Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович - Страница 124

Ломо вторично прошептал заклинание и потер лоб амулетом, что висел у него на шее. «Потом, – еще тише прошептал он, – вечером, я расскажу тебе все. Эта рыба – вовсе не рыба, а сам Вурругура». Так они называют дедушку водяного, того самого, которого эллины кличут Посейдоном, а у скифов он носит имя Фагимасад…

Палак повернул голову и в восхищении прошептал:

– Она умеет интересно рассказывать, эта рабыня! Откуда она родом? Как ее звать?

– Это Ирана, – ответил Раданфир, потом неуверенно добавил: – Она родилась и выросла где-то за Гирканским морем, кажется в Сузиане.

– Это южнее Мидии, – пояснил шепотом Фарзой, – там, где реки Тигр и Эль-Фрато впадают в южное море…

– Ты что же, был там? – изумился Раданфир.

– Нет, я читал о тех краях в книгах Тимосфена и Тимагета!

– Тсс… друзья, помолчите, я хочу дослушать рассказ.

Ирана продолжала:

– Вечером у костра, после сытного ужина, рыбаки разлеглись на плащах и положили во рты жевательный корень. Все приготовились слушать рассказ старшины.

«Так вот, – начал Ломо, – Вурругура хитер и злобен, он опутывает своей бородой ноги пловцов, он заставляет людей крючиться в холодной воде, и много других уловок знает Вурругура, что значит – Топилец! Он умеет прикидываться рыбой, только узнать его легко: такая рыба имеет голову и хвост, но не имеет тела!»

«Чем же связаны голова и хвост?»

«А я откуда знаю! Но это так, ты сам видел! Так вот, однажды, давным-давно, человек нашего племени по имени Ало со своей женой били копьями рыбу, так же как мы сегодня. Они стояли на камнях рядом. Муж выкидывал рыбу копьем из воды, а жена складывала ее в корзину. Вдруг Ало говорит: «Вон плывет огромная рыба, только середину ее я не могу разглядеть». Жена человека, как все женщины, была немножко колдунья. Она поспешно удержала его руку и сказала в страхе: «Не тронь эту рыбу!» Но муж только засмеялся в ответ, не понимая, почему он должен отпустить такую крупную добычу. Оттолкнув жену, неразумный человек ударил странную рыбу копьем. Ай, какой неразумный был этот человек!»

«Ай, ай!» – повторили рыбаки, качая головами.

Рыба ушла вглубь и унесла с собою копье.

Вечером, в такое время, как сейчас, жена и муж поужинали и стали собирать сухую траву для ложа. Жена сказала: «Ты не послушал меня и ударил рыбу копьем. Ты сделал очень худо! Вурругура не прощает тем, кто бросает в него копьем!» – «Что же мне делать?» – спросил муж в страхе, ибо он, как и все мужчины, был храбр только днем.

Жена приказала ему принести обрубок дерева, что Ало и исполнил. Он с удивлением смотрел, как она положила чурбан на ложе из сухих листьев, а потом сняла с мужа плащ и окутала им дерево так, что оно стало походить на спящего человека. Сама легла рядом. «А ты, – сказала она мужу, – залезай на дерево и не спи. Привяжи себя к стволу, чтобы не упасть».

Человек вскарабкался на дерево и привязал себя к стволу и ветвям.

Ночью, когда кричит сова и духи ночи ходят всюду, стремясь сделать людям зло, взошла луна. И вышел из темной реки Вурругура. Он был страшен, волосат и с рогами. Его глаза горели, как две луны, а зубы белели, подобно обглоданным ребрам быка. Ало так испугался, что потерял силу в руках и ногах. Он упал бы на землю, но веревки держали его.

Вурругура шел к тому месту, где спала жена опрометчивого рыбака. В лапах он нес то самое копье, которым Ало колол рыбу и которое так неосторожно метнул в него. Водяной подошел к спящим и, приняв чурбан за человека, ударил его копьем с такой страшной силой, что наконечник прошел дерево насквозь и углубился на два локтя в землю. После этого водяной с довольным урчанием ушел обратно в реку.

Утром жена сняла мужа с дерева окоченевшего, потерявшего сознание. Он остался жив, но навсегда потерял способность говорить и охотиться.

