Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович - Страница 70

– Мы еще посмотрим, кто кого одолеет, – смеялся возбужденно царь, – сарматский ли меч, что рассекает человека пополам, или молнии скифских стрел, пущенных на галопе.

Конные состязания шли очень красиво, лихо, напористо с той и другой стороны. Царю и архонту принесли вино и фрукты. Перисад начал хмелеть раньше тяжеловесного Карзоаза. Он подшучивал над будущим тестем, показывая на пантикапейских наездников, что с быстротой и резвостью борзых собак совершали смелые повороты на зеленом лугу. Тогда Карзоаз с кавказской запальчивостью решил блеснуть таким зрелищем, которому ничего не мог противопоставить Перисад. Это были скачки девушек-наездниц.

Юные амазонки мчались на лихих конях, как выпущенные из лука стрелы. Это было во вкусе сарматских праздников. Если на Боспоре ристалища выглядели чисто по-скифски, то здесь явно чувствовалось сарматское влияние, выражающееся в большей свободе и смелости женщин.

Впереди других оказалась наездница на сером злом жеребце. Она скакала быстрее ветра степей. Шапочка с ее головы слетела, золотистые волосы растрепались и полыхали в воздухе, как пламя огромного факела. Было странно смотреть, как девушка сама словно плывет в буйных волнах конской гривы, обхватившей ее густыми прядями. Темная грива и золотые волосы, белые руки и грохочущие копыта, оскаленная морда коня и розово-белое лицо разгоряченной наездницы! Казалось, не всадник, а какое-то неистовое существо разбегается с небывалой быстротой, готовясь взмыть к облакам!

Савмак, как и все зрители, смотрел на эту скачку с выражением изумления и восторга, восхищался смелой наездницей. Лайонак кричал в избытке чувств. Забыв обо всем, он махал шапкой и приплясывал.

– Вот это девка! – развел он руками, когда скачка закончилась и победительница была награждена золотым венком из рук самого Перисада. – И я хотел бы проскакать так же, как она!

Словно в ответ на его желание, к нему подошел царский посланный и сказал:

– Лайонак! Царь разгорячен и пообещал, что, если ты обскачешь всех и удивишь Фанагорию мастерством наездничества, он посвятит тебя Аполлону!

Лайонак оторопел от таких слов. Быть посвященным богу – значит получить освобождение от рабских уз! Со слезами радости на глазах он обратился к Савмаку. Тот обнял его и сказал с чувством:

– Судьба не забыла о тебе. Скорее в седло и добывай свою свободу!

О, тогда Лайонак скакал, как степной волк, на гнедом коне, принадлежащем Саклею. Он добывал себе свободу головокружительными поворотами, поднимал с земли кубки с вином и пил из них, приплясывая на спине лошади. Он прыгал через костры, успевая снять с рогулек горячие шашлыки, стрелял из лука, вскрикивал по-разбойничьи, словно пришитый к седлу.

Это было зрелище столь увлекательное, что люди перепрыгивали через веревки, ограничивающие поле, и бежали с криками к всаднику, желая убедиться – не дух ли он, что так невесомо и легко выделывает необыкновенные упражнения на коне. Даже Перисад вскочил со своего мягкого сиденья и хохотал от души, одной рукой показывая на наездника, а другой шлепая по плотной спине Карзоаза.

– Ну как, сыны Пантикапея не потеряли еще своей доблести? – торжествовал он, глядя на Карзоаза.

– У славного государя хороши и юноши, – уклончиво ответил тот.

Однако золотой венок остался у девушки. Савмак был награжден серебряным, а Лайонак дубовым, что вызвало недоумение среди людей, которые не знали, что лихой всадник всего лишь раб с царской конюшни и что получил он нечто более дорогое для него – вольноотпущенничество, данное ему боспорским владыкой, как говорится, «под горячую руку».

Победители участвовали в заключительном шествии и жертвоприношениях, после чего дорогие венки из золота и серебра должны были возвратиться в казнохранилище города.

Савмак увидел победительницу на скачках совсем рядом.

Ее раскрасневшееся, оживленное лицо морщилось, когда рабыни осторожно снимали с ее головы жесткий венок, а потом связали непослушные волосы красной лентой. Она уже хотела идти переодеваться, как увидела Савмака. Он смотрел на нее с нескрываемым восторгом, раскрыв и округлив глаза. Девушка приветливо рассмеялась и смело, по обычаю женолюбивой Сарматии, обратилась к нему:

– Я тоже рукоплескала тебе, прекрасный воин! Но не видела тебя на коне! Почему?

