Храни меня, любовь - Полякова Светлана - Страница 15

Она ведь грубоватая. Все удивляются, что Тоня с ней дружит. Тоня — она как нежный цветок. И Шерри рядом с ней… Она не стала думать об этом, слишком больно было, слишком она сама себе показалась грубой и громоздкой.

Быстро прошла в коридор, чтобы скрыться от Тониного взгляда, схватила сумочку, крикнула с порога «пока!» и захлопнула за собой дверь.

И только в подъезде обнаружила, что из глаз текут слезы.

— Вот еще! — фыркнула она, аккуратно вытирая их. — Не хватало, чтоб у меня косметика вся потекла… Столько стараний пойдет прахом!

Она достала зеркальце, долго и придирчиво рассматривала себя.

Тушь не потекла, слава богу… Но фингал бросался в глаза, бесцеремонно и навязчиво напоминая Шерри о ее незадавшейся жизни и действуя на нее удручающе.

— Ну точно, — пробормотала Шерри, — женщина без косметики раздетая… А я и с косметикой какая-то раздетая… И никакие ухищрения мне не помогут выглядеть нормально.

Настроение у нее совсем испортилось, и к автобусной остановке она подошла хмурая, погруженная в собственные несчастья, в темных очках, как в забрале, потому что никакого солнца в помине не было, а собирался пойти дождь…

Какая-то бомжиха с радостным и бессмысленным лицом, пьяная уже с утра, распевала во всю глотку песню Шевчука «Что такое осень», и Шерри невольно посмотрела на нее — детский плащик, детские движения, детский бессмысленный взгляд… Она уже собиралась пожалеть эту неуклюжую пьяненькую певицу без слуха и голоса, но бомжиха остановилась, уставилась на Шерри и радостно завопила:

— Вот дура! Солнышка нету — а она в очках!

И засмеялась пронзительным, неприятным смехом.

Настроение у Шерри теперь испортилось окончательно, она отвернулась поспешно, как будто для нее было в самом деле важно мнение этой забулдыжки.

Так и стояла, пряча лицо, стараясь не обращать внимания на идиотский смех, пока не подошел автобус…

«Томительное ожиданье закончится, и что увидишь ты?»

«Я увижу пустую реальность», — усмехнулся он. Захлопнув книгу, отбросил ее подальше. Вытянулся в кресле, закрыл глаза, пытаясь сфокусировать внимание на образе.

Белль дама…

Рядом валялись журналы — целой кучей, и там было очень много «белль дам», одна другой краше и — одна другой наполненнее пустотой…

Эта наполненность пустотой раздражала Диму тем больше, чем безнадежнее становилось окружающее его пространство. Оно теперь было заполнено гламурными красотками, их глаза были пусты, как и содержание журналов… Из чего сделаны эти девочки? Из глупеньких мыслей и представлений мужчин о любви и сексе…

Они так стараются быть глупыми и сексуальными, они так напряженно морщат узкие лобики, чтобы придумать новую позу, привлекающую внимание…

Они — позволяющие сделать из себя новую породу, Белль самочка, вместо Белль дама…

А он, Дмитрий Воронов, хочет увидеть в них тайну. Загадку. И в то же время — логическую завершенность образа, ту самую, нежную и ясную, простоту…

Он душу хочет увидеть!

Какая глупость, право…

Он невольно усмехнулся.

И вспомнил ту девушку, из автобуса…

«Если бы я был вправе, я нарисовал бы ее… Одетую в шубку, без головного убора, выбежавшую на улицу, задохнувшуюся от мороза…»

Вслед за…

Он невольно рассмеялся и покраснел невольно — вслед за ним. Ну, не за кучерявеньким же бонвиваном с пухлыми щеками?

Впрочем, они ведь больше никогда не встретятся. А мечтать можно о чем угодно. Мечты имеют право быть смелыми и решительными, в отличие от самого мечтателя…

И он волен придумывать ее, наделяя качествами души, которых может и не быть, но… Как Пигмалион создавать Галатею в воображении. Только в воображении.

Он вытянулся в кресле, закинув руки за голову, прикрыл глаза. Она явилась тут же — плоды воображения, даже наделяемые человеческими, реальными чертами, отличаются готовностью к ответной вежливости. Они появляются тут же, стоит только тихонько позвать. Они становятся в ту позу, которую ты им предназначаешь, и улыбаются тебе именно той улыбкой, которую ты хочешь увидеть.

