Тени у порога - Поляшенко Дмитрий - Страница 57

Лядов порывисто вздохнул и кулем уселся на песок, заморгал:

— Уф... Все. Что-то я устал.

Вадковский пристроился рядом, обнял Лядова за плечи. Тот зачерпывал и бессмысленно просеивал сквозь пальцы песок.

— Слава, что такое кинотеатр?

Лядов недоверчиво покосился:

— Тебе стыдно не знать. Забыл, что ли?

— Э-э... — протянул Вадковский. Он и вправду забыл.

Лядов обнял колени, сжался в комок.

— Рома, это не глаз видит. Вообще все — метафора. Тень события. Какой формы могла быть тень события у первого космического полета, например? Не в форме же ракетоносителя. Все наши слова — это какие-то тени, не имеющие смысла. И я вижу тени. Пытаюсь тенями объяснить тени. Нет мне никакого дела до XX века. Он лишь понятная мне тень чего-то необъяснимого.

— Как одно из важнейших столетий нашей цивилизации может быть лишь тенью? — изумился Вадковский.

— Ты не понимаешь, — сказал Лядов. — Я тоже. Это не что больше нас.

— Откуда тянуться тени?

Лядов застыл.

— Из...

— Космоса? — подсказал Вадковский.

Лядов молчал, замерев.

— Из будущего? — предложил Вадковский. — Впрочем, про будущее ты говорил. Тогда, может быть, из прошлого? Из скрытых миров? Из мира идей?

— Мне не хватает слов, — угрюмо произнес Лядов. — Наверное, тут нужно шестое-седьмое чувство и язык звездных людей.

Вадковский обернулся:

— Ангрем, что все это значит? Я чувствую, что система в Славкиных словах есть.

Стеллармен промолчал и, прищурясь, посмотрел вдаль.

— Ясно, — пробормотал Вадковский. — Попробуем сами.

— Это наше будущее, — медленно сказал Лядов. Фразы он строил неуверенно, как мозаику из выцветших кусочков. — Но это уже настоящее. Но не наше... Не могу, голова болит. Ангрем, можно здесь искупаться?

— Нет, ребята. Уходим. — Стеллармен оторвал взгляд от горизонта.

Вадковский обернулся:

— Час еще не прошел.

Стеллармен снова посмотрел в темно-синюю даль.

Вадковский и Лядов поднялись, всматриваясь в ту же сторону. Сзади приблизился Трайнис. Светясь изнутри розовым, в его руке плыла коническая спираль огромной раковины.

— Смотрите, что я нашел. Наверняка морские звери тоже спят где-нибудь в тихих заводях.

Никто, кроме Вадковского, не обернулся.

На поверхности океана больше не было ни одной волны. Ровное темно-синее зеркало. Чего-то не хватало. Исчезли шипение и плеск прибоя. Стало тихо, как в лесной глуши. У природы вдруг кончился завод — и все замерло. Неподвижный воздух над песком начал быстро накаляться. На горизонте темнела тонкая полоска. Настолько тонкая, что неясно было отмель это или дальний берег, или поле дрейфующих водорослей.

— Пятьдесят метров в высоту, — сказал Ангрем, отвернувшись от океана. — Девятьсот километров в час. Шестьдесят миллионов тонн воды. Ты это видел?

— Нет, — равнодушно сказал Лядов. — Оно больше. И дальше, гораздо дальше.

Пляж уже дрожал в мареве. Под одеждой побежали капли пота. Сквозь подошвы жгло. Ребята переглянулись с откровенным страхом.

— Быстро на корабль, — сказал Ангрем.

Они медленно побежали сквозь горячий вязкий воздух по горячему, очень вязкому песку. Показалось, над головой зажглось десяток лишних солнц — слепящие блики отовсюду ударили по глазам. Трайнис, не глядя, отбросил розовую раковину в сторону. Та исчезла без звука падения, словно растворилась в воздухе. Ватная тишина падала с неба.

— Не оглядывайся, — сказал Лядов, дергая Вадковского за рукав.

— А здесь весело! — серьезно воскликнул Вадковский, с трудом выдергивая глубоко провалившуюся ступню. Потеряв одну туфлю, он последним прыгнул на круглую платформу лифта. Упав на четвереньки, оглянулся на океан. Темная полоска стала выше, и уже напоминала далекую стену. Верх стены был неровным и белым.

