На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Синдаловский Наум Александрович - Страница 37

В последнее время петербуржцы с недоумением наблюдают за возвращением в нашу жизнь символов и атрибутов ушедшей в прошлое социалистической эпохи. То новый государственный гимн со старым текстом известного «гимнюка» Сергея Михалкова, то красные звезды в символике армейских знамен новой России. Внес свой вклад в этот сомнительный процесс и петербургский городской фольклор. Вот текст постановления губернатора Петербурга: «В связи с Указом Президента о посмертном присвоении за особые заслуги перед отечеством лейтенанту Шмидту воинского звания капитана 3 ранга, мост Лейтенанта Шмидта в Петербурге переименовать в мост Капитана 3 ранга Шмидта».

В России понятие лейб-гвардии, то есть личной, императорской гвардии, впервые появилось в 1690-х годах. Ее название было заимствовано из Германии и в буквальном переводе означает: leib — тело и gward — охрана, а в смысловом — королевская охрана, или царская стража. Первыми воинскими подразделениями, получившими такое название, стали Преображенский и Семеновский полки. Свою родословную они ведут от так называемых «потешных полков», собранных Петром еще в пору юности из сверстников из двух подмосковных сел — Преображенского и Семеновского. Уже в 1697 году эти полки выполняли роль личной охраны государя. Так, во время Великого посольства в Западную Европу Петра сопровождал караул из 62 преображенцев.

К середине XIX века в Петербурге постоянно находились двенадцать кавалерийских и пехотных гвардейских полков, казармы которых, составляя мощный резерв сил внутренней безопасности царского двора, тесным кольцом опоясывали столицу. Семеновский полк располагался на Загородном проспекте, Московский — на Фонтанке, Измайловский — между Фонтанкой и Обводным каналом, Гренадерский — на Карповке, Финляндский — на Васильевском острове, Литовский — на Выборгской стороне. Гвардейские полки квартировали во всех царских резиденциях — в Гатчине, Царском Селе, Петергофе. И это еще не все. В Петербурге находился Главный штаб и штабы армейских соединений, военные училища и гвардейские корпуса. Петербург славился ежедневными разводами караулов и военными парадами на Марсовом поле. Ежедневные зимние занятия в городских манежах и ежегодные летние воинские учения в Красном Селе привлекали внимание буквально всех петербуржцев — от простых обывателей до вельможных сановников. Созданный объединенными усилиями писателей и художников, привычный облик Петербурга в армейской шинели вполне соответствовал представлению о нем даже нечитающей публики. Призывные звуки армейского барабана давно уже стали в Петербурге альтернативой колокольному звону, характерному для многих других российских городов, включая Москву. У Пушкина были все основания назвать Петербург «военной столицей».

При этом Петербург вовсе не уступал Москве в количестве молитвенных домов. Достаточно сказать, что в начале XX века в северной столице насчитывалось более 600 кафедральных, приходских, ведомственных, домовых и прочих церковных сооружений. Нет, скорее всего, пословица «Петербург будит барабан, Москву — колокол» отражала не формальную, количественную, а сущностную разницу между двумя столицами. Петербург заметно отличался от Москвы строгой воинской подтянутостью в людях, логической стройностью в архитектуре, собранностью, организованностью и дисциплиной в работе и службе.

Необратимые процессы капиталистического развития пореформенного Петербурга тонко почувствовала всегда совестливая и внимательная к изменениям в обществе русская литература. Пушкинский Петербург катастрофически превращался в Петербург Достоевского — город, представлявший собой социальный тупик, в котором сходятся все дороги и из которого не ведет ни одна. Опьяненные иллюзией свободы и призраком обогащения провинциальные русские растиньяки бросились на завоевание русского Парижа в честолюбивой надежде стать вершителями судеб и властителями умов. В столицу приезжали на заработки, на службу, «на ловлю счастья и чинов», на учебу. В особняках знати жило множество слуг, выписанных вельможами из своих сельских имений. Слуг было так много, что даже у Пушкина, который, как известно, вечно нуждался в деньгах и умер, не оплатив гигантские долги, их насчитывалось пятнадцать. Не говоря о графе Строганове, у которого служило едва ли не 600 человек.

Вся эта огромная масса пришлого населения, завороженная фантастическими снами и святочными рассказами, верила в «свой» Петербург, когда бросала насиженные места и устремлялась в столицу. Но холодный, расчетливый, недосягаемо вельможный Петербург все ставил на свои места. Он славился стремительными обогащениями и катастрофическими падениями; одних любил, к другим был равнодушен, одних безоговорочно принимал, других отталкивал как инородные тела. В городском фольклоре это фиксировалось безошибочно точными пословичными формулами успеха, а чаще всего неуспеха: «Кого Питер полюбит — калач купит, кого не полюбит — последнюю рубаху слупит»; «Питер бока повытер»; «Матушка Нева испромыла нам бока»; «Питер — карман вытер» и т. д.

Чопорный сословный Петербург быстро разрушал иллюзии искателей счастья. Отрезвевшие псковичи и ярославцы, помятые жизнью и потертые бедностью и унижением, если не возвращались на «круги своя», то превращались в извозчиков и лакеев, мелких чиновников и ремесленников, на всю жизнь усвоив житейскую истину о хорошем городе Питере, который «бока вытер».

Таков литературный образ столицы Российской империи, созданный на основе петербургского городского фольклора гениальной Анной Ахматовой в «Поэме без героя».

Вот уже три столетия идет сравнительно мирный диалог между двумя столицами — степенной и многоопытной, со сложившимся за многие столетия менталитетом Москвой и Петербургом — самозванным выскочкой, презревшим законы столонаследия, детищем Северной войны, менталитет которого к началу этого диалога только складывался. И город, и его население еще только накапливали свой умственный и духовный навык. Правда, вопреки житейской логике, первый выпад в этом трехвековом диалоге принадлежал все-таки не разгоряченному юношеским максимализмом Петербургу, а старшей по возрасту Москве. Устами своего апологета — заточенной в монастырь нелюбимой жены Петра I, московской боярыни Евдокии Лопухиной, с домостроевском категоричностью Москва заявила: «Быть Петербургу пусту!» Петербург ответил со сдержанным достоинством. В 1712 году состоялась свадьба Петра I и его новой избранницы, бывшей ливонской пленницы Марты Скавронской, при переходе в православие нареченной Екатериной Алексеевной. Свадьбу справляли в Петербурге, столичный статус которого еще не был узаконен. Кстати, и потом никаких официальных документов о переносе столицы из Москвы в Петербург не появилось. Вплоть до наших дней. Просто на царскую свадьбу съехались из Москвы все государственные учреждения, весь дипломатический корпус и все царские ближние и дальние родственники. Да так здесь и остались. С тех пор Петербург стал столицей. De facto. Но это не было самозванством в полном смысле слова. И петербуржцы это хорошо понимали, запуская в речевой оборот расхожую в свое время поговорку: «Питер женится, Москва замуж идет». То есть добровольно. Другое дело, что москвичи с этим не вполне согласились. Их фольклор утверждает другое: «Питер женится, Москву замуж берет». Но даже в московском варианте «берет» — это вовсе не означало «берет в полон», скорее, «берет под свою защиту, под свое покровительство». В полном соответствии с обычаем брать невесту под свою опеку.