Как вырвать киту коренной зуб - Поледнякова Мария - Страница 14

– Кто?

– Тот, кому собираетесь звонить вы!

Анна не сразу поняла, почему Боженка перебирает вещи на столе, почему открывает ящик. Она приподняла даже крышку шкатулки и плетеной корзинки.

– Потребовал, чтобы я записала, как будто у меня склероз.

В конце концов вытянула потерянный листок из кармана собственного фартука, насадила на нос очки и принялась читать:

«Вашек съел семь кнедликов и спит как убитый».

Анна высвободилась из своего платья, и на лице у нее заиграла улыбка.

– Решил меня утешить, думает, я тут с ума схожу от страха. – С этими словами она вошла в душевую и начала насвистывать, как мальчишка.

– Но это еще не все! – кричала Боженка. – Через час он позвонил снова и сказал, что на улице пошел снег… – Она многозначительно помолчала.

Анна не отзывалась.

– Но ради этого нам в театр звонить не стоит, – продолжала костюмерша, – о снеговых заносах сообщают в сводках погоды, верно?

Анна высунула голову из душевой и плутовски ухмыльнулась.

– Ты так ему и сказала?

– Сказала. И он со мной вполне согласился.

– Черт побери! Говори дальше, не тяни!

– Толковал еще, что ему надо кое-что выяснить, что никак не может заснуть!

Странно, призналась сама себе Анна, а меня это совсем не трогает. Насухо вытерлась и натянула на себя старенький махровый халат.

– Боженка, я есть хочу!

Двери уборной распахнулись, и на пороге возник Индржих:

– Сегодня ты меня порадовала, Анна. Ты была великолепна!

– Просто я немножечко подремала перед представлением.

– Подремала? – удивилась Боженка. – Три часа проспала тут как убитая!

Индржих придержал дверь, чтобы Боженка с платьем могла выйти, но костюмерша еще дважды возвращалась – за колготками и за нижней юбкой – и всякий раз бросала на Анну выразительные взгляды. А та перед зеркалом расчесывала волосы щеткой.

– Смею ли я пригласить тебя на ужин? – спросил Индржих, когда они остались наконец одни.

Взгляды их встретились в зеркале. Как и в понедельник утром на вокзале, у Анны возникло чувство, что произошло нечто такое, нечто новое, что может изменить всю ее жизнь. Сколов волосы двумя гребнями, она бросила небрежно:

– А почему бы и нет?

Индржих наклонился и поцеловал ее в шею.

Анна не сразу вспомнила, что у нее с собой нет ничего, кроме толстого свитера и брюк, в которых она пришла прямо с вокзала. Индржих отвез ее домой и внизу, в машине, подождал, пока она переоденется.

Когда в половине второго Анна снимала с себя коричневый бархатный костюм, ей вдруг пришло в голову, что она чувствует себя сейчас без Вашека как школьница на каникулах. Позвонил телефон. Анна, поколебавшись, сняла трубку. Индржих спросил, нельзя ли ему вернуться. Они расстались в половине четвертого.

13

Любош встал в полседьмого, съездил за рогаликами и яйцами, зашел на почту, отослал экспресс-письмо в Прагу на адрес Чехословацкого союза физкультуры и спорта (пять сотрудников Горной службы по окончании сезона были приглашены на слет альпинистов), отправил бандероль с двумя детективами на отцовский адрес (с той поры, как ушла Блаженка, отец ни разу после работы не заходил в трактир и ударился в чтение), а на обратном пути заглянул в прокатный пункт спортинвентаря. Шпанек еще не открывал, и Любошу пришлось поднимать его с постели. Он отдал ему Вашеков лыжный ботинок, чтобы тот подобрал пацану подходящие башмаки на застежках.

С рюкзаком на спине возвращался он по обледенелой дороге на мотороллере и уже издали увидел, что из окон домика валит дым. Мгновенно понял, что случилось.

– Гром и молния, чертов Замарашка! Вот возьму и сделаю из тебя сейчас семь маленьких гномиков! – взревел он, влетая в кухню, всю седую от дыма.

