Н. - Кинг Стивен - Страница 13

Но!

Я не смогу так жить все время.

Зато я — ЗАТО Я УСПЕЛ КАК РАЗ ВОВРЕМЯ. ОНО УЖЕ ГОТОВО БЫЛО ВЫБРАТЬСЯ. Врата держат до определенного момента, потом требуется вызов врача. Шутка. Моя.

Я видел глаз. Трехстворчатый, как и говорил Н. Ни в этом мире, ни в этой вселенной нет ничего подобного.

Он прогрызает себе путь.

Я не смирюсь. Сначала безумие Н. пустило корень в моей психике (гниловатый корешок, как я шучу), и он стал расти, рвать душу на части; пророс другой корень, третий; закрепился ствол. Они раздирают меня, раздирают мое…

Но!

Я видел своими глазами. Рядом с нашим миром есть другой. Чудовища и боги. МЕРЗОСТНЫЕ БОГИ!

Остался один вопрос. Убью себя, тогда что? Если все — фантазия, мучениям конец. А если все происходит не только в моем воображении? Восьмой камень укрепится. По крайней мере до тех пор, пока кто-нибудь — следующий «ХРАНИТЕЛЬ» — не сунет нос на поле Аккермана и не увидит…

Гм-м… А самоубийство — не самый плохой исход!

9 октября 2007

В последнее время — заметные улучшения. В голове не звучат чужие мысли. Два дня назад, когда я последний раз ездил на поле Аккермана, опасения оказались напрасны. Камней, крепких, как мироздание, было восемь. В небе кружила ворона. Она сделала крюк, чтобы не пролетать прямо над камнями, зато она летала над полем! Дас ист фантастиш! (Шутка.) Я стоял с фотоаппаратом на шее (да, не любят тутошние камни фотографироваться… Н. был прав, у меня тоже ничего не получилось. Радон?), стоял в том месте, где дорога теряется в траве, и думал: ну как мне могло привидеться, что их было семь? Должен признаться, что сосчитал шаги, пока шел к машине (путь кончился нечетным шагом у двери, поэтому я еще походил вокруг) — ясно, что такие симптомы быстро не проходят. Они словно судороги в сознании — сжимают и долго не отпускают. Все-таки может быть… Смею ли я надеяться, что станет лучше?

10 октября 2007

Конечно, есть и другое объяснение; иногда я с ужасом размышляю над ним. А вдруг Н. был прав насчет солнцестояний? Одно прошло, и скоро настанет другое. Закончилось летнее, впереди — зимнее. Если это так, то хорошо, правда, ненадолго. Если эти симптомы, эти «судороги» начнутся следующей весной… а потом — другой год, и опять весна…

Я не вынесу, вот и все.

А теперь еще этот глаз. Не могу отделаться от мыслей о нем — Глаз, плывущий в абсолютной тьме.

И что-то там еще виднеется.

КТХУН!

16 ноября 2007

Восемь. И всегда было восемь. Теперь я знаю точно. Поле лежало в тишине, покрытой осенней увядшей травой, голые деревья прижались к подножию холма. Под тяжелым небом — стальная гладь Андроскогтина. Мир замер в ожидании снега.

Но самым прекрасным подарком была птица! Она сидела, нахохлившись, на одном из камней.

ПТИЦА!

Уже по дроге в Льюистон я осознал, что даже не пересчитал шаги к машине.

Подведем итоги. Насколько я теперь понимаю, я подцепил «простуду» от одного из моих пациентов, и она потихоньку проходит. Кашля уже нет, насморк почти прошел.

И как я раньше этого не понял.

25 декабря 2007

Рождественский вечер я провел с Шейлой и ее семьей — поужинали вместе, обменялись подарками. Дон с Сетом пошли в церковь, на процессию со свечами (у добрых прихожан волосы встали бы дыбом, узнай они о языческих корнях этого ритуала), а Шейла сжала мою ладонь и сказала:

— Ты вернулся. Как хорошо. Я так боялась!

Да, родных и близких не обманешь. Это доктор Дж. мог что-то заподозрить, Шейла все видела. Милая Шейла.

— Этим летом и осенью у меня был сложный период, — ответил я. — Я бы сказал, духовный срыв.

