Борьба с химерами (сборник) - Лондон Джек - Страница 19

— Мне кажется, — возразил он наконец, — что пруд этот был жилищем твари, пленной твари, которая вырвалась на свободу. Но что это за тварь, сказать пока трудно… Скоро, вероятно, мы узнаем.

Через некоторое время, опомнившись немного от изумления и подкрепившись глотком вина (есть тут они не могли), они открыли другую дорогу, шедшую в противоположную сторону от первой, и пустились по ней, держа по-прежнему винтовки наготове.

На этой дороге в воздухе также носилось зловоние, но не такое сильное, как у пруда, и друзья проворно шли вперед. Скоро они подошли к краю леса, надеясь увидеть свет. И они, действительно, увидели его, но скорее, чем ожидали.

Внезапно и сверх всяких ожиданий откуда-то донесся протяжный женский крик. Крик замер и больше не повторился.

Это было первое ужасное обстоятельство, за ним последовало другое, которое было гораздо хуже. После крика водворилась тишина, которую нарушало только безостановочное жужжание насекомых, но вскоре раздался взрыв, а за взрывом прежний злобный отвратительный смех, походивший на лай гиены.

— О! — воскликнул Арндель, задыхаясь. — Что это за чертовщина?

Левингтон ничего не сказал, но бросился бежать в ту сторону, откуда донесся крик, а затем смех. В ту же сторону вела и дорога.

Когда они пробежали по этой дороге шагов двадцать, к ней присоединилась другая, усыпанная гравием и заросшая высокой сорной травой. А пробежав еще шагов сто, они увидели ограду, в которой были проделаны высокие и крепкие ворота, но самые створки ворот валялись на земле, сорванные с петель.

У этой ограды лес кончался.

Заглянув в ворота, они увидали большой старый сад, отличавшийся, вероятно, когда-то необыкновенной красотой, но теперь запущенный и превратившийся в джунгли, где были заметны только следы дорожек. В саду стоял дом с высокой нависшей крышей, выкрашенный розовой краской и обросший мхом.

Арндель с Левингтоном стояли в воротах и смотрели, очарованные прелестью картины. Легко представить себе, что такого зрелища они совсем не ожидали. В саду вокруг голубятни, такой же старой, как и все остальное, летали воркуя голуби, а в воздухе пахло цветами и слышалось жужжание пчел.

— Вот рай-то, — тихо прошептал Левингтон. — Но где же убийца?

Арндель схватил приятеля за руку и указал вглубь сада. Лицо его медленно бледнело.

В саду, неподалеку от дома, стоял павильон в одну комнату, отделенный от дома двором. Павильон был окружен рододендронами и снабжен трубой, одним окном с запертыми ставнями и дверью, которая была также заперта. Из прекрасного старого дома вышел человек со смуглым болезненным злобным лицом и всклоченными волосами, в небрежно накинутой одежде. Остановившись без шляпы на солнцепеке, он указал на павильон и… засмеялся.

— О! — мог только произнести Левингтон, опуская ружье.

Смех этот он слышал уже раньше. Это было то самое ужасное бездушное гоготанье, которое сопровождало крик и которое они слышали, когда в первый раз посетили остров.

В ответ на смех незнакомца из павильона тотчас же послышался поток злобных ругательств.

Охотники смотрели на павильон, не говоря ни слова, и вдруг лица у обоих побледнели, как полотно, и хотя губы их шевелились, но не произносили ни слова… И это было неудивительно, так как из-за угла павильона медленно и осторожно выползло страшное чудовище…

Это был сухопутный тропический краб невероятного, исполинского размера.

Он выполз из-за угла, размахивая в воздухе огромными клешнями и выпучив глаза, сидевшие на длинных стебельках и как две капли воды походившие на черные полированные пуговицы, повернулся к человеку, стоявшему на лугу, и равнодушно посмотрел на него.

В ворота было ясно видно страшное безостановочное колыхание щупальцев, сидевших вокруг сложного рта — характерное противное движение крабов, — было также видно, как животное медленно поводило стебельками, на которых сидели его бессмысленные выпученные глаза.

