Хаос - Уорд Рейчел - Страница 25

— Ну что?!

— Мое число… оно такое же? Тоже Новый год?

Он даже смотреть на меня не может. Ему тоже страшно. У меня такое ощущение, что он и не дышит.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — говорю я, и тут снова набегают слезы, и я утыкаюсь лицом в руки. Тогда он уходит. Слышу, как он налетает на косяк, слышу, как затихают его шаги во дворе.

Наверху проснулась Мия, сначала тихонько мяукает, потом вопит во все горло. Ее плач пробивает броню жалости к себе, и я поднимаюсь на ноги.

— Ну как, отпустило? — спрашивает Винни.

Я даже не знаю, что ответить. Адам ушел — какое счастье, ушел! — но в глубине души я понимаю: ничего на этом не кончилось. Он меня нашел. Мой дом больше не моя крепость.

Адам

Выхожу из дома — и все перед глазами плывет. Чисел она не видит, зато ей снятся сны, повторяющиеся, и снюсь ей, значит, я. Бред какой-то. Так не бывает. Получается, я ей снился еще до того, как мы познакомились, вот почему она так себя повела в первый день в школе. Она уже видела меня во сне. Как это?!

С числами я уже смирился: я же имею с ними дело всю жизнь. Я к ним привык, то есть для меня это «нормально». А у Сары дар какой-то иной, другое проклятье, и от этого у меня голова идет кругом. Не понимаю. Не вижу смысла.

Ноги сами несут меня в туннель. Дождь не перестал, а там сухо. Прислоняюсь к стенке напротив Сариной картины и тут понимаю, как я устал, и сползаю на землю. Гляжу на стену передо мной, а на меня оттуда глядит мое собственное лицо. Если она таким меня видела, да еще и чуть ли не каждую ночь… испугаешься тут.

Закрываю глаза, но картина никуда не девается. Она у меня в голове, наползает на меня, и это уже не краски — звуки, вкусы, запахи. Слышу, как плачет ребенок, тоненько, отчаянно. Сара тоже плачет, но по-другому, она больше ни на что не надеется. Кругом грохот — это рушится охваченный пожаром дом. Пламя до нас еще не добралось, но воздух раскалился, это невыносимо. Мы в ловушке.

Открываю глаза, хватаю горсть щебенки и швыряю в картину.

— Это картина, картина и больше ничего!

Я понимаю, что все не так просто, но не хочу себе в этом признаваться. Я вообще не хочу всего этого: чисел, страшных снов, жуткого будущего, которое приближается с каждым днем, и остановить его нельзя. Разве можно заставлять человека так жить?!

Хватаю еще горсть щебенки, встаю на ноги и шагаю к картине. Втираю щебенку в лицо, в свое лицо.

— Это не я. Меня там нет. Блин! Блин! Исчезни на фиг!

Щебенка даже не царапает краску. Лицо никуда не девается. Бью в него кулаком, только кожу на костяшках обдираю. Да, дурость это, конечно. А что мне делать? Нельзя же драться с будущим, правда? Нельзя?! А я хочу. Выгнать бы это будущее коленкой под зад. Пальцами выдавить ему оба глаза, врезать коленкой по яйцам, жахнуть кулаком под дых — пусть согнется пополам и блюет кровью!

Пока что я только собственную руку рассадил. Зар-раза!

— Не поможет. Она никуда не денется.

Резко оборачиваюсь.

Она здесь, под дождем у входа в туннель. И давно она так стоит, интересно? Что она успела увидеть?

— Я не знаю, как мне быть, — говорю, и это чистая правда. Не знаю я, как быть, что сказать, куда податься.

— Пошли вернемся. Нам надо поговорить.

Тут происходит полный ужас. Губы у меня дрожат, лицо сморщивается, и я реву.

Отворачиваюсь. Не хочу, чтобы она меня таким видела, только ничего не скроешь: слезы рвутся наружу, и плачу я всем телом. Сажусь на корточки спиной к Саре, слезы так и хлещут, из носа текут сопли. Реву в голос, не могу сдержаться, и это отдается по всему туннелю. Прекрасно понимаю, как я выгляжу и что Сара слышит, но ничего не поделать. Лучше бы умереть. Господи, вот почему я плачу. Я жалею, что до сих пор не умер.

Она трогает меня за плечо — наверное, ободрить хочет, но мне жутко стыдно. Дергаюсь, кричу: «Не надо!»

Слышу, как она отодвигается на шаг.