Срыв-то, скорее, был душевный. Когда человек надолго задумывается о том, что мировосприятие — это лишь вуаль, за которой кроются жуткие чужие миры, происходит душевный срыв.

Далекая от таких абстрактных идей, Шейла пояснила:

— Я боялась, что у тебя рак, Джонни. Остальное — ерунда.

Милая Шейла! Рассмеялся и обнял ее.

Потом, когда мы убирали на кухне после праздничного ужина (попивая эг-ног), я спросил, не помнит ли она, почему мы в детстве называли мост Бейл — «Убей-мостом». Сестра наклонила голову набок и рассмеялась.

— Это все твой дружок выдумал. Помнишь? В которого я была влюблена.

— Чарли Кин, — ответил я. — Не видел его черт знает сколько времени, разве что по телевизору. Бедолага изображает из себя доктора Айболита.

Она в шутку шлепнула меня по руке.

— Завидуют молча. Ну да ладно. Помню, мы раз удили рыбу с того моста, ма-а-аленькими такими удочками. Чарли перегнулся через перила и говорит: «А знаете, если с этого моста загреметь, то насмерть точно расшибешься. Убей-мост». И так нам стало смешно, хохотали как полоумные. Ты разве не помнишь?

Потом я вспомнил. Мост Бейл стал Убей-мостом с того самого дня, И Чарли — добрая душа — тогда точно подметил: ручей Бейл неглубок под мостом. Потом он, конечно, впадает в глубокий Андроскогтин — может, точку слияния даже видно с поля, я как-то не обратил внимания, Андроскогтин течет к морю. Один мир ведет к другому, и каждый из них прячется глубже предыдущего; такое устройство заложено в природу всего сущего на земле.

Вернулись Дон и Сет, оба мужчины Шейлы, большой и маленький, оба запорошены снегом. Мы обнялись, попрощались, и я покатил домой, слушая рождественские песни. Я уже давно не был так счастлив.

Думаю, эти записи… этот дневник… эту хронику несостоявшегося безумия (я ведь почти сошел с ума, стоял в двух шагах от края пропасти) пора прекращать.

Слава тебе, Господи; а меня — с Рождеством!

1 апреля 2008

Сегодня день дурака, и в дураках остался я. Приснилось поле Аккермана. Голубое небо над темно-синей рекой, талый снег и первая травка зеленеет и пробивается сквозь белые полосы. И опять стоят семь камней. И опять тьма сгущается в круге. Ее пока немного — так, темная клякса, однако клякса вырастет, если не принять мер.

Проснувшись, пересчитал книги. Шестьдесят четыре. Хорошо. Четное, и можно делить, пока не дойдешь до единицы. Интересно, надо взять на заметку. Счет не помог. Рассыпал кофейные зерна на кухонном столе. Выровнял в диагональ. Стало лучше — пока. Все равно надо ехать, устраивать осмотр. Мандражировать некогда. Оно начинается снова.

Снег почти сошел, приближается летнее солнцестояние (еще не высоко над горизонтом; уже поднимается), и все начинается опять.

Я как…

Боже, помоги мне. Я как пациент, у которого была ремиссия, и вот, проснувшись как-то утром, он обнаруживает здоровенный жирный сгусток в подмышке.

Я не могу больше.

Я должен еще.

[Позже]

На дороге еще лежал снег, тем не менее я добрался до П.А. Оставил машину на кладбищенской парковке и пошел пешком. Камней было всего семь, как и во сне. Взял фотоаппарат, посмотрел в видоискатель. Снова восемь. Восемь — пощады просим. Восемь — и враг с носом. Вот и хорошо.

Для всего мира хорошо.

А вот для доктора Бонсана — не очень.

Все это начинается опять; мой разум стонет от боли и предчувствия.

Боже, пожалуйста, спаси меня от этого кошмара.

6 апреля 2008

Как долго семь камней не хотели превращаться в восемь сегодня! А сколько еще всего предстоит делать… Считать, расставлять по диагонали — нет, не ставить по местам, как говорил Н., а выравнивать, вот что мне предстоит. Это символ, как причастие хлевом и виной.

Как я устал. А до солнцестояния еще так далеко.

Оно только набирает силу, а солнцестой так далеко.

Почему Н. не увил себя до того, как пришел ко мне? Экоистичная твар.

2 мая 2008