Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович - Страница 28

5

Обычно Савмак проводил во дворце большую часть дня, а потом и вовсе перестал бывать в казарме. И если не сидел в углу комнаты Перисада, слушая с напряженным вниманием уроки Зенона, то бродил по коридорам, выходил во двор, приглядываясь ко всему, что здесь происходит. Попав в атмосферу дворцовой жизни, Савмак был ослеплен ее великолепием, оно захватило, зачаровало его юную душу.

Эта удивительная жизнь так не походила на серое затворничество школы воинов, а тем более на будни его родной деревни.

И хотя Савмак был полон дружеских чувств к товарищам по школе, а родные места снились ему каждую ночь, он преклонялся перед величием и блеском царского дворца. Ему казалось, что все здесь полно скрытого, какого-то особенного значения.

Бывший деревенский подросток теперь выглядел рослым и сильным воином. С мечом у пояса он ходил вслед за наследником в качестве личного телохранителя. О его способности владеть оружием, его силе и ловкости стало известно Камасарии, и она доверяла ему охрану внука. Савмака видели за спиной царевича в городском театре, где он подавал своему господину кувшин с легким вином, они вместе появлялись на улицах, когда толпа разодетых сынков вельмож окружала царевича, образуя так называемый «комос», то есть веселую компанию, развлекающую Перисада.

Втайне он поражался тому, что знатная молодежь ничем, кроме хороших одеяний, не отличалась от воспитанников школы воинов. Перисад же в его глазах быстро превратился в хвастливого и самонадеянного парня, не обладающего никакими чертами той божественности, которую приписывали Спартокидам.

Он многому научился здесь, многое понял. И крепко прятал в глубине души свои наблюдения. Быстро привык под личиной прекраснодушия скрывать и подавлять в себе подлинные чувства и симпатии. Выработал в себе черты скрытности и лицемерного беззлобия.

Не следует строго судить Савмака за такую хитрость. Он был лишь слабым подражателем настоящих придворных хитрецов и интриганов, которые увивались вокруг трона. Он понял, что сможет продолжить свое пребывание во дворце, лишь приспосабливаясь к новой для него обстановке. И с присущей ему сметливостью, подкрепленной природным даром воображения, быстро освоил приемы и методы этого приспособления. Хорошо изучил характер Перисада, раскусил дядьку Зенона, узнал, как надо поступать, чтобы не раздражать подозрительную бабку-царицу.

Появляясь в новом наборном панцире и полосатом плаще рядом с царевичем, он рано понял, что на него показывают пальцами не как на простого слугу, а как на приближенного, даже как на любимца царевича. Это льстило ему, рождало горделивое ощущение собственной значимости.

Высокий, с широкой грудью и осмысленным правильным лицом, Савмак производил очень выгодное впечатление. И что бы ни говорили о малом значении внешности человека по сравнению с его внутренними достоинствами, но люди с выразительной физиономией, проницательным взглядом, видные фигурой и имеющие звучный голос – всегда пользовались большим успехом в обществе, нежели невзрачные субъекты, независимо от их душевных качеств.

Если же добавить, что Савмак оказался в среде, где внешнее совершенство человека особенно часто ставилось выше его внутренних достоинств, то легко понять, почему молодой выходец из низов стал заметен в палатах боспорских царей. Хотя придворные шептуны объясняли это по-своему. Они говорили, что Савмак – колдун и опоил царевича приворотным зельем.

Царь и царица знали о неравноправном содружестве Перисада и его слуги, но не мешали молодым людям. Тогда совсем не считалось предосудительным воспитание детей совместно с рабами. Часто обучение и воспитание детей вельмож и царей поручалось рабам. Собственно, и Зенон был лишь вольноотпущенником, прибывшим из Милета в поисках счастья.

Молодого сатавка считали помощником Зенона. Его беспрепятственно пропускала стража у ворот. На кухне его охотно кормили вкусными объедками царской трапезы. Парень был хорош собою, и толстые поварихи старались угодить ему, против чего он не возражал.

Спать он уходил в конюшню, где разыскал злополучного Лайонака и подружился с ним.