– Я не умею ездить так хорошо, как ты, – вспыхнул и смутился юноша. – За меня Лайонак выступил. А я за него боролся и бегал.

– Ах, так? А я хотела бы обскакать вас обоих! Только не здесь, а за городом. Там свободнее, лучше. Поедем завтра? И друга своего не забудь. А?.. Вот посмотришь, что я обскачу вас обоих. Хотя я видела лошадей твоего отца, неплохие.

Савмак еще больше покраснел и забормотал что-то невнятное о действительно неплохих конях своего отца и о том, что он готов завтра испытать их быстроту. Потом он не мог без стыда и досады вспоминать это. Ему хотелось остаться в глазах быстроглазой наездницы с худой шеей и золотыми волосами сыном некоего «богатого отца». Тогда он устыдился своей бедности и проклинал свой судьбу от души.

– Завтра после утренних молитв приезжай с друзьями к восточный воротам города. Я и мои подруги тоже подъедем.

Девушка улыбнулась и исчезла за пологом шатра-раздевальни.

Больше они не виделись, понятно. Но встреча эта запала в душу молодого парня. Разгоряченный необычной обстановкой, победами на соревновании силы и ловкости, разговорами с девушкой, он как бы взмыл в высоту на невидимых крыльях. Забыв, кто он, Савмак готов был предъявить права на счастье и место в жизни. Он уже представлял себя на верховой прогулке в степи рядом с юной наездницей.

Кто-то засмеялся около. Савмак вздрогнул и увидел молодого щеголя с красивым смуглым лицом кавказца. Человек выглядел богачом. Он поклонился Савмаку с улыбкой и учтивостью, к которым тот не привык. Воин ответил кивком головы, но, всмотревшись в лицо щеголя, заметил в его чертах притворную слащавость, а в жгучих глазах вызов и насмешку.

– Когда заглядываетесь на лучших дочерей азиатского Боспора, – сказал человек, – не забывайте: мы, здешние мужчины, вспыльчивы и ревнивы.

Позже Савмак узнал, что это был дандарийский царевич Олтак; он воспитывался в Фанагории при дворе Карзоаза.

Празднества продолжались. Но молодой сатавк уже не стремился в компанию богатых гуляк, не обращал внимания на призывные взгляды женщин, стал задумчив, стараясь поймать неотступную мысль, что вертелась в голове. И не то чтобы он возгорелся страстью к девушке, стал желать ее. Нет, он не смел и подумать об этом. Но девушка словно закрыла перед ним одну дверь и оставила его перед другой. Он не мог понять, куда ведут его новые пути, хотя ясно ощущал, что его увлекает какая-то непонятная сила и еще неизведанные дали.

С Олтаком они встретились опять уже в Пантикапее. Царевич удивился, увидев Савмака в числе простых воинов. Его подвижное лицо вытянулось с выражением немого вопроса. Но, узнав, в чем дело, он неудержимо расхохотался.

– О боги! – вскричал он, продолжая смеяться. – Так ты был подставным лицом на празднике и изображал одного из пантикапейских юношей? Остроумный человек наш государь! Он нарядил рабов и стражей в дорогие одежды и выдавал их за подлинных людей. О, если бы это знал тогда Карзоаз! Он выставил бы тысячу дюжих рабов с полей и рудников, и они победили бы всех. Даже я впал в обман и принял тебя за одного из сыновей Саклея. Ха-ха-ха!.. Я даже сказал это дочери Пасиона, на которую ты осмелился поднять глаза.

И хотя ничего особенного не произошло между ними, но с того времени эти два человека, стоящие на разных полюсах пантикапейского общества, стали врагами. Савмак всеми силами души возненавидел черноглазого красавца с надменными замашками будущего деспота. Тот не оставался в долгу. Когда они встречались, то у обоих глаза вспыхивали недобрым огнем. Обходительный и тонкий в обращении с вышестоящими, дандарийский царевич проявлял нестерпимую заносчивость и грубую властность с людьми ниже его. Он придирался к Савмаку при всяком удобном случае, видимо рассчитывая на ответную грубость, которая дала бы ему повод обвинить стража в строптивости и добиться его наказания. Савмак чувствовал это и старался отмалчиваться, что надо было сделать и в этот раз. Но получилось совсем плохо. Он не сдержал своего сердца – и вот лежит на голом полу в темнице с перетянутыми руками, как тяжкий преступник.