Игра с огнем - Джейн Анна - Страница 8

Дэнву нужно было освободиться от напряжения – хотя бы с помощью драйва, живущего в ночных заведениях и исходящего от любителей клубной жизни. В потоке цветомузыки и шумных звуков образ Марии умудрялся расплыться, а потом и вовсе исчез.

Они веселись почти до самого утра, отрывались под громкую, бьющую по легким музыку, а потом, когда вся компания подошла к барменской стойке, ему все-таки удалось найти среди гостей девушку, которая внешне напоминала Марию: та же тонкая фигура, те же короткие прямые светлые волосы, те же порывистые движения. Только губы совсем другие, не такие, как у Бурундучка, да и в платье Чипа он никогда не видел, но для чудесной ночи и эта миловидная девочка ему вполне подойдет. Ведь, кажется, он очень ей понравился.

Утром я встала на удивление легко, с ясной головой, хорошим настроением и привкусом клубники на губах. Странно, перед сном же молоко с медом пила. Распахнула я глаза почти в семь часов, даже чуть раньше. Встала, сладко потянулась, как кошка, подошла к окну и сразу заметила, что вокруг все стало немного другим: цвета ярче, вещи объемнее…

«Доброе утро, планета!» – оказалось, огромный яркий плакат, разноцветные буквы которого вобрали в себя всю палитру радуги, всю ночь бережно готовился заботливыми головастиками, ставшими от неясного, смутного пока восторга розово-золотистыми, как вон те рассветные облака на ясном светло-голубом небе, что виднеются мне из окна.

Вдохнув все еще пропитанный влагой воздух полной грудью, я вспомнила, что мне снилось что-то необыкновенное – по ощущениям еще более ласковое, чем… Чем…

Дыхание на секунду перехватило. И тут же вспомнился вчерашний вечер. То, что было во время ливня.

…чем поцелуи Смерча.

Мы не обращали внимания на Ольгу и Никиту, не обращали внимания на дождь, не обращали внимания на ветер и холод, мы вообще ни на что не обращали внимания, мы просто долго-долго и упоенно целовались… Как будто бы нам громовым голосом с неба сообщили, что если мы перестанем делать это, то в мире начнется апокалипсис, а если продолжим, вложив в это все свои тщательно скрываемые эмоции и желания, то всюду воцарится счастье. А так как мы все-таки были Чипом и Дэйлом – глупыми спасателями-бурундуками, то нам пришлось выбрать второе. Потому что они «всегда спешат туда, где ждет беда».

Лица, руки, шеи – все было мокрым от дождя, и мне казалось, что я в объятиях человека, сотворенного из воды, хотя, наверное, он думал точно также.

Прохладные капли падали на лоб, стекали из-под ресниц, попадали на щеки и губы, и даже во рту был привкус проливного дождя – такой же, как у родниковой ледяной воды, которую из ковша пьют усталые путники, проделавшие долгий путь в гору. Холодная одежда липла к телу, а мы этого не замечали, но когда мои ладони замерзли, и Дэн грел их, приложив к своей влажной шее – одна из них полностью закрыла блестящую татуировку.

Он запускал руки в мои мокрые волосы, чему-то едва заметно улыбаясь. И гладил по спине, вырисовывая замысловатые узоры. И позволял мне обнимать себя так сильно, как мне в тот миг хотелось, и я касалась его плеч, просовывая пальцы под ворот его футболки, цеплялась за них, поднималась на цыпочки, требуя нового поцелуя.

Я не знаю, сколько это продолжалось, может быть, десять минут, может быть, час. Но все происходило очень просто, само собой, как будто бы так и должно было быть. Ни тени сомнения, ни смущения, а только лишь упоительный восторг. Простой, безыскусный человеческий восторг в чистом, неразбавленном виде. Концентрированный восторг. Истинный.

Я вспоминала все это, и образы, звуки дождя и дыхания, прикосновения друг за другом просыпались в моей памяти. Мне все больше хотелось смеяться.

Если бы Маринка и Лида пристали ко мне с вопросом: «Расскажи, как это было?!», я бы ничего им не сказала. Лишь загадочно бы поухмылялась, как сова, и многозначительно посмотрела бы на подружек, поиграв бровями.