Лайонак седлал коня Перисаду и помогал старшему конюху Досху убирать в стойлах, задавать царским коням ячмень и умел лихо вскакивать на спину самого высокого жеребца. Коней по утрам выводили на проминку и, следуя правилам тогдашнего коневодства, гоняли подолгу. Считалось, что, если лошадь не получает работы «до мыла», она гибнет от пота, который уходит внутрь и отравляет печень. А печень, как известно, средоточие жизни.

Раб Лайонак оказался парнем смышленым и отзывчивым.

– Хочешь со мною проминать царских коней? – спросил он. – Я всегда на царских скакунах езжу.

– А я с царским сыном на мечах дерусь и… книги читаю! – не без самодовольства ответил Савмак.

– Книги? – широко раскрыл глаза конюх. – Так ты… что… сам читаешь, что ли?

– Гм… ну не совсем еще, слабо знаю эллинский язык. Но начинаю разбираться. Могу рассказать тебе, как ахейцы осаждали Трою!

– Подожди. Так грамоте ты уже выучился?

– Немного знаю.

– А ну, напиши мне буквы вот здесь, на песке.

Савмак протянул было палец, но покраснел. Он забыл начертание букв. Лайонак засмеялся, быстро нагнулся и написал на песке знакомые знаки.

– Давай вместе учиться грамоте, – предложил конюх смущенному товарищу, – я ведь тоже знаю лишь первые шесть букв… У того же Перисада подсмотрел и запомнил… И на конях будем ездить. Хочешь?

– Хочу, – ответил Савмак, вытирая пот со лба.

Но обоим плохо давалась эллинская грамота. Савмак старался запоминать буквы, спрашивая их значение у своего царственного сверстника как бы между прочим. С крестьянской хитростью он спрятал за поясом вощаную дощечку и острый стил. Потея, старался складывать слоги в полумраке конюшни, сидя рядом с Лайонаком.

Досх, видя, что молодежь бездельничает, начинал сердиться, требовал принести воды, засыпать ячмень в кормушки, подостлать соломы жеребой кобыле.

Однако оба парня отличались усердием и медленно, шаг за шагом, овладевали секретами эллинского письма. Ездили проминать лошадей. Савмак постиг правила верховой езды, но поднимать шапку с земли на скаку так и не научился. Раз попробовал – и упал, долго ходил помятый. Сообразил, что если он сломает себе руку, то прощай его уроки с царевичем, царская кухня и уютная конюшня, где можно поболтать с другом, а потом забраться в сено и выспаться, спрятавшись от всего мира. И больше не пытался стать таким смелым наездником, каким был верткий и ловкий Лайонак.

6

Савмак, как и в прошлом, не мог преодолеть тяги к уединению. Он любил побыть с самим собою, когда никто не мешает видеть и слышать собственные грезы, теперь более яркие и пышные, чем прежде. Новая жизнь обогатила его новыми впечатлениями, расширила горизонты. Он стал больше видеть, понимать, но дополнял действительность собственными безудержными фантазиями.

Однако для мечтаний не находилось места в царском жилище. Имея свободное время и право ходить куда ему вздумается, Савмак начал покидать акрополь, бродить по городу, даже выходил за его пределы.

Пантикапей вначале представлялся ему беспредельно большим и загадочным в непрерывном кипении улиц, шуме площадей. Он старался вглядеться в каждого прохожего, как бы пытаясь увидеть в нем разгадку и причину всего этого движения, его цель.

Его поражали своей стройностью и красотой колонны храмов, то каменные, то деревянные, из таврской сосны. Вскоре он стал отличать эллинов от неуклюжих огречившихся скифов, что питали страсть к мишуре и обилию оружия. Настоящие греки умели носить свои одежды просто и вместе ловко, красиво. Савмак старался походить на них, подражал им. Пытался ходить, как они, с непринужденной торопливостью, хотя ему некуда было спешить. В деревенской простоте, он тянулся за «настоящими пантикапейцами», завидовал им, свободным, независимым. Впрочем, не он один поступал так. Обаяние всего греческого тогда было очень велико. Каждый хотел стать если не настоящим греком, то хотя бы походить на грека манерами и одеждой.