Так и эта девушка — выбежав, застыла, пытаясь отыскать его встревоженным, испуганным, как у птицы, взглядом. На ее волосы падали хлопья снега, отчего они почти утратили темный цвет, снег был и на ресницах, и она часто моргала сначала, а потом, подняв руку, легким прикосновением пальчиков смахнула снежинки… Она, несомненно, искала его. Ее губы были приоткрыты слегка и шевелились беззвучно — и он знал, что с них готово сорваться его имя. Да, она зовет его душой своей, еще не выпуская его имя, но уже поняв, что ей нужен именно он.

Видение было таким живым, что он невольно подался вперед и чуть было не открыл глаза — намереваясь уже броситься ей навстречу, но вовремя вспомнил — это сейчас придумывается им, а значит, как все придуманное, неминуемо рассыплется, разобьется на мелкие кусочки разноцветного стекла, которое невозможно будет собрать. Придуманное ведь хрупко и не выдерживает соприкосновения с реальностью…

Ах, зря он подумал о реальности!

Тут же и случилась беда — мозаика начала рассыпаться. Девушка испуганно вздохнула, подняла на него последний раз глаза и отступила, растворяясь в тумане, а туман дрожал, отчего глазам стало больно, и он открыл их, чтобы справиться с накатившим головокружением.

Работа.

Он включил компьютер.

Работа.

И тут же содрогнулся от отвращения — вспомнил про вчерашнее послание.

Он даже отодвинулся, словно там продолжала жить гадкая ухмылка, пошлые слова, грязные фантазии неведомой женщины. «Да это, может быть, и не женщина». Что угодно. Мало ли на свете идиотов?

«Но ты на них реагируешь так стра-а-анно…»

«Глупости», — сердито одернул он себя. Нельзя же, черт возьми, обращать внимание на виртуальные игрушки. Нельзя относиться к ним так серьезно. При чем тут компьютер? Это его рабочее место.

Не более того…

А то, вчерашнее вторжение, тоже только плод больного воображения. Фантазия.

Но эта фантазия не собиралась уходить. Она вполне сочеталась с реальностью. Она была частью реальности.

Он поймал себя на том, что его руки подрагивают, а в голове тяжело, горячо и пусто. «Что за напасть? — усмехнулся он про себя. — Это просто стыд за вчерашнее? Ведь, если подумать, те слова нашли отклик в твоей душе. Раз темное задевает твою душу, то и душа темна или нет? Впрочем, в каждой душе есть темные струны… Тот, кто пишет подобное, прекрасно об этом знает и играет именно на них. Я не от них пытался убежать в ночь — от самого себя…»

От внезапно возникших фантазий, родившихся в голове от грубых слов.

И ему снова стало жарко, он провел ладонью по вспотевшему лбу. Рука сама тянулась к той кнопочке, и темная часть души рвалась снова испытать это. Он знал, что его ждет новое послание. Он не хотел его ни получать, ни читать.

И в то же время — ему было нужно за что-то уцепиться, чтобы снова не ввергнуться в пропасть.

Он выключил компьютер и достал краски. Ты ведь художник, напомнил он себе. Не просто иллюстратор.

Включил музыку.

Первые штрихи — и спустя несколько минут появились ее глаза.

Именно ее.

Он сам удивился, как легко получилось у него ухватить выражение ее глаз — немного напряженное, чуть насмешливое и ищущее…

Он улыбнулся ей — и тихо, едва слышно прошептал:

— А ты снова спасла меня от самого себя, моя Белль дама…

И с грустью подумал — никогда они не встретятся, но всю жизнь она будет с ним рядом. И может быть, это к лучшему. Потому что придуманный образ, увы, чаще всего куда лучше реального человека…

Очки пришлось снять.

Шерри тут же почувствовала свой фингал. Более того, она ощущала взгляды покупателей. И девчонки из соседних отделов, хоть и пытались делать это незаметно, невольно поглядывали на этот несчастный глаз, замазанный крем-пудрой.

«Главное — не зацикливаться на проблеме», — кисло улыбнулась Шерри, бормоча очередное «привет, здрасте, как дела?». И снова ощущая уцепившийся за желтоватое безобразие нескромный и пристальный взгляд.