете меня Кецалькоатль. Отныне и навеки я буду зваться так. Кецалькоатль. Я — Кецалькоатль. Змей Пернатый. Дано мне ползать и летать. Земля и ветер, грязь и небо. Я пал, но поднимусь. Таким меня узнают. И таким запомнят. Я — Кецалькоатль.

— Оставь нам знак и память о себе, — просил народ.

Кецалькоатль воткнул крест в землю и сказал:

— Вот Древо истинное всей Вселенной.

И с Татле и Акатлем он покинул, больше не проронив ни слова, удивленных и молчаливых, исполненных благоговения людей, глядевших долго ему вслед.

— Да, странное он существо. Ждать перемен великих. Еще наплачется народ Анауака, — задумчиво проговорил старейший. — Он взбудоражит всех. Он станет радостью и горем всех людей в горах, в долине Анауака. Пришел, богов разбил. Взамен оставил дерево сухое, пять мертвецов, слова, которых мы не понимаем, и всполошил сердца. Да, станет наш народ другим отныне!

Два дня он шел — босой и в рот не брал ни крошки. Коль скоро замечал, что Татле выбился из сил, сажал его себе на плечи. Два дня не говорил ни слова и все шагал, шагал, шагал — он околдован был своим ритмичным шагом. Так в исступление впадали раньше, еще не зная ритма танцев, поддаваясь безыскусному и колдовскому ритму: раз-два, раз-два, раз-два. Так бесконечный мерный ход завладевает телом, сердцем, голову опустошает и велит все позабыть: раз-два, раз-два. Шагами мерить землю, гладить землю и ощущать ее тяжелый зов. Шагать, шагать, шагать. А солнце сзади, солнце сверху или впереди. Шагать, шагать, шагать. Ночами при луне, в тиши, среди дурманных ароматов и в упоенье ритмом — раз и два, — что сплачивает тесно землю и людей в бесконечности перед округлым горизонтом, всегда куда-то вдаль бегущим.

Через два дня дошли они до гор, охраняющих пик Ситлальтепетль[10] и его чистые снега — лилейные, высокие, как звезды.

— Вернетесь вы сюда за мной через пятнадцать дней. Идите дальше, возвещайте всем о моем пришествии. Рассказывайте, объясняйте, говорите. Готовьте встречу. Празднество должно нас встретить, а не смерть.

Пятнадцать дней Кецалькоатль постился, истязал себя во исполненье данного себе обета: свою вину страданьем собственным и болью искупить.

АНАУАК

Назначенное время истекло, за ним вернулись. Многие пришли: и знатные, и самые простые. Акатль и Татле — во главе.

— Отсчитаны пятнадцать дней. Мы здесь, как ты велел. Мы выполнили твой наказ. Мы возвещали всем твое пришествие, показывали знак твой, Дерево Вселенной. Люди узнать тебя хотят и встретить. Они желают, чтобы ты многому их научил. Прослышали о мудрости твоей великой и о большом могуществе. Сюда на крыльях ветра долетела весть, что ты поверг богов, что убиваешь сам, но отвергаешь смерть; что нашу жизнь сулишь счастливой сделать.

— Пусть ближе подойдут, мне трудно встать. Я голодал и изнурял себя. Теперь я чист, и снова я готов смотреть в лицо любому.

Все подошли и молча ждали, пока открыл глаза он и поднялся, на Татле и Акатля опираясь.

— Я — Кецалькоатль, — сказал он, — и не ведаю, отчизна где моя. Мне ведомо одно: с той стороны явился я, где солнце поутру восходит. Сюда пришел, чтоб жить вам стало легче на этих землях и чтобы сам я лучше стал. Я между небом и землей, и равно дороги мне небо и земля. Пусть крепнут здесь четыре ветви Дерева вселенной и укрепляется союз земли и неба. Хочу, чтоб люди стали лучше и перед Господом предстать достойны были перед тем, которому служу, но имени которого не помню. И искушенья прочь гоню.

— Поговори за нас, — сказали люди Топильцину[11]. — Ты любишь спрашивать и говорить.

И Топильцин сказал:

— Теперь мы знаем твое имя, хотя не ведаем, кто ты. Нам все равно, откуда прибыл ты, но надо знать, куда идешь. Слыхали мы, что ночью буря страшная тебя стрелой сюда метнула. Нам непонятны твои речи. Но мы хотим тебя послушать и посмотреть, что станешь делать. Быть может, пользу принесешь, как обещаешь. Живи у нас. Поставь здесь дом. Дадим тебе мы женщин. Слуг. А ты нам дашь своих сынов и освежишь кровь нашего народа.