Илиада Капитана Блада - Попов Михаил Михайлович - Страница 3

— Здравствуй, Ангелина.

— Здравствуйте, ваше превосходительство.

— Почему мой старый друг меня не встречает?

— Позавчера его петух Ястреб победил Красного Дьявола, и Бобби решил на радостях уничтожить все запасы спиртного на Ямайке, можете спуститься в подвал и поговорить с ним, только не думаю, что это доставит вам удовольствие.

Губернатор мрачно кивнул, надел шляпу и медленно вышел из трактира. Медленно же, и как бы с трудом, поднялся в коляску.

— Итак, — сказал он сам себе негромко, — один изменил мне с морем, другой с Богом, третий с ромом.

— Что вы сказали, хозяин? — обернулся грум.

— Едем домой.

Коляска покатила по набережной, вызывая некоторый интерес у редких зевак. Мулаты вскочили с корточек и затрусили следом.

— Стой! — вдруг сказал вознице полковник, выпрямляясь на сиденье. — Ты знаешь дорогу к дому Биверстоков?

— Конечно, хозяин, такой красивый дом.

— Я чрезвычайно рад вашему визиту, милорд, — сказал мистер Биверсток, поднимая бокал с портвейном и любезно улыбаясь гостю. Он лгал, дело в том, что он был скорее удивлен тем, что губернатор сидит здесь у него, на его мраморной террасе под навесом из пальмовых листьев. В дружеских отношениях они не состояли, и приглашения, которые богатейший плантатор острова посылал первому лицу колонии, были скорее жестами вежливости, чем проявлениями искренней приязни. Хотя поводов для взаимного недовольства или недоверия между двумя самыми значительными гражданами Ямайки не было. Так что формально в визите губернатора не было ничего странного.

То небольшое таможенное дело, ради которого полковник Блад якобы навестил мистера Биверстока, было давно улажено, и теперь два джентльмена отдавали должное великолепной индейке под ореховым соусом. В основном отдавал должное хозяин, он всегда был большим охотником выпить и закусить. При этом он еще умудрялся поддерживать беседу. Его превосходительство едва следил за его болтовней, время от времени кивая, но почти всегда невпопад. Причиной его рассеянности было отнюдь не пренебрежение к собеседнику, а небольшая стайка детей, резвившихся на лужайке невдалеке от террасы.

— Дети племянницы, приехали с матерью погостить с Барбадоса. Слишком они развеселились. Слокам, — сделал мистер Биверсток знак лакею, — передай мисс Лавинии, что эти крики нам мешают.

— Нет, нет, — быстро сказал полковник, — не надо, Слокам. Ничуть они нам не мешают. Давайте лучше выпьем, Биверсток. И скажите мне, что это за девочка, вон та, с белыми волосами?

— А-а, — протянул плантатор, отхлебывая из своего бокала, — как вам сказать...

Он был недоволен собой за то, что не придумал заранее подходящей версии для подобного случая. Хотя, с другой стороны, почему он должен напрягать свою голову из-за этой дурацкой девчонки? Кто мог знать, что губернатор заинтересуется такой мелочью, как она. Кто мог знать, что губернатор вообще приедет сюда. Сказать, что она дочь племянницы, — смешно, уж слишком она отличается от них всех. Сказать, что прислуга, — но тогда почему она играет с господскими детьми? Говорить правду, что она была куплена как игрушка для Лавинии, не хотелось. Всем был известен щепетильный характер губернатора. Как и все бывшие грабители и убийцы, он был слишком законопослушен. До каких-то серьезных неприятностей история с этой девчонкой вряд ли может дойти, но все же как-то неловко.

Пока Биверсток перебирал эти мысли, полковник следил за тем, как развивается игра. И чем дальше, тем меньше эта картина ему нравилась. Белокурая девочка, опустив руки, стояла в траве, а вокруг прыгали, кричали, размахивали руками пятеро или шестеро детей племянницы во главе с Лавинией. Время от времени они дергали белокурую девочку за рукав или край платья, а то и за волосы. Эта забава более напоминала ему не игру, а обыкновенную травлю. Причем девочка с белыми волосами не плакала, не огрызалась и лишь время от времени оглядывалась на самых агрессивных игрунов. В лице ее не выражалось ничего, хотя бы отдаленно свидетельствующего об испуге.

— Жулик этот с «Девоншира» что-то около месяца назад заходил к нам в Порт-Ройял.

— Работорговец?

— Он.

— Ну и что?

— Ну и среди прочих, среди негров, сидит, смотрю, плачет. Гринуэй сказал, что это дочка какого-то каторжника. Ну и пожалел я сироту.

— Он продал ее вам?

Биверсток покашлял.

— Я подумал, что так будет лучше. Что ей делать на корабле этого мужлана? А тут еще Лавиния к ней привязалась.

— Это заметно, — негромко сказал полковник.

— Что вы говорите?

— Что ваша дочка очень живой ребенок.

Ватага разгоряченных детей оставила белокурую девочку в покое и понеслась к цветнику, куда старый слуга Томас привел седогривого пони.

— И что самое интересное, милорд, она оказалась немой.

— Немой?

— Или по крайней мере ее нельзя научить ни одному цивилизованному языку.

— Интересно.

Девочка словно почувствовала, что говорят о ней, повернула голову и посмотрела в сторону террасы под пальмовым навесом.

— Мой Томас, вон он у цветника, — продолжал плантатор, — вот он у меня большой мыслитель. Он говорит, что у его племени, там, в Африке, есть поверье, будто обезьяны не разговаривают только за тем, чтобы их не заставили работать.

Биверсток расхохотался собственным словам, с трудом удерживая во рту сдобренную портвейном индюшатину.

— На обезьяну она не похожа.

— Но работать она не хочет. Ничего нельзя заставить сделать, ну просто ничего.

Губернатор встал. Он, кстати, сидел за трапезой, не снимая свой плащ, что выглядело странно в такую жару, и направился прямо к девочке, о которой только что шел разговор. Она продолжала одиноко стоять посреди лужайки. Она ни одним движением не показала, что на нее производит хоть какое-то впечатление приближение высокого мужчины с бледным лицом в богатом черном камзоле и черном ветхом плаще.

Хозяин встал и последовал за гостем в некотором отдалении с полным бокалом в руках.

Дети, наперебой теребившие пони и досаждавшие старому Томасу глупыми вопросами, тоже заметили, что происходит. Маленькой толпой, тихо шушукаясь, они со своей стороны приблизились к месту общего интереса.

Несколько секунд полковник Блад внимательно всматривался в лицо девочки. Досада из-за бездарного и ненужного визита к этому лукавому обжоре перестала его терзать. Он тихо спросил:

— Как тебя зовут?

— Елена.

Надо ли говорить, что и мистер Биверсток, и дети, и старый Томас, и даже седогривый пони остолбенели, окаменели, потеряли дар речи. Трудно сказать, сколько могло бы продолжаться это оцепенение, если бы его превосходительство губернатор не повернулся к хозяину и не спросил:

— Сколько вы за нее заплатили?

Плантатор поднял брови, выпятил губы, отвел в сторону руку, но сказать так ничего и не успел. Лавиния, стоявшая несколько в стороне, громко и безапелляционно заявила:

— Двадцать пять фунтов.