Любош ожидал увидеть Вашека с коробком спичек у печки. Не тут-то было! Вашек в пижаме стоял на табуретке у полки с консервами. В руках у него была пятилитровая банка с сардельками. Увидев Любоша, он с набитым ртом объявил:

– Хотел поджарить тебе гренки. В общем, получилось! – И, проглотив кусок, заключил: – На меня можно положиться!

Любош хлопотал над печкой, картонной крышкой разгоняя дым, и гремел:

– Ах ты паршивец! Будешь иметь теперь дело с ремнем!

Вашек перепугался, и только что выловленная им сарделька плюхнулась назад, в банку.

В конце концов Любошу удалось развести огонь. У старой кухонной печки были свои капризы: если в доме не оказывалось сухих щепок или березовой коры, растопить ее не удавалось.

– Любош, – осмелел Вашек, когда в кухне уже окончательно проветрилось, – как человек становится альпинистом?

– Как только взойдет на первую вершину.

Вашек стоял на коленках перед старым, облупленным кухонным шкафом и искал сковородку.

– На которую?

Любош засмеялся.

– Не все ли равно? – Он придвинул кружку с кипятком и насыпал туда чай. В кастрюльку положил шесть яиц. – Если тебе это удастся, считай, что ты уже альпинист на всю жизнь. Но для этого нужно иметь железную волю, а главное, безошибочно знать…

Вашек усердно кивал, ставя на плиту почерневшую сковородку.

– …за что взяться руками, куда опереться ногами, как согреться. Все это совсем просто, но если оплошаешь, недолго и погибнуть.

– Тогда я ничего не понимаю, – сказал Вашек и протянул руку за банкой с салом. – Папа никогда не ошибался!

– Я не его имел в виду, – смутился Любош.

Он погладил Вашека по голове. Но тот, насупившись, резко отстранился.

– Для настоящего мужчины, – продолжал Любош как ни в чем не бывало, – самое большое счастье – уметь преодолевать препятствия.

– Папа был настоящий! – отрубил Вашек. – Сильный! На целую голову выше тебя! – взволнованно помахав ложкой перед носом у Любоша, он сердито шмякнул сало на сковородку.

– Ясно! – кивнул Любош и стал кроить на ломти большой каравай. – Последним, замыкающим, всегда идет самый надежный…

Через несколько минут кухня уже благоухала чесноком, гренками и кофе с молоком. Любош снял с себя свитер, а Вашек быстренько пристегнул к штанам помочи, заметив, что Любош тоже носит их.

Они сидели друг против друга за кухонным столом и чистили яйца.

В окно заглянули первые лучи солнца.

– Ты никогда не боялся? – спросил Вашек.

– Боялся, – признался Любош. – Ветер в Гималаях так ревет, будто на тебя мчится поезд. Однажды я даже слезу пустил.

– Папа тоже был в Гималаях, – похвастался Вашек, вонзая зубы в хлеб.

Любош пристально посмотрел на мальчика и перестал жевать.

– Если тебе было страшно, то почему же ты не вернулся в лагерь?

– Ночью? Темень там такая – на шаг ничего не видно!

– А утром?

– Утром мы начали штурм вершины.

– Ну и как? – Вашек аж дыхание затаил, ловя каждое слово Любоша.

– Это был самый прекрасный день в моей жизни. – Любош улыбнулся одними глазами и доверительно понизил голос: – Тишина, как в сказке. Только скалы и лед. Стоишь и кажешься себе богом.

Вашек, слушавший его разинув рот, восторженно воскликнул:

– Я тоже буду альпинистом! Только маме об этом ничего не говори!

– Большинство людей считает, – пустился философствовать Любош, поглядывая, как мальчик расправляется с яйцом, – что альпинист немножко чокнутый…

– Ну и я такой! – гордо заявил Вашек, а изо рта у него посыпались крошки. Потом потянулся к деревянной посудине и, набрав ложку с верхом, всыпал себе в чай.

– Это сразу видно! Ты сыплешь себе в чай соль! – рявкнул Любош, перегнулся через стол и влепил ему великолепный подзатыльник.