Площадка рванулась вверх так быстро, что в конце всех подбросило на полметра. Пол сомкнулся. Тут же их разбросало ментальным ударом вернувшегося в свое естественное состояние стеллармена.

Ангрем стремительно пересек зал и улегся на свое место.

Экран на потолке погас. Последней картинкой на нем была быстро удаляющаяся, нестерпимо сверкающая полоса пляжа и широкий черный язык с каймой белой пены, влетающий в голубую бухту.

Экипаж «Артемиды» с трудом добрался до своих мест, и все попадали в полузабытьи. Ментальная активность стеллармена превзошла порог переносимости обычного человека.

— Отдохнули? Я приготовил поесть. Надеюсь, понравится, — сказал стеллармен.

Все открыли глаза. Самочувствие было нормальным, голова свежей. Последствий немилосердных атак на мозг не осталось. Спать не хотелось.

Стеллармен снова обосновался на самом дальнем лежаке и легкомысленно, словно виньетку в девичий альбом сочинял, смотрел над собой. Не похож он был на человека, которому доверили сложную и опасную экспедицию. Даже на туриста он не был похож. Лежать бы ему на зеленом пригорке с травинкой в зубах и считать облака.

С потолка лился яркий густо-синий свет, с одного края уходящий в глубокое — в черноту — индиго.

— Где мы? — Трайнис приподнял голову, подпер щеку ладонью.

— Двадцать тысяч метров над уровнем моря. Скорость пять «эм». На такой высоте вообще нельзя останавливаться — могут сработать обе части системы защиты — планетарная и космическая.

— Ударит молнией и шарахнет метеоритом?

— Может случится и так. Однако именно на этой высоте при данной скорости обе системы наиболее медлительны.

— Облако, летящее со сверхзвуковой скоростью? — усомнился Трайнис.

— У системы много глаз. Для какой-то ее части мы — действительно обычное облако. Систему в целом обмануть уже нельзя. Она учится, и очень быстро.

— Ангрем, посещение побережья что-нибудь дало? — Вадковский разглядывал столик между лежаками, на котором стояли привычные чашки и тарелки. Он почувствовал просыпающийся аппетит. Протянул руку за яблоком. Это был его любимый сорт: «янтарный». На секунду замерев с куском яблока во рту, захрустел снова. Подумаешь. Почему-то было все равно, копался ли кто-то в его памяти, и как глубоко копался. Сервис-система корабля это сделала или сам звездный человек. О стелларменах Вадковский; как и большинство, знал немного — сдержанные официальные данные, но почему-то всегда испытывал к ним безусловный интерес. Да и что, собственно, скрывать? Постыдные промахи, поступки, совершенные в эмоциях, неуправляемые мысли, питающиеся архетипами? Все эти страхи — атавизмы самолюбия. Гораздо интереснее мчаться с пятикратной звуковой скоростью в небе запрещенной планеты и думать над загадкой. Он откусил желтую сладкую плоть яблока и захрустел с аппетитом.

— Каждая секунда на Камее — открытие, — сказал стеллармен. Обвел рукой зал. — Лаборатория работает постоянно.

— Почему вы не снарядили масштабную экспедицию? — спросил Трайнис.

— Это достаточная экспедиция. К тому же у нас много других дел.

— Каких? — сразу загорелся Вадковский.

— Вселенная большая.

— Хоть два слова, — взмолился Роман.

— Я бы рассказал — это очень интересно, но ты должен быть в состоянии сознания стеллармена, иначе все сведется к банальности, либо к заумности.

— Так называемое «постоянное сатори»?

— Весьма приблизительно, но похоже.

— Вы изучаете время, Ангрем?

— Да.

— Жаль, я не стеллармен, — сказал Вадковский.

Больше всего повезло Лядову. Его лежак располагался между лежаками Вадковского и Трайниса, и поэтому дотянуться он мог до двух столиков сразу. Лядов уже соорудил перед собой небольшую горку и деловито жевал. Было видно, что он знает, как можно вести себя в гостях у звездных людей. А может быть, Камея научила ценить любой момент, чтобы наесться впрок, невзирая на этикет.

Роману вспомнился мальчик из книги про детский дом. Казалось бы, никаких аналогий. Но вот ведь вспомнился.

— Такой способ нам привычнее, — сказал Лядов, жуя.