Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович - Страница 70

– Боги милостивы! Но скажи мне, друг Скимн: что совершается в храме? Я вижу не только тебя, но и целую толпу гоплитов вокруг храма.

Скимн понизил голос и, осторожно оглянувшись, ответил:

– Эпистат Миний и царь Агела с демиургами и жрецами ведут беседу, держат совет! Не велено никого подпускать близко и самим не подходить!

– Ага!.. Значит, мне не удастся провести моих школьников в храм, рассказать им об ойкисте – основателе полиса – и показать священный неугасимый огонь.

– По-видимому, нет, Бион, придется вам вернуться в школу и заниматься по свиткам. Да и там потревожат тебя – не иначе как сегодня состоится экклезия.

– Ты прав. Но я все же хочу успеть ознакомить моих юнцов с договорными плитами, где записаны наши договоры с Понтом.

– Важное и своевременное дело, – кивнул ему Скимн. – Дети должны знать о нашем союзе с Митридатом сейчас, когда скифы опять угрожают нам осадой! Иди с богом, Бион, дети ждут тебя!

– Иду, иду…

Длинноногий и поджарый Скимн с сознанием своего долга приподнял копье и стал расхаживать по ступеньке, зорко поглядывая вокруг.

Бион направился мелкими шажками к своим юным воспитанникам. Те разглядывали стражей издали, узнавали в них своих отцов. Худенький подвижный мальчик махнул Скимну рукой. Тот погрозил пальцем и отвернулся.

Подошел Бион и сделал мальчику замечание:

– Зачем, Левкий, ты даешь отцу знак рукой? Ведь ты этим отвлекаешь его от службы городу. Ай-ай! Разве хорошо мешать родителям, когда они заняты важным делом?

– Прошу простить меня, – быстро произнес мальчик заученную фразу.

Отступив назад, он тут же толкнул локтем соседа в живот.

– Чего тебе? – буркнул тот.

– Не забудь отдать мне мои альчики, Гераклеон. И знай, что я тебя все равно обыграю!

– Это еще посмотрим!

Учитель, смотревший в это время на две мраморные плиты, краем уха уловил разговор учеников и, повернув к ним свое полное лицо, приподнял брови и прищурил и без того маленькие, подслеповатые глаза, окруженные бесчисленными морщинами. Его вздернутый нос послужил для насмешников поводом называть его заглазно Сократом.

– Ти-ише, де-ети! – протянул он строго и, взглянув пристально на Гераклеона, укоризненно покачал головой, увенчанной петазом, и добавил: – Как ты несерьезен, мальчик! А ну, скажи: какие ты знаешь металлы?

– Всего металлов семь.

– Перечисли их.

– Золото и серебро – самые дорогие, но не необходимые для людей…

– Справедливо.

– Ртуть – жидкий металл, капли которого обладают большой подвижностью… Свинец, по весу напоминающий золото…

Гераклеон запнулся и поднял глаза вверх, как бы пытаясь вспомнить.

– Забыл? Плохо! Пусть продолжит Сопатр.

– Есть еще медь, олово и железо, наиболее важные металлы, из них делают разные вещи, нужные людям: оружие, посуду.

– Хорошо, Сопатр! Теперь посмотрите сюда. Вот перед вами две договорные стелы, сделанные из мрамора. Вы видите, они еще совсем новые на вид, и никто не скажет, что им уже семьдесят лет… Левкий!

– Я слушаю, учитель!

– Ты вертишь головою и, видимо, скучаешь по розге. А скажи мне: какой был год семьдесят лет назад?

Левкий выступил вперед и, почти не думая, бойко ответил:

– Сто пятьдесят седьмой год старой эры!

Лицо пожилого наставника изобразило мину нарастающего удивления и озарилось одобрительной улыбкой.

– Совершенно верно, сынок! Ты настолько же шаловлив, насколько быстро соображаешь!

Левкий и все ученики с трудом подавили желание расхохотаться от души. Все смотрели на ту часть памятной плиты, где резцом мастера была высечена дата составления договора.

– Да. – продолжал рассеянный учитель, – это было в сто пятьдесят седьмом году старой эры, или в сто восемнадцатом году новой эры, принятой у нас сейчас… Тогда в Понте был царем Фарнак Первый, который умер через девять лет после написания этих двух плит. В то время Херсонес переживал много горя от набегов варваров. Скифы, следуя своим зверским инстинктам, жаждали разрушить священный город наш, храмы его разграбить, взрослых мужчин и стариков убить, а матерей с детьми продать в позорное рабство. Того же они хотели и в прошлом году, того же хотят и сейчас, но с помощью богов будут наказаны за свою дерзость!.. Гераклеон!