— Приходи к нам домой. Когда сможешь. Я там буду, — говорит она и уходит. Я пытаюсь успокоиться, чтобы услышать звук ее шагов, но когда мне это удается, слышно только, как дождь молотит по земле.

Вытираю лицо ладонями и рукавом и медленно встаю, жду, когда кровь прильет к ногам. Я пустой, выпотрошенный, никакой.

Вижу картину краем глаза и вспоминаю, как я разозлился. Это было всего несколько минут назад, а кажется, будто год прошел. Я собирался отметелить будущее. Я и сейчас не прочь, но не и ближайшую минуту, две или даже десять.

Ведь мне нужно дойти до Сариного дома.

Она ждет меня.

Сара

Почему я попросила его вернуться? Да потому что, пока я укачивала Мию, перед глазами так и стояло его лицо, когда он смотрел на меня в кухне. Ему, оказывается, тоже было страшно. Как мне.

Да и все равно он уже знает, где я живу, и может нагрянуть в любую минуту. Не хочу, чтобы он возник на пороге ни с того ни с сего. Пусть лучше приходит на моих условиях.

Вот я и иду за ним и нахожу его там, где и думала, в туннеле. А вот чего я не ожидала — это застать его в таком хламе. При виде меня его сгибает в бараний рог. Мне больно смотреть на него: такой красивый парень, задиристый, агрессивный, а теперь весь в ожогах, перепуганный, в отчаянии. Плачет, как ребенок, как моя Мия. С тех пор как она появилась, я стала другой, не могу слышать, как люди плачут. Понимаю, что их можно утешить. И ловлю себя на том, как мне хочется обнять его, укачивать, пока он не успокоится, шептать, что все будет хорошо. Я даже кладу руку ему на плечо, но он ее стряхивает. Ясное дело, я бы и сама так себя вела. Какие мы гордые… Ладно. Вольному воля.

Говорю ему, что буду ждать его дома, и вот сижу и жду. Он придет, я уверена. Готова спорить на что угодно. И он приходит. Прошло пять минут с тех пор, как я вернулась, а он уже у калитки. Вижу его в кухонное окно и иду открывать.

Он мокрый до нитки. Дождь смыл с его лица почти всю кровь, но на лбу еще немного осталось.

С виду даже не заплаканный, но ему явно не по себе; стесняется, вот и в глаза мне не смотрит.

— Входи, — говорю. Он идет в кухню, за ним тянется мокрый след. Даю полотенце. — Вытрись.

Он промокает лицо, потом вытирает волосы.

— Пасиб, — бурчит.

Гляжу на него. Стоит весь мокрый, дрожит.

— Хочешь попить чего-нибудь? Воды? Колы? Чаю?

— Чаю. Да. Пожалуйста.

Вожусь с чайником, чашками, заварочными пакетиками. Очень странно заниматься такими нормальными делами, когда мы с ним наедине.

— Где твой приятель? — спрашивает он.

— За стенкой, — вру я. Винни нет дома, ушел по своим дилерским делам.

— Он биту забыл. — Адам косится на бейсбольную биту, прислоненную к стене.

— Если нужно, я сама с ней управлюсь, — говорю я и вдруг понимаю, что ляпнула глупость: смотри, мол, какая я крутая, и невольно улыбаюсь.

Адам не знает, можно ему тоже улыбнуться или нет. Уголок губ у него чуть-чуть дергается.

Потом он серьезно говорит:

— Бита тебе не понадобится. Я не для того пришел, Сара, чтобы тебя обижать. Я тебе никогда ничего плохого не сделаю.

Так и слышу папин голос: «Я тебе ничего плохою не сделаю, лежи тихо, больно не будет». Вранье, вранье!

Наверное, это стало видно по моему лицу — Адам хмурится и говорит:

— Я что, сказал что-то не то? Сара, честное слово, я тебя не обижу! Я просто поговорить хотел!

Я беру себя в руки:

— Нет-нет, все нормально. Я тебе верю. Я тоже хочу поговорить. Давай сядем.

Веду его в пустую гостиную.

Он осматривается:

— Я думал…

— Что?

— Да так, ничего.

Он думал, там Винни. Я же соврала ему, что Винни за стенкой.

Мы пьем чай, я сижу на одном продавленном засаленном диване, Адам — на другом. Нам есть что сказать друг другу, только непонятно, с чего начать. Молчать жутко неловко. Чем дальше, тем хуже. В конце концов Адам собирается с духом.

— Сара, ты вот обзывала меня по-всякому — дьяволом например. Я не понимаю за что. Я и видел-то тебя всего пару раз. И ничего тебе не сделал.