Я бы промолчала не потому, что стеснялась или потеряла дар речи, а просто потому, что думала – эти воспоминания могут принадлежать только двум людям: мне и ему. И делить их с кем-то еще совсем не хотелось. Мой Смерчинский, мой поцелуй и мои воспоминания. Мои и больше ничьи.

Наверное, я бы просто сказала девчонкам, что мы долго целовались, не вдаваясь в подробности и не описывая свои истинные ощущения, которые я, кажется, буду хранить долго – в специальном потаенном сундучке души. Я бы добавила, что это было круто, и похвасталась, что у Смерча широкие плечи, ловкие и ласковые пальцы и удивительно наглые губы, и добавила, что он в этом деле – целовательном – настоящий профи!

Наверное, куда бы подробнее я рассказала подругам о том, как мы бегали по дорожкам парка друг за другом по пузырящимся от дождя лужам, весело смеялись и хором ругали недоумевающего Черри, которого Анька отправила вон из парка, как только вернулась с «задания». Она написала сообщение Помойке, чтобы они резко делали ноги, и парни послушали ее! А еще мы фотографировались на цифровик Смерчинского, который оказался водонепроницаемым. Обнимались, строили уморительные рожицы, улыбались, и я все пыталась незаметно заснять Дэна с рожками, то и дело ставя за его головой, но он каждый раз замечал это и ловил меня за руки.

Чуть позднее Дэн догнал меня у детского розового паровозика, в котором обычно катались совсем уж малыши и который стоял сейчас неподвижно, обнял одной рукой и уставился на меня каким-то шальным взором. Он не спешил отпускать меня, смотрел прямо в глаза, а наши носы касались друг друга, как будто мы со Смерчинским оба были эскимосами, решившими попрактиковать свой необычный поцелуй.

– Что? – осторожно спросила я тогда, глядя то на мелькавшую в небе, справа, тонкую белую молнию, то на него. Губы у Смерча были полуоткрытыми, как у ребенка, увидевшего новую игрушку, которую злая мама долго не покупала ему, а потом раз – и подарила на Новый год.

– Ротик закрой, муха залетит, – не поленилась сказать я, не отпуская его плеч – о да, моя душа добралась до них и заставила пальцы крепко-крепко в них вцепиться.

– Просто смотрю, – отозвался он полушепотом, который я с трудом расслышала из-за шума дождя, бьющего в асфальт тяжелыми струями с маниакальным упрямством. И почти тут же в который раз раздался гром – но не пугающий, а приглушенный, отдаляющийся.

– В глаза? – спросила я, разглядывая его мокрые слипшиеся ресницы.

– В глаза, – согласился Смерч.

– Зачем? – удивилась я, сильнее его обнимая. Дэн, не отрывая немигающего взгляда, откинул назад свои потемневшие и потяжелевшие от воды волосы.

– Хочу запомнить их выражение, – серьезно ответил он.

– Ты сможешь их сфотографировать, – важно разрешила я.

– Отличная идея!

Миг, и мое лицо осветилось вспышкой – Дэнни достал фотоаппарат отработанным движением фокусника.

Не знаю уж, как это смотрелось со стороны, но мы, обескураженные друг другом, мокрые уже едва ли не насквозь, но одинаково довольные происходящим, фотографировались и дурачились, и нам казалось, что мы знаем друг друга тысячу лет.

Веселье закончилось в тот момент, когда я вдруг достала из кармана телефон, чтобы посмотреть время, и увидела с десяток пропущенных звонков от мамы. Пришлось ей перезванивать, выслушивать ее гневные крики, объясняться, врать, говорить, что я бегу домой из библиотеки, косясь при этом на тихо смеющегося Смерча.

– Если я не приду домой в ближайшие полчаса, мама меня убьет, – загробным голосом сказала я ему, когда связь отключилась. Мама обещала меня собственноручно задушить, когда я приду домой. Она, оказывается, звонила мне уже несколько часов и совершенно безрезультатно – у меня был отключен звук.

– Я довезу тебя, Чип, – тут же сказал Дэн. По идее, это должно было звучать, как предложение, но мне показалось, будто бы он просто ставит меня в известность о принятом решении.

– На твоем «Выфере»? – обрадовалась я, тут же вспоминая красно-белого красавца. – А ты ведь обязан мне одну поездку!