Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович - Страница 56

– Вот бы мне в подружки, скажем, повариху! И я был бы сыт и пьян! По правде сказать, была у меня девка хорошая в храме Афродиты Всенародной. Да Синдида еще три года назад заметила, что она меня подкармливает. Наказала ее строго, а еду и питье – под замок!.. Мне же сказала, чтобы я без подарка богине не появлялся у храма. Скупая баба. Это только твои повара могут обкрадывать царя.

– Не скажи… Тоже попадают больше объедки, а вино – разбавленное. Кто эти объедки оставил – неизвестно. Возможно, слюнявый какой.

– Это не беда, давай!

– Может, Савмака подождем?

– Нет, нет! – решительно возразил Атамаз, глотая слюну. – Ты, Лайонак, сыт, тебе легко ждать, а у меня в брюхе собаки визжат. Нас теперь стали кормить уже не просом и викой, как раньше, а отрубями, мякиной, словно овец. Только и живы тем, что на рынке стащим да, бывает, в мусоре найдем.

– Ты же старший среди уборщиков.

– Старший, да не сытее других. Вот новый урожай соберут – думаю, лучше будет.

– Не очень надейся на новый урожай… Пей вино-то, амфора раскупорена.

– Давай, давай!

Атамаз чавкает с наслаждением и, закинув голову, припадает к горлышку сосуда. Передохнув, смеется и крутит головой в знак того, что очень доволен. Лайонак продолжает:

– Слыхал я, царь хочет хлебом расплатиться с фракийцами и в Понт вывезти очень много пшеницы. А крестьяне говорят – не дадим хлеба, пока не получим заработанное. Я, правда, не верю в их силу, что они могут сделать!

– Слыхал и я. Не знаю, что из этого будет. Многие селяне бегут на запад, к Палаку. А тот будто вновь силы собирает, хочет с роксоланами в союз войти. Не знаю – верно ли? А в имении Саклея, говорят, бунт был!

– Не бунт, а бежало двое – Бунак и Хорей. Оба дружки мои. Бунака мы звали Рваное Ухо. Молодец, сумел убежать, стража убил, поджог сделал!

– Это по мне! Хотел бы и я что-нибудь поджечь да сбежать как можно дальше от этой жизни. Давно сбежал бы, да вы с Савмаком плохие помощники… А зачем Диофант приехал? Добычу с Перисадом делить?

– Дошло до меня – хлеб Митридату нужен. Войско у него большое…

Внезапный шорох заставил собеседников насторожиться и вскочить на ноги. Бесшумная тень загородила белесое пятно на месте входа.

– Успокойтесь, – раздался ровный голос, – это я.

– А, Савмак! – приветствовали его друзья. – А мы думали – царская охрана идет. Что снаружи, уже ночь? Мы полагали – не придешь ты.

– Ночь, но лунная… Мог и не прийти! Еле обманул десятника. Поесть и выпить я принес. Эх, мне и есть-то не хочется!

С нескрываемой досадой Савмак сбросил короткий плащ и поставил на песок амфору, протянул друзьям сверток.

– Ты все кипишь, как котел на огне, – заметил, щурясь, Атамаз, которого выпитое вино и сытый желудок привели в хорошее настроение. – Неспокойная душа у тебя. Или что случилось?

– Случилось! Перисад договорился с Диофантом нас с тобою и весь народ Митридату отдать навечно!

– Как так?.. Садись вот сюда, на свое место.

Все трое уселись у стены под факелом и сейчас могли показаться злоумышленниками, собравшимися в тайном убежище для сговора. Решительное, мужественное лицо Савмака выглядело суровым рядом с подвижной, насмешливой физиономией Атамаза. Лайонак с его задумчивыми глазами и мягкими очертаниями рта и подбородка казался благообразнее их, спокойнее, уравновешеннее. Все трое лишь отдаленно напоминали тех юношей, полумальчишек, которыми были несколько лет назад. Каждого жизнь пометила своей печатью, опалила огненным дыханием, научила острее видеть и понимать свои дела и чужие. Души их, как и объемистые кулаки, приобрели особую узловатость и твердость, а приниженное состояние вытравило из сердец юношескую теплоту, заменив ее неспокойным и горьким чувством злой неудовлетворенности, неизбывной обиды на свою долю. Их связывало это чувство, сближало, равно как и общая жажда дать волю еще не растраченным силам. Каждый смутно желал борьбы, ждал перемен в жизни, мечтал разорвать узы, его опутавшие, хотя все это не шло дальше жарких разговоров в склепе Никомеда Проклятого о приходе на Боспор царя Палака или о каких-то грядущих переменах. Иногда, подпив, они грозились убить кого-то, ограбить, пустить в городе пожар, а потом бежать в степи к кочевым скифам. Выспавшись – расходились.

