Борьба с химерами (сборник) - Лондон Джек - Страница 17

— По-моему, зверь больше всего был похож на большую летучую мышь, — говорил Вудхауз. — У него были острые короткие уши, мягкая шерсть, крылья кожистые, зубы маленькие, но чертовски острые, а челюсти, по-видимому, не особенно сильные, иначе он перекусил бы мне кость.

— Да почти что и перекусил, — ответил Седди. — Даяки толкуют о каком-то "большом колуго" или "кланг-утанге", кто их знает, и уверяют, что животное это не часто нападает на человека, не будучи раздраженным. Вы, вероятно, чем-нибудь раздразнили его. Даяки говорят: есть "большой колуго" и "малый колуго", и тот и другой — хищники, они летают только ночью. Что касается меня, то я знаю только, что здесь водятся летающие лисицы — лемуры, но они небольшие животные.

— Гм… Если фауне Борнео, — проворчал Вудхауз, — угодно будет как-нибудь напустить на меня еще одного из своих представителей, наподобие того, с которым я столкнулся, пусть уж это будет не в нашей обсерватории, и не ночью, и не с беднягой без всякого оружия…

Ф. Марз

Краб Газенцио

Арндель с Левингтоном уверяют, что во всей этой истории виноваты… кулики. Однако, обвинять бедных куликов не совсем справедливо.

Кулики, как известно, птицы самые дикие из диких — болотные птицы, которые трогаются на юг в самом начале осени. Большинство их появляется в наших краях пролетом и вскоре отправляется дальше — в Африку, а те, которые заживаются, становятся слишком опытными. Поэтому Арндель с Левингтоном вздумали охотиться на куликов тотчас же после их прилета, когда они так доверчивы и простодушны, а погода так хороша.

Может быть, это было не совсем по-охотничьи, но зато чрезвычайно занятно. Это снова превратило Арнделя с Левингтоном в мальчишек, хотя они были сильные смелые люди, которые в течение остальных одиннадцати месяцев в году не имели дела с такими простодушными существами, как кулики.

Эта охота была для друзей настоящим праздником, и они устроили ее на затерянных где-то в глуши морских рукавах залива, впадавших один в другой и очень пустынных.

В один погожий, ясный денек они стреляли с лодки, поразительно похожей своими очертаниями на половинку сигары, разрезанной вдоль, и сидевшей в воде на пятнадцать сантиметров.

Когда солнце село за горной цепью, из камышей медленно поднялись две цапли и, резко выделяясь черными пятнами на огненно-красном фоне зари, полетели прямо к светилу дня. Налюбовавшись этой картиной, Арндель с Левингтоном повернули к острову. Их суденышко бесшумно скользило по морю, похожему на тусклое бледно-красное стекло, а так как оба охотника лежали плашмя, то лодка походила больше на какую-то огромную рыбу, чем на лодку с людьми.

— Жалкая нора! Кто может тут жить? — молвил, глядя на остров, Арндель, высокий молодой человек с желтовато-смуглым лицом.

— Кто его знает, — ответил Левингтон, оборачивая энергичное лицо к хмурым деревьям и крутя усы. — Каравайка живет теперь там, судя по голосу.

Приблизившись к берегу, охотники услыхали, что каравайка, должно быть, кричала на каком-нибудь болоте за темным, хмурым частым лесом, росшим у самого края воды. Под деревьями кто-то пытался развести сад, но заброшенные дорожки густо заросли сорными травами, а на развалившейся скамье реполов свил себе гнездо. Кто-то выкопал даже маленький прудик, теперь уже заросший и предоставленный крысам и разной водяной твари. Кругом было очень пустынно.

И вдруг, как будто для того, чтобы нельзя было ошибиться в свойствах местности и чтобы ни одно живое существо не могло приблизиться сюда со спокойным сердцем, послышался какой-то донельзя странный смех. Я нарочно говорю "донельзя странный", потому что он ничуть не походил на смех какого-нибудь животного, и никто, будучи в здравом рассудке, не счел бы его человеческим смехом. В нем не было ни капли веселья — какое-то отрывистое, бездушное и невыразимо злобное гоготанье, походившее на лай гиены.

Левингтон порывисто вскочил и сел, весь зардевшись.