– Я слушаю, учитель!

– Зачем ты вытаскиваешь из рукава альчики? Или хочешь сыграть в них с покойным царем Фарнаком?.. Не оправдывайся, получишь перед обедом два удара розгой, а сейчас читай, что здесь написано и что обещал нам понтийский царь! Вот отсюда.

Мальчик уперся ладонями в колени, чтобы лучше видеть, и, нахмурив белесые брови, стал читать по складам:

– «…клянусь Зевсом, Землею, Солнцем, всеми богами олимпийскими и богинями: другом буду я херсонесцам всегда и, если соседние варвары выступят походом на Херсонес или на подвластную херсонесцам страну или будут обижать херсонесцев и херсонесцы призовут меня, буду помогать им… буду содействовать охране их демократии по мере возможности, пока херсонесцы останутся верны дружбе со мною и будут соблюдать дружбу с римлянами и ничего не будут предпринимать против них…»

Чтец замялся, передохнул и с недоумением поглядел на учителя. Тот, сложив руки на отвисшем животе и сощурив сладко глаза, кивал головой в такт чтению, как бы подтверждая пункты договора. Неожиданная заминка заставила его открыть глаза и нахмуриться.

– Почему ты вдруг остановился, Гераклеон, или альчик попал тебе в горло?

– Нет, учитель, у меня в горле свободно. Но здесь говорится о дружбе с Римом. Фарнак обещает помогать нам тогда, если мы будем дружны с римлянами, а мама говорила, что царь Митридат собирается воевать с Римом, а Херсонес будет помогать Митридату… Значит – мы нарушили договор?

– Гм…

Бион широко раскрыл глаза и с глубокомысленным видом устремил их вверх, в осеннее небо. Потом вздохнул и покосился в сторону храма.

– Да, дети мои! Тогда Фарнак за свою помощь нам требовал дружбы с Римом, сегодня Митридат, его внук, хочет, чтобы мы помогали ему против Рима!.. Когда враг у ворот, мы готовы дружить с самим Кербером или обещать все звезды неба тому, кто поможет нам!.. Не задавай таких вопросов, Гераклеон, ибо они решаются не нами с тобою, а советом и народом полиса… Так надо!

9

В глубине храма мигал и шевелился неугасимый огонь, по преданию тот самый, который привезли сюда первые эллины-мореходы, основатели города. Сноп серого дневного света падал откуда-то сверху, освещая группу людей, столпившихся между светильником и входной дверью.

Здесь были «царь» Агела, эпистат Херсонеса Миний и видные городские демиурги.

Агела был высокий, еще молодой мужчина с красивым, словно застывшим лицом. Его бесстрастные глаза смотрели куда-то мимо людей, с которыми он говорил. Одет он был просто, придерживаясь эллинской моды широких ниспадающих складок, тщательно маскируя в одежде следы варваризации, коснувшейся херсонесцев весьма основательно. Никто не видел улыбки на его лице. С одинаковой серьезностью он возносил молитвы к богам, стоял на трибуне среди площади на виду у всего народа или выполнял каждодневные гимнастические упражнения. Известен был как метатель диска.

Строгая манера держать себя, внешняя отвлеченность от мирской суеты и высокое звание не мешали Агеле быть владельцем виноградников, иметь свою давильню с рабами-виноделами и лавку, где торговал вином раб Тириск.

Пять парусных кораблей Агелы плавали вдоль западных берегов Тавриды. Он был одним из богачей Херсонеса и имел завидное право первым заключать торговые сделки с заграницей; пользовался этим правом неукоснительно и имел немалый доход.

Как ритуальный «царь», он ведал всего лишь делами культа, представлял полис перед богами, обращался к ним от имени народа и следил за сохранением и соблюдением религиозных традиций.

Миний юридически был ниже Агелы, поскольку в его ведении находились только земные дела, в которые царь не вмешивался, но в действительности он являлся подлинным руководителем государства, главою исполнительной власти, ограниченной лишь группой эсимнетов и более многочисленным советом, отчитывался же перед экклезией. Его приказы шли от имени совета и народа.