– Как же так? – помолчав, повторил Атамаз. – Непонятно, кто царем нашим будет, Митридат, что ли?

– Он.

– А Перисад?

– Останется как бы начальником области. Хотя будет по-прежнему царем считаться.

– Два царя! Чудно как-то. Разве бывает сразу два царя?

– Раньше не бывало, теперь будет!

– Может, ты и прав, – пожал плечами Атамаз, – только не все ли равно, сколько царей над нами? Рабу да нищему – все та же доля! Работай, есть не проси!

Савмак усмехнулся и поглядел на Атамаза с укором.

– Ты – словно ребенок. Смотришь в огонь и не знаешь, что он не только светит, но и жжет.

– Ты не сердись, Савмак, – смущенно рассмеялся Атамаз. – Ты лучше разбираешься в царских делах. Растолкуй все по порядку.

– А вот слушайте…

Царский страж подробно рассказал все, что видел и слышал прошлой ночью. Он подкреплял свои слова взмахами увесистого кулака и крепкими словечками, взятыми из обихода царских дружинников. Простая и выразительная речь его была полна страсти, которой он убеждал лучше, чем силой своих доказательств. Он изобразил царскую власть слабой и трусливой, жадной к наживе и враждебной народу, а союз с Митридатом – как военный сговор Перисада с Понтом против собственного народа. За ту кровь, которую понтийские солдаты прольют на Боспоре, Митридат получит власть, хлеб и покорных рабов, а Перисад и все богачи – спокойную и веселую жизнь.

– Или и теперь непонятно? – спросил Савмак, обводя глазами друзей.

– Теперь понятно, Савмак, понятно! – в один голос воскликнули они. – А все смешным кажется, что Перисад сам идет под власть Митридата!

Атамаз прищурился и взглянул лукаво на Лайонака:

– При новом-то царе повара и поварихи не будут тебе пироги да вино таскать. А мне уже не удастся ходить сюда, на могилу, чтобы выспаться и посидеть с вами. А?

Он рассмеялся, обняв обоих друзей.

– Пожалуй, так, – усмехнулся Лайонак, – тогда и Савмака, не иначе, заменят. Сколоту не позволят охранять царя. Слышишь, Савмак, на твое место поставят понтийца, а то и двух, а нам с тобою придется работать на них.

– К этому идет дело, – мрачно согласился Савмак, – да не очень дорожу я местом своим. Та же неволя, что и везде. Другое думаю я. Совсем тяжело деревне будет под двумя царями. И так сатавки эллинами обездолены, а понтийцы придут – еще хуже будет.

– Ну и пусть! – с неожиданной досадой сказал Атамаз. – Может, после понтийских-то батогов злее станут. Поймут все до одного, что хозяев бить надо! А то ропщут, вздыхают, а руку поднять боятся. Вот Бунак и Хорей – молодцы, не испугались, поджог сделали, кровь пролили и бежали! А кто поддержал их? Никто! Боязливы и слабы сатавки, хоть и бегут порой к Палаку. Городские рабы больше по душе мне, они злее, отчаяннее, с ними много можно сделать!

Савмак поднял голову и уставился на собеседника внимательным взором. Тот говорил не новое. Не раз судили об этом, но сейчас слова Атамаза получили иной, более глубокий смысл.

– Когда понтийцы придут, – ответил Савмак, – поздно будет руками махать. Одолеют они народ наш. Палак с ратями не мог выстоять против Диофанта, бежал в степи.

– Выходит, против понтийцев и силы нет?

– Есть! Сила есть!.. Боги вразумили меня, вот слушайте. Палак не разбит, он отошел в степи и копит там силы. Надо призвать его на Боспор, а когда рати его подойдут – всем народом бунт начать. Рабам – в городе, крестьянам – в деревне. Тогда не устоять ни царю Перисаду, ни Митридатовым войскам, если они ударить посмеют.

– Хорошо придумал! – захохотал Атамаз. – Вот это был бы праздник! Я нагулялся бы досыта!.. Да ведь царь Палак далеко, как дотянуться до него? А дотянешься – послушает ли он нас?.. А народ деревенский с рабами городскими не очень дружен. Косо смотрят друг на друга, передраться между собою могут… Вот и попробуй одним арканом сразу трех лошадей ловить!