10 вождей. От Ленина до Путина - Млечин Леонид Михайлович - Страница 23

Другой источник существования и даже определенного благоденствия, как мы уже сказали, партийный. После создания РСДРП, особенно после раскола партии, большевики уделяли особое внимание созданию и пополнению своей кассы. Она была необходима для «подкармливания» так называемых профессиональных революционеров, проведения совещаний, съездов, издательской деятельности, агитационной работы в России. «Профессиональные революционеры», разумеется, знали об этой кассе, которой в конечном счете распоряжался Ленин. Вот один пример. Троцкий, который в это время находился в очень «худых» отношениях с Лениным, тем не менее пишет его правой руке Каменеву:

«Дорогой Лев Борисович!

Обращаюсь к Вам с просьбой, которая не доставит Вам никакого удовольствия. Вы должны добыть из-под земли 100 руб. и выслать мне по телеграфу. Мы сейчас оказались в ужасающем положении, которое описывать не буду: достаточно сказать, что лавочнику, у которого все забираем, не заплачено за апрель, май, июнь… Что слышно с Олей? Как ей живется на даче?

20/V1–09. Ваш Л. Бронштейн».

Каменев здесь же, на письме, пишет Ленину: «Прочтите. Это явно через меня к высоким коллегиям. Как думаете, не должен ли ЦО это сделать? На меня он рассчитывать не мог, конечно. Каменев»{104}.

Но откуда в кассе большевиков деньги? Как мы увидим, они были, и порой немалые. Поступления в нее были чистые и нечистые. Какое-то количество денег поступало из России от местных партийных комитетов. В своих воспоминаниях бывший большевик А.Д. Нагловский пишет, что в 1905 году, летом, он по поручению казанской организации выехал в Женеву для передачи Ленину двадцати тысяч рублей и получения инструкции{105}. По сути, методология решения этого вопроса была сугубо макиавеллистская. Уже после революции о ней откровенно поведал сам вождь русской революции: «Прав был старый большевик, объяснивший казаку, в чем заключается большевизм. На вопрос казака: «А правда ли, что вы, большевики, грабите?» – старик ответил: «Да, мы грабим награбленное…»{106}.

Еще на четвертом (Объединительном) съезде развернулась ожесточенная борьба между большевиками и меньшевиками о возможности экспроприации денежных средств в интересах революции. В резолюции большевиков был тезис о допустимости вооруженных нападений с целью захвата денег. Меньшевики выступили решительно против и добились принятия соответствующей резолюции. Однако с ведома большевистского центра экспроприации продолжались. Крупская, которая много знала о «тайных операциях», откровенно писала: «…большевики считали допустимым захват царской казны, допускали экспроприацию»{107}. В центре разбойной организации стояли большевики Джугашвили (Сталин) и Тер-Петросян (Камо). Общее руководство по добыванию денег для партийной кассы осуществлял Красин.

Самая крупная экспроприация произошла в полдень 26 июня 1907 года в Тифлисе на Эриванской площади. Как только два экипажа с банкнотами, направлявшиеся в банк, выехали на площадь, человек в офицерской форме выскочил из стоявшего у тротуара фаэтона и что-то скомандовал. Как из-под земли появилась целая банда «экспроприаторов», посыпались бомбы, раздались выстрелы. Три человека замертво упали возле экипажей, многие были ранены. Тюки с 340 тысячами рублей быстро оказались в фаэтоне, и через три-четыре минуты площадь была пуста…{108}

Захваченная сумма оказалась в основном в крупных купюрах, и большевики не все их смогли разменять до самой революции. Та же Крупская уточняла, что «пытавшиеся произвести размен были арестованы. В Стокгольме был арестован латыш (Страуян. – Д.В.) – член цюрихской группы, в Мюнхене – Ольга Равич, член женевской группы, наша партийка, недавно вернувшаяся из России, Богдасарян и Ходжамирян. В самой Женеве был арестован Семашко… Швейцарские обыватели были перепуганы насмерть. Только и разговоров было, что о русских экспроприаторах…»{109}. Тифлисская экспроприация была самой грандиозной из всех, проведенных радикальным крылом РСДРП, но не единственной. Известными «эксами» были захваты крупных денежных сумм на корабле «Николай I» в бакинском порту, ограбления почтовых отделений и вокзальных касс. Формально большевистский центр стоял в стороне, но через таких людей, как Джугашвили, Тер-Петросян, часть средств уходила за границу, в кассу большевиков{110}. Ленину было из каких средств выделять небольшие суммы Каменеву, Зиновьеву, Богданову, Шанцеру, другим большевикам в качестве «партийного жалованья».

