Митридат - Полупуднев Виталий Максимович - Страница 83

– Слушаем и повинуемся, великий государь! – хором ответили все, кто стоял перед ним.

– Трифон!

– Я здесь, у ног твоих, повелитель! – упал на колени воин, звеня доспехами.

После земного поклона он поднял голову. При слабом свете его безбородое, морщинистое лицо выглядело как страшный череп, угловатый, застывший в жестоком оскале. Это был доверенный евнух царя, глава его личной охраны.

– Сам отнесешь две золотых вазы с серебряными монетами в дар городским храмам. Архонтам передашь, что я жду их к себе немедленно, зачем – узнают, когда придут!.. Отправляйся!

Царь остановил взгляд на стоящих справа соратниках, столь не похожих один на другого, – величественного Гая и сутулого, но уверенного в своем спокойствии Менофана.

– Ты, Менофан, отвечаешь за размещение войск и порядок в лагерях. А ты, Гай, не теряя времени, сооружай учебные поля и городки и начинай обучение молодых воинов горной войне и штурму крепостей!.. Идите оба!

Менофан склонил голову и вышел из хижины бочком, вслед за статуеподобным Гаем, который умел держаться с достоинством даже перед Митридатом.

– Тебе, Тирибаз, – продолжал царь свои распоряжения, – приказываю тотчас же направить верного человека к соанам. Жду их стариков, хочу напомнить им, что соанская держава обязана мне союзом и помощью, о чем есть клятвенная запись!.. Ты знаешь.

– Понял, выполню! – склонил голову Тирибаз, который еле стоял на ногах после утомительного перехода. Перс был изнежен и к походным трудам непривычен. Однако старался держаться бодро, зная, что царь не жалует слабых.

– Действуй!

– Отец! – раздался негромкий, но решительный голос Фарнака, теперь могучего мужа с курчавой бородой. Его бурка была залита грязью, красные сапоги стоптаны и облеплены глиной. Было видно, что в минувших походах он не чурался воинских трудов и, как всегда, старался быть среди бойцов.

– Знаю, что ты намерен сказать, – отозвался царь с мягкостью. – Хочешь идти с Менофаном к войску, не так ли?

– Ты мудр и всеведущ, государь!.. Хочу проследить, как будут лагеря укреплять, да и за коней боюсь, припотели они, голодны. Чтобы воины не опоили их!

– Да, да, сын мой, иди!

Красивый воин повесил оружие Митридата на сучок сухого дерева, стоящего посреди хижины, а сам, припав на колени, стал раздувать огонь в очаге, вытягивая трубочкой розовые губы. Пламя вспыхнуло и с треском охватило сухой хворост, заготовленный еще хозяевами. За дверью стемнело, зато в хижине стало светлее, потеплело.

Около царя осталось трое самых молодых из его свиты. Красивый воин хлопотал, устанавливая над огнем треножник с котлом. Другой, черноглазый, с острым девическим лицом, снял походную одежду, оказавшись девушкой-смуглянкой, живой и веселой, видимо совсем не утомленной горным переходом. Она приблизилась к царю и уселась у его ног на земляной грязный пол, пачкая фалды узорчатого хитона.

– Отец и государь! – сказала она высоким голосом, смеясь и заглядывая в глаза царю. – Только я никуда не прошусь, я хочу быть около тебя!

– Но я передохну и отправлюсь осматривать лагеря!

– И я с тобою!

– Жаль, что ты родилась девушкой, Клеопатра! – рассмеялся Митридат. – Тебе надо было обменяться местами с Эксиподром. Тогда ты была бы не дочерью, а сыном моим и ездила бы верхом на коне рядом со мною! А Эксиподр завивал бы локоны в гинекее. Он только и мечтает, как бы из полевого стана попасть под своды дворца!

– Нет, великий государь! – смело возразил белокурый, синеглазый Эксиподр, прозванный за свою внешность «красавчиком». – Хоть я и люблю блестящие вещи и великолепие твоих дворцов, но я готов по одному твоему слову сесть на коня и поскакать в битву. Прикажи, батюшка!

Юноша сбросил с плеча бурку и схватился за рукоять позолоченного меча. Он сделал шаг вперед, олицетворяя собою силу и задор молодости. Его блестящие глаза, раздувающиеся ноздри и воинственная осанка выражали решительность. Только все это выглядело слишком картинно и не вязалось с мрачным хаосом и кровавой сумятицей настоящих сражений.

– Придет время – прикажу, – насмешливо прищурился Митридат. – Впереди много-много сражений, успеешь отличиться! А тебе, Клеопатра, все же не место среди лагерных костров, как и в этой хижине. Ступай к Бакху!

– К Бакху? – Девушка сделала капризную гримасу. – Опять в гинекей? Да ведь и гинекея-то нет, все женщины сидят в седлах!

– Все женщины будут жить в городе, и ты с ними. Там лучше, удобнее! Пойми, дочь моя, твое лицо не должно чернеть на ветру, как у пастушки, тебе нельзя портить руки о поводья! Сохраняй самое сильное оружие женщины – свежесть и красоту! Дай срок, и ты понадобишься мне и тогда сможешь показать, на что ты способна!

Он провел богатырской рукой по ее спутанным пушистым волосам.

– Но вот Гипсикратия тоже женщина, но она всегда с тобою!

Клеопатра кивнула головой в сторону красивого воина, который, сдержанно улыбаясь, размешивал серебряной ложкой кипящее варево.

– Гипсикратия – мужчина, случайно оказавшийся женщиной! Ее место около меня!

Речь шла о совсем особой роли наложницы Гипсикратии, достойной дочери отважного племени исавров, замеченной царем на празднике племени, где она показала себя настоящей амазонкой, неутомимой наездницей, владеющей мечом и пращей. Смуглая девушка-воин стала телохранителем царя, сопровождала его во всех походах и даже в сражениях. Для Митридата она была самым близким и необходимым человеком, в ней так удачно сочетались беспрекословность рабыни, сила и верность воина с преданностью любящей женщины.

Она не выпускала из рук оружия, охраняла сон владыки, когда тот, усталый, ложился на походное ложе, приготовленное ею же. Она умела запекать в горячей золе желудок барана, наполненный кровью и кусками хрустящего сала с чесноком и орехами, – блюдо исавров, полюбившееся Митридату. А по утрам кипятила горячий отвар из душистых возбуждающих трав, выпив которого человек чувствует себя бодрым и веселым на протяжении всего дня. Митридат все чаще прибегал к этому питью, и не только утром, но и в обеденное время.

Царь никогда не был спокоен, его мучил демон подозрительности, внушал ему тревожные мысли об измене близких людей, о подготавливаемом втайне покушении на его жизнь. Но, чувствуя рядом Гипсикратию с ее неусыпным вниманием, он засыпал сладким, освежающим сном. И казалось, сквозь сон слышал ее дыхание, шорохи ее одежды, ощущал теплоту ее тела. Если бы он, проснувшись, увидел, что Гипсикратии рядом нет, что он один, то сразу вскочил бы в тревоге и схватился за кинжал. Но верная спутница была всегда около: то готовила пищу, то осматривала его одежду – цела ли, не отсырела ли, не заползло ли в ее складки ядовитое насекомое. Царь верил немногим, а из немногих только Гипсикратии. Лишь из ее рук он принимал и спокойно выпивал кубок вина, зная, что оно не отравлено.