«С тех пор, – закончил Ломо свой рассказ, – наше племя боится раздражать Вурругуру-Топильца!.. Так ли я говорю, воины?»

«Истинно так!» – подтвердили присутствующие в один голос.

Эту сказку, а вернее быль, – заключила Ирана, – мне рассказал сам дед, и в ней все верно. Есть много духов вокруг нас, добрых и злых, но если знать, чего они не любят и никогда не раздражать их, они не принесут зла.

Ветер дохнул в амбразуру окна, огонь пыхнул в очаге, на миг осветив все углы горницы, где сидела царица. Девушки испуганно зашептали и стали жаться одна к другой.

– Интересный рассказ, – отозвалась Опия, вздыхая. – В нем говорится, что нельзя идти против тайных сил, против духов, которые сильнее нас, людей, сильнее царей и их ратей…

Раданфир забеспокоился, предчувствуя, что царица скажет неладное.

– Пойдем, государь, – зашептал он, – рассказ Ираны окончен. Пусть царица отдыхает со своими девушками.

Палак сделал отрицательный жест, продолжая прислушиваться к словам Опии. Та продолжала:

– Вот я верю, что только херсонесская Дева может прогнать мою печаль и наградить ребенком. Палак обещал мне, что я скоро смогу поклониться Деве, но боги к нему самому оказались неблагосклонны. Херсонес опять устоял, как и в прошлом году, опять прибыли чужеземные войска из-за моря, и все, что было тогда, хочет вновь повториться. Может, и нам, по примеру прошлого года, придется бежать в степь и жить там в холодной юрте и питаться кислым молоком.

– Что ты, госпожа! – порывисто ответила Ирана. – Наш царь победит!

– Нет, – Опия печально покачала головою, – я верю Никии, она лучше умеет проникать в тайну будущего, чем Тойлак с его жрецами. Видно, в самом деле счастье Палака на востоке, только он, подобно человеку Ало из твоей сказки, не захотел послушать тех, кто знает это, и пошел наперекор судьбе… А судьба – тот же Вурругура. О горе!.. Она не любит, когда ей перечат!..

Суеверная и впечатлительная Опия не могла скрыть мрачных предчувствий. Мысль о поклонении херсонесскому кумиру захватила ее целиком. Теперь ей казалось, что она не будет счастлива до тех пор, пока не выполнит указаний битии и не преклонит колени в храме Девы.

Царь сблизил руками полы занавеса и бесшумно пошел прочь, сопровождаемый друзьями.

Верные князья сидели на кошмах и при свете каганцов тянули из бронзовых чаш самодельную брагу. Запасы греческих вин кончились. Ячменная брага и кумыс вновь стали подаваться за царским столом, как и в далекие времена Атея.

Увидев царя, князья лениво поднялись на ноги.

Палак вошел прямой и статный, с горделивым и самоуверенным видом. Только таким он показывался своим воеводам и народу. Никто, кроме ближайших друзей, не должен был знать о печалях и опасениях владыки.

– Что я слышу? – весело воскликнул он. – Будто за стеной кони ржут, зовут нас в набег!

– То не кони, великий царь, – отозвался Ахансак, разглаживая ладонями необъятный живот, – то в брюхе у нас бурчит… А все от браги этой. Вздувает нутро, проклятая!

Царь, а за ним все присутствующие рассмеялись.

– Поезжайте в степь навстречу Диофанту! – гаркнул полным голосом Раданфир. – Там растрясете ваши утробы. Вы, как застоявшиеся жеребцы, отяжелели!

Палак поднял голову и, смотря в темное окно, добавил:

– Что верно, то верно. Надевайте катафракты – да на коней! Собирай, Раданфир, свою боевую драгону и покажи понтийцу, чего стоят сколотские витязи в сомкнутом строю!

Князья оживились и ответили боевым кличем. Царь продолжал:

– А кто хочет пить греческое вино, тот должен хорошо бить греков! Побьем понтийцев, захватим Херсонес и опять будем пить красное вино, которое веселит сердце и не распирает брюхо!.. Пусть слабые женщины дрожат от страха и слушают карканье старых битий. Мы, воины, верим только в звон наших мечей… Мы победим!

– Победим! – отозвались князья.