Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович - Страница 34

Это вызвало гнев у державного монарха. Он хотел настоять на своем. Но совет так решительно держал себя, что царю показалось, что перед ним группа заговорщиков. Однако, подумав, он согласился скрепя сердце с доводами советников и временно уступил.

Бойкий и хитрый Саклей сумел частично удовлетворить запросы юного повелителя, чем снискал у него большую благосклонность, чем кто-либо другой.

Пришли художники и расписали внутренние стены дворца сценами охоты на зверей, сражений и фигурами мифических героев. Розовые и зеленые лошади скакали на фоне золотого неба. Геракл огромной палицей поражал змееногих великанов. Голубой бык уносил на спине обнаженную Европу. В облаках неслась колесница с Зариадром и Одатидой, полюбившими друг друга по сновидению.

Из Колхиды на кораблях привезли камышовые клетки с дивными птицами татирами, пойманными у берегов сказочной реки Фасис.

– Птицы эти, – рассказывал Саклей царю, – именуемые татирами, или фазанами, суть царские птицы и издревле украшают собою царские сады, подобно тому, как павлины содержатся в садах храмов Геры. Только царь может вкушать дивное мясо татиров. Первым из эллинов вкусил их мясо Ясон, когда он прибыл в Колхиду за золотым руном…

– Да? – переспрашивал восхищенный царь.

И когда ему подали на золотом блюде фазана, изжаренного на вертеле, он осторожно откусил кусок и жевал его, слушая одновременно рассказы говорливого придворного о чудесной кавказской стране.

Перед ним предстала река Фасис с ее водоворотами. Через реку перекинуты красивые мосты, численностью свыше сотни, а на берегу раскинулся необыкновенный город, также именуемый Фасис.

– Вода в этой реке так холодна, что ее можно хранить свыше десяти лет, и она не испортится…

– А колхи вешают своих покойников на деревьях, – вдруг вспомнил царь рассказы Зенона.

– Верно, верно, государь! Твоя ученость так велика, что тебе и рассказать нечего, ты все знаешь!

Вместо заморских зверей привезли из камышей реки Гипаниса барсов, диких вепрей и медведей. Их травили собаками в загородках, стравливали между собою. Выходили смелые охотники в шкурах вместо одежды и боролись один на один с медведями на потеху царю и его друзьям. Даже выпускали зверей на провинившихся рабов, и Перисад от души хохотал, видя ужас жалких людишек, что не могли оборониться, хотя им давали в руки короткие копья.

Однажды Саклей, желая угодить вкусам царя, устроил борьбу человека с матерым барсом, и победителем оказался человек. Это был пастух из имения Саклея. Он не уберег нескольких овец, они попали на зубы волчьей стаи. Саклей хотел его забить палками, но передумал и сказал ему:

– Будешь драться с барсом на царском дворе. Одолеешь зверя – прощу тебя.

И когда после страшной борьбы пастух встал с земли окровавленный и испачканный, он поднял мертвую кошку за шкуру и бросил в сторону зрителей.

– Вот тебе, прекрасный царь, подарок от раба! Сохрани эту шкуру и помни, что и простой человек умеет бороться!

– Кто ты? – спросил его царь. – Как зовут тебя?

– Раб я, – отвечал суровый победитель, – имя мое – Пастух. Другого имени не имею.

Улыбка сбежала с уст царя, когда он вгляделся в удлиненное морщинистое лицо раба. Суровостью и умом светились его глаза, а в кистях рук чувствовалась необыкновенная сила. Слабым и маленьким показался сам себе Перисад. Раб стоял перед ним, как взрослый человек перед ребенком, и царю стало неловко. Он заерзал на пышном сиденье, смущенный, как пойманный на проказах школьник. Ропот недоумения прокатился по рядам знати. Саклей выскочил на арену и громко крикнул:

– А ну, раб! Кланяйся в ноги царю Боспора, если не хочешь попасть на железные крючья!

Пастух тяжело упал на одно колено, потом на другое и склонил свою львиную голову.

За первой сценой следовали другие. Саклей выпустил боевых петухов, за ними появились фокусники и скоморохи. Они лихо плясали и кувыркались на окровавленной арене, гоняя тучи мух, налетевших на темно-красные пятна.

Обессиленный потерей крови Пастух лежал в той загородке, где до этого содержался убитый им зверь, и тяжело дышал, чувствуя лишь одно мучительное желание испить воды. Позже он опять стал пасти отары овец и гурты волов, но остался навсегда хромым.

После развлечений следовали выезды на охоту с собаками и даже с гепардами. Раб Лайонак подводил царю красавца коня в богатой сбруе. Перисад любил проезжать через город во главе сотни всадников на диво народу.

Дальше опять начинались будни. Ежедневно докладывали о плохой работе крестьян, о бегстве рабов и о многом другом, что никак не поддавалось царской воле. Почему? Разве не царская воля руководит государством? Сама жизнь подсказывала правильный ответ. Но Перисад кипел внутренним раздражением, никак не желая согласиться с очевидной действительностью. А дела государства шли все хуже.

Он гневался на всех, кто нес заботы о его благе. Считал, что люди слишком вольны, мало преклоняются перед его царственностью. Это терзало его душу, мучило, не давало спать ночами, отнимало вкус пищи и сладость вин.

Стиснув зубы, он старался убедить себя, что тяжелое положение в государстве, падение доходов, ропот народа, грозное недовольство рабов и все неполадки в его царствовании – дело временное. Молодой царь надеялся после разрешения этих трудностей забрать в свои руки всю полноту власти и стать подобным легендарному предку Спартоку, что властвовал, даже не имея на голове царской диадемы, или таким правителям-прадедам, как хитроумный и коварный Левкон, предприимчивый Евмел, божественный Перисад Первый. Все они держали подданных в страхе и раболепном подчинении.

Будучи первым жрецом храма Аполлона, царь нередко оставался один перед статуей этого бога-аристократа и молился о даровании удачи. Преклоняясь перед бородатым богом морей Посейдоном, обращался к нему как к родственнику:

– Я, боспорский царь Перисад, потомок Евмолпа, обращаюсь к тебе, о великий Посейдон, предок предков моих! Помоги мне стать сильным северопонтийским царем! Помоги подчинить своей власти всю Тавриду, Скифию, Сарматию! Митридату помогает его покровитель и родственник Дионис. Он молод, но уже велик. Неужели я, потомок Посейдона и сына его Евмолпа, останусь менее сильным?..

После чего приносил богам богатые жертвы.

В бессонные ночи метался по мягкому ложу, грозя кому-то кулаками:

– Так всегда быть не может!.. Со всеми расправлюсь!.. Со всеми!..

И расправлялся. Беглых рабов, что не желали работать на царских полях и в эргастериях, ловили и, отрубив им ноги, бросали на рыночной площади умирать. Крестьян, если они пытались протестовать против непосильного труда и голода, обращали в полное рабство и выводили на работу в кандалах. Надсмотрщикам выдали новые сыромятные бичи. Но доходы эргастериев падали, поля зарастали полынью, урожаи уменьшались, потоки золота, льющиеся в казну, иссякали.

Рабы чесали спины после палочной расправы и называли нового царя Кровавым. Однако с работой не спешили. Но дело было не только в рабах. Недовольство лезло изо всех углов, и расправиться со всеми недовольными было не так уж просто.