— Что это такое? — воскликнул он. — Кто живет здесь, на острове?

Арндель ничего не ответил, но посмотрел под деревья, нахмурив темные брови.

Наступила мертвенно тяжелая тишина. Затем снова зазвучал тот же зловещий отвратительный безотрадный смех. Затем где-то отломился сук, с треском, похожим на пистолетный выстрел, и на острове снова водворилась тишина.

Подождав очень долгое время, не обнаружится ли еще что-либо новое, Арндель сел. Его лицо, оттенка слоновой кости, не изменилось.

— Я подъеду к берегу, — сказал он, и, энергично взмахивая веслами, направился к острову.

Левингтон тихо засмеялся.

— Вы всегда были отчаянным сорвиголовой, — пробормотал он.

Друзья причалили к берегу и побрели, утопая по колено в тучных сочных травах, по узким просекам под безмолвными деревьями, разыскивая тварь, что так странно смеялась, но ни одно живое существо не вознаградило их поисков. Только лес становился все темнее и темнее, да слабый ветерок одиноко пробегал по ветвям, как бы вздыхая и шепчась сам с собой.

— Да черт с ним! — объявил, наконец, Левингтон. — С меня довольно. Уйдем отсюда. Мы поехали, чтобы доставить себе удовольствие, а не исследовать неизвестные дебри и звуки без начала и конца.

Они наискосок пробирались к берегу, и были, пожалуй, уже в ста метрах от него. Непролазная чаща кустов и низких деревьев отделяла их от берега морского рукава, так что они слышали шум воды, но не видели ее. И в эту минуту им показалось, как будто гиппопотам поднялся на ноги в густой массе зелени и направился к морю. Слышался треск и хрустение веток, ломавшихся вдребезги; затем раздалось страшное скользящее грузное падение, сопровождающееся скорее не плеском воды, а грозным звонким бульканием, которое слышится при погружении огромного, тяжеловесного тела. Охотники прислушивались с минуту к шипению и клокотанию бесчисленных пузырей и к звучному чмоканию и глухому плеску волн, поднятых погрузившимся телом, затем побежали, хрустя ветками, через чащу к берегу, где, однако, ничего не нашли.

— Благодарю, — пробормотал Левингтон, с трудом переводя дух, — мне это надоело. Уйдем из этой мрачной пустыни. Мне хочется вернуться в культурный мир, в общество здоровых людей и обычных звуков.

Вдруг, — как бы в ответ на это, — снова раздался смех, тот же ужасный безумный смех, который прежде всего привлек их сюда. На этот раз он доносился издалека, из самых темных лесных дебрей.

Они усердно принялись грести, спеша скорее удалиться от острова. Ими овладело внезапное и непреодолимое желание видеть огни, много огней, и сидеть за настоящим столом, накрытым настоящей белой скатертью, и слышать звуки веселого людского говора.

— Скажите, пожалуйста, что за странное существо живет на этом острове? — спросил Арндель хозяина гостиницы после ужина, развертывая карту местности и указывая загорелым твердым пальцем на крошечный клочок земли, изображенный на ней.

— Сеньор Антонио дон Педро де Газенцио, — отвечал на это добродушный хозяин.

— Вот как! — воскликнул Арндель, закуривая сигару. — А что он за человек?

— Он странный человек, сэр, очень странный, и больше ничего. Вот что я всегда слышал о нем.

— Ага! Что же, он живет там ради удовольствия?

— А кто его знает. Прошу прощения, сэр, мне ничего больше не известно.

Арндель взглянул на хозяина, открыл портсигар и налил стакан вина.

— Присядьте-ка, — произнес он настойчиво, подвигая хозяину сигары и вино, — расскажите нам все, что вы знаете.

Хозяин сел и закурил дорогую сигару.

— Хорошо, — начал он медленно, но затем остановился. Ну, хорошо, слушайте, джентльмены, — проговорил он наконец, но только нам ничего не известно. Вот в чем дело… Мы знаем только, что ему принадлежат остров и дом, и что он живет там со своим другом и слугой-негром. А впрочем, друг его теперь уехал. Прежде это была господская усадьба, но я слышал, что она пришла в упадок после того, как он купил ее. Вот и все. Я больше ничего не знаю, кроме того…