Храни меня, любовь - Полякова Светлана - Страница 17

Женщина дернула мальчика, пробормотала: «Пошли-ка побыстрее, сейчас мама придет», и мальчишка послушался, пошел с ней, но все время оглядывался на Лору, не пряча любопытства.

«Какие у него глаза, — подумала Лора, улыбнувшись ему вслед. — Вырастет — будет сердцеедом…»

Она почувствовала себя счастливой, сильной и пошла к кольцевой дороге, выпрямив спину, напевая себе под нос мелодию, которая звучала ей вслед, про изменившую женщину, про любовь и про смерть… Потом она вспомнила отчего-то, что этот француз сейчас в тюрьме, потому что он убил свою возлюбленную, и тут же пришло в голову Уайльдово — «любимых убивают все», но почему-то это придало ее запланированному приключению особенный вкус…

Мимо прошел какой-то неприятный тип — руки спрятаны в карманах куртки, кепка надвинута на глаза… Он посмотрел на Лору, улыбнулся ей и, тоже напевая себе под нос, пошел дальше.

Но отчего-то Лоре стало холодно, неприятно, она поежилась и подумала: «Бывают же такие люди… Словно из…»

Она глотнула, боясь повторить слово, пришедшее на ум, и снова почувствовала неприятный укол в сердце, как будто темная тень коснулась ее.

Словно из… могилы.

— Ба, — взмолился мальчик, с трудом поспевая за женщиной. — Ба, ну куда ты бежишь?

Женщина остановилась. В самом деле — куда?

— Мама обещала прийти, — проворчала она. — А мы еще не вернулись из поликлиники. Как ты думаешь? Ключа-то у нее нет.

— Не надо было туда ходить, в поликлинику эту, — недовольно проговорил мальчик.

— Надо, — отрезала женщина.

И в то же время подумала, что мальчик прав. Не надо было… Тогда бы они не встретили эту женщину. Они бы ее не встретили. Они бы сидели сейчас спокойно дома, ничего не зная о той, в глазах которой жила беда. И — смерть…

День начался скверно. Тоня замерзла еще на остановке автобуса. Потом она долго шла по дороге, с завистью посматривая на тепло одетых прохожих. Сама она уже насквозь продрогла, тщетно пытаясь укрыться от промозглого воздуха. Пальто ее не спасало. «Надо купить куртку», — подумала она, с некоторой завистью провожая взглядом обогнавшую ее женщину. Женщина была красивая и яркая, не то что Тоня. И одета в леопардовую курточку, мягкую, теплую и придающую даме некую таинственную привлекательность.

Женщина остановила шикарную машину и уехала. Тоня только вздохнула ей вслед.

Потом она обогнала какого-то противного мужика в кепке, легонько толкнув его плечом. Пробормотала «извините» и тут же подумала, что не стоило перед ним извиняться — уж больно неприятно, зло сверкнули маленькие глазки из-под козырька дурацкой кепки и губы искривила гадкая ухмылка.

Ладно, ничего, вреда от вежливости не будет…

Она терпеть не могла поездки в этот район, который становился фешенебельным теперь, еще оставаясь частично городской окраиной, захолустьем.

С одной стороны высились особняки, а с другой томились от собственной неполноценности полуразвалившиеся бараки, обреченно ожидающие, когда их снесут, а жильцов отселят в высотные, плохо обустроенные дома в каком-нибудь спальном районе.

Мать жила еще дальше, там, где граница между городскими поселениями и дачами была уже практически незаметна. Да и сам домик напоминал скорее дачу, чем городское жилище. Еще несколько лет назад они с матерью надеялись купить маленькую квартирку, а из домика сделать дачу. Но после смерти отца мать наотрез отказалась уезжать, так и осталась Тоня в своей квартирке одна.

А дача… Что ж, вокруг дома был сад, так что вполне сгодится материнский домик и под дачу, если вдуматься…

Толкнув калитку, она вошла во дворик и тут же услышала голос матери, доносящийся из дома:

— Вот сейчас выпьешь молоко, и сразу придет мама…

Тоня невольно рассмеялась. До чего же они все похожи!