Затем краб повернулся и с ужасающей стремительностью бросился к павильону. Добравшись до него, он принялся долбить в окно, запертое ставнями, громадной правой клешней, размахивая ею, точно косой, равно-мерно поднимавшейся и опускавшейся. Послышался звон падающего стекла, а на дереве ставен, в том месте, куда ударялась клешня, появилась ясно видимая желтоватая борозда.

Из павильона послышался женский крик, и Арндель с Левингтоном как нельзя лучше поняли все, когда человек, запертый внутри, принялся осыпать стоявшего на лугу новыми ругательствами.

— Да ведь это сумасшедший, — пробормотал Арндель, — а внутри заперты две его жертвы. Это чудовище скоро сломает дверь или окно и тогда… — Он остановился, не смея докончить фразу.

И он был совершенно прав: рано или поздно окно либо дверь поддались бы под равномерными ударами огромных клешней, работавших подобно цепам. Только щепки летели кругом, и было слышно, как дерево трещало и откалывалось при каждом ударе.

Внутри снова раздались крики, скоро, впрочем, утихшие.

— Необходимо действовать, черт возьми! — воскликнул, наконец, Левингтон. — Отсюда до павильона около ста шагов. Как вы думаете?

И он стал уже прицеливаться из винтовки, как вдруг остановился и окаменел, как статуя.

До сих пор помешанный не отходил, по всей вероятности, далеко от дома. Этим обстоятельством, а также и тем, что животные редко нападают на душевнобольных или пьяных, можно объяснить, что он еще оставался в живых.

С другой стороны, сдержанность животных имеет свои границы, которые регулируются голодом, а краб, как затем оказалось, был страшно голоден.

В эту минуту сумасшедший тронулся вперед и дошел до конца усыпанной гравием дорожки, откуда он принялся насмехаться над несчастными, запертыми в павильоне.

Медленно и осторожно, как и до сих пор, краб повернулся и вытянул свои глазные стебельки во всю длину; еще медленнее огромные клешни опустились, замерли на миг, затем и клешни и глазные стебельки устремились вперед, прямо к беснующейся фигуре, жестикулирующей на дорожке.

И вдруг краб кинулся вперед, как-то пригнувшись к земле и покосившись на бок, причем его большие ноги сверкали, как спицы колеса, — до того быстро они двигались. И прежде чем человек успел бы перевести дыхание, сумасшедший упал и был смят под огромным панцирем краба.

Почти в одно и то же время грянули два выстрела скорострельных винтовок, и голуби со свистом взвились кверху всей стаей. Краб прыгнул вперед гигантским прыжком, и, все так же омерзительно покосившись на бок, помчался по лугу и скрылся из виду.

Человек, лежавший на дорожке, не кто иной, как сам Газенцио, был мертв, убит наповал одним ударом клешни.

Убедившись в этом, молодые люди бросились к павильону.

— Все благополучно! — крикнул Левингтон сидевшим взаперти. — Краб убежал, а сумасшедший умер.

Говоря это, он вытащил задвижку, которой была заперта дверь.

Дверь отворилась, и к ним на руки упал, теряя сознание, пожилой мужчина. На полу лежала в обмороке высокая смуглая молодая женщина.

Приятели молча перенесли в дом мужчину и молодую женщину, заперли дверь на задвижку и принялись приводить обоих в чувство с помощью вина и холодной воды.

Спустя полчаса спасенный, сидя в кресле, рассказывал охотникам хрипловатым голосом свою историю.

— Мы с Газенцио, — говорил он, — были компаньонами в одном предприятии в Южной Америке. Моя фамилия Кальдотеро. Что? Да, я англичанин. Однако эту фамилию я ношу уже много лет. Мы с Газенцио нажили состояние на своем предприятии, рассказывать о котором не стоит: в конце концов, ведь все равно, на чем бы мы ни нажили его; нажили и вернулись в Англию. Газенцио, будучи богаче меня, купил это поместье. В Южной Америке у Газенцио был любимый краб, большой сухопутный краб. Краб этот ползал за ним, точно собака, и сеньор кормил его сырым мясом.

Все ненавидели краба, но Газенцио всегда был странным человеком. Отправившись в Англию, он взял краба с собой, а когда он стал слишком велик, что произошло, как мне кажется, от сырого мяса, Газенцио посадил его в пруд, окруженный железной решеткой, и кормил молодыми барашками, просовывая их сквозь дверку в решетке.