В ленинских документах, не опубликованных до 1992 года, содержится много денежных бумаг, некоторые из них требуют кропотливой расшифровки. Но ясно одно: это большевистские деньги и Ленин определял их дальнейшую судьбу. Например, рукой Ленина 6 июля 1911 года в Париже подготовлена загадочная «записка наличных денежных сумм», где фигурируют суммы: 50 703, 64 850 франков, какие-то «прибавления» и «убавления» и итоговая сумма наличных: 44 850 франков…{111} Ленин приучил себя считать деньги, о чем можно судить по сохранению им различных расписок, квитанций, подробных записей собственных расходов, включавших даже самые мелочи. Например, сохранились записи «личного бюджета» (так документы и именуются) с 3 июля 1901 года по 1 марта 1902 года. Здесь же расчеты расходов на тринадцати листах…{112} В его переписке с родными, близкими знакомыми денежная тема присутствует очень часто. Гонорары в общей сложности составили очень незначительную, если не ничтожную часть личного бюджета. Его литературные произведения почти никого не интересовали. Ленина содержали родные, партийные «инъекции», суммы, выделяемые от пожертвований «сочувствующих» состоятельных людей.

Экспроприация денежных средств – фактически уголовная страница в большевистской истории. Формально Ленин стоял от нее в стороне. Как и во многих других сомнительных делах. Он предпочитал в этих случаях оставаться за кулисами. Но его выступления в «Пролетарии», ряде других органов говорят о более «сбалансированной» позиции в вопросах об «эксах», нежели простой их запрет. Так, через полгода после IV съезда, осудившего «партизанские выступления», Ленин, однако, писал: «Когда я вижу социал-демократов, горделиво и самодовольно заявляющих: мы не анархисты, не воры, не грабители, мы выше этого, мы отвергаем партизанскую войну, тогда я спрашиваю себя: понимают ли эти люди, что они говорят?…»{113} Ленин несколько ранее уточняет: боевым группам действовать необходимо, но… «с наименьшим «нарушением личной безопасности» мирных граждан и с наибольшим нарушением личной безопасности шпионов, активных черносотенцев, начальствующих лиц, полиции, войска, флота и так далее, и тому подобное...»{114}

Спустя три года Ленин в Париже встретился с Камо. Вождь большевиков с большой симпатией и одобрением выслушал террориста. Камо сидел в гостиной у Ленина, ел миндаль «и рассказывал об аресте в Берлине, придумывал казни тому провокатору, который его выдал, рассказывал о годах симуляции, когда он притворялся сумасшедшим (в тюрьме. – Д.В..), о ручном воробье, с которым он возился… Ильич слушал и остро жалко ему было этого беззаветно смелого человека, детски наивного, с горячим сердцем, готового на великие подвиги… В период Гражданской войны Камо нашел свою «полочку», опять стал проявлять чудеса героизма»{115}.

Симон Аршакович Тер-Петросян (Камо), конечно, не понимал, что он и ему подобные боевики-террористы были лишь слепым орудием большевистского центра, которому всегда «для революции» были нужны деньги. Неважно, каким путем полученные: грабежом, сутенерством, предательством, меценатством, пожертвованиями.

Поэтому устоявшееся мнение о принципиальном отличии взглядов большевиков от позиций эсеров по поводу насильственных действий и индивидуального террора требует уточнений. Большевики мыслили глобальнее, в том числе и в сфере использования насилия как универсального средства, включавшего в себя в случае необходимости и самый тривиальный террор и экспроприации. Думаю, что именно экспроприации на каком-то этапе дореволюционного развития были одним из основных источников пополнения партийной кассы, которой в конечном счете руководили люди, назначенные Лениным: Красин, Богданов, Каменев, Зиновьев, Ганецкий и некоторые другие. Поэтому, естественно, «инъекции» матери в личный бюджет сына почти регулярно дополнялись «партийным жалованьем»{116}, объем которого, по некоторым данным, был не очень велик, но и не меньше среднего заработка европейского рабочего. Как пишет Валентинов, максимальной суммой партийного жалованья, установленной для руководящих членов большевистской фракции, было 350 франков{117}. Именно такую сумму, по его словам, ежемесячно получал Ленин, не отказываясь от денежных переводов, которые до самой своей смерти в 1916 году делала Мария Александровна – мать Ульянова.