Когда-то точно так же говорила ей бабушка. Сейчас выпьешь молока — и придет мама… И ведь — приходила, на самом деле, как сейчас точно в тот миг, когда ненавистное молоко выпивается, появляется на пороге она, Тоня…

Мистика…

Когда-нибудь она, Тоня, точно так же будет говорить своим внукам. Вот только Пашка — мальчик. А мальчикам мистические знания передаются? Интересно…

Она открыла дверь, вошла в дом, втянула с наслаждением теплый воздух и запах блинчиков.

— Ма-а-а-ама!

Пашка бросился к ней, с белыми молочными усами, теплый, родной, и она прижала его к себе, испытывая настоящее, всепоглощающее счастье.

— Да, милый… Как дела?

— Плохо, — заявила мать, появившись на пороге. — Детских врачей надо всех повыгонять. Пришлось тащить ребенка по холоду, и ведь бестолково! Эта молоденькая дуреха знать не знает, чем вообще болеют ребятишки!

Она сурово посмотрела на Тоню, точно это она и была тем самым врачом.

— Отправила нас к фтизиатру. Там сидела другая такая же умница, чуть постарше. Заявила, что у ребенка признаки туберкулеза.

Тоня почувствовала, как у нее останавливается, замирает сердце и жизнь и вообще Тони больше нет.

— Как? — прошептала она одними губами, глядя на Пашку полными любви глазами, как будто он уже при последнем издыхании, и только ее любовь может удержать его в этом мире.

— А вот так, — развела руками мать. — Да еще слышала бы ты, каким тоном это было сказано! Просто изречено! Как на заседании суда…

«Туберкулез», — повторила про себя Тоня страшное слово. В каждой букве жила смерть. И слово было некрасивое, страшное, пахнущее больницей и кладбищем. А самое страшное для Тони было — что теперь это слово относилось к ее малышу.

Она даже не слышала уже, что говорит мать. Слова пролетали, они были легкими, невесомыми и не могли заслонить то страшное, тяжелое слово.

В глазах потемнело, и ноги стали ватными. Она прислонилась к стене, пытаясь удержаться. «Лучше бы это случилось со мной…»

— Тонь, ты что это?

«Господи, лучше пусть со мной… Все самое плохое. Пусть со мной».

— Тонечка…

И откуда-то она слышала музыку. Кто-то пел. Музыка была напряженная и безысходная, как будто неведомый ей француз плакал с ней вместе. Только она-то молилась, не желая признавать эту безвыходность для своего ребенка, а француз погружался в нее. И пытался Тоню забрать с собой.

«Я не хочу, — сказала она ему. — Если тебе хочется, это твое право. А я найду выход».

Она не знала, где он, этот ход в другое будущее, а Пашке было все равно — он еще не понимал, что какая-то женщина-врач подписала им всем приговор. Он с восторгом рассматривал подаренный ему набор «лего».

— Ма, у меня их уже пять! — обернулся он к ней. — Скоро я построю город, да?

Он смешно картавил, и Тоня невольно улыбнулась — привычно, потому что ответная улыбка ему уже давно была ее, Тониной, частью, и благословляя эти свои привычности. Он не должен заподозрить, что ей плохо. И — уж тем более попять почему.

— Они все врут, — прошептала она. — Они когда-то и с папой наврали…

Мать хотела ей что-то сказать, но только вздохнула.

— Пойдем обедать, а уж потом все обсудим, — наконец проговорила она.

— Да нечего обсуждать! — отмахнулась Тоня. — Я сама пойду к этой даме. И пусть она мне докажет, что Пашка…

Она остановилась. Тревожно посмотрела на сынишку — он, услышав свое имя, приподнял голову и смотрел на нее немного изумленно. Что про него должна там доказывать какая-то неведомая дама?

Тоня судорожно всхлипнула и, погладив сынишку по голове, пробормотала:

— Все в порядке, милый. Все в порядке…

Но чувство обиды на жизнь уже начинало овладевать ею — она почему-то вспомнила ту расфуфыренную даму, садящуюся в автомобиль. Подумала, что у этой дамы есть все для счастья, и — кто знает, может быть, именно она и есть тот самый врач, который пытается приговорить ее ребенка к смертной участи… А еще ей подумалось, что теперь врачи вообще никого не лечат, потому что не умеют или не хотят, они только диагнозы ставят и шантажируют — как это случилось с Тониным отцом, а потом, когда пациент умирает, никто как бы и не виноват…