Жизнь и приключения чудака (Чудак из шестого «Б») (с илл.) - Железников Владимир Карпович - Страница 33

– И я тоже с тобой, – сказала она.

– Как… со мной? – Дядя Шура смутился. – Я же вернусь через полчаса. – Несмотря на свою выдержку, он часто смущался.

– Ты обещал, – упрямо сказала Наташка.

А я, вдохновленный своим озарением, чувствуя, что именно надо делать, находчиво вставил:

– Пойдем все вместе.

– Ну что ж, – решительно произнес дядя Шура, – в самом деле, почему бы нам не пойти вместе?.. Одевайся! – А сам вышел на лестничную площадку и вызвал лифт.

И я вышел следом за ним, и мы стояли у лифта и ждали Наташку.

Один раз он в нетерпении открыл дверь и попросил Наташку поторопиться. А она уже была в пальто и натягивала ботики.

Пришел лифт, и дядя Шура крикнул:

– Наташа, быстрее!.. Что ты копаешься…

Он не успел закончить фразу, потому что на лестничную площадку вышла Наташка… без пальто и без ботиков.

– Чего же ты? – удивился дядя Шура.

– Я не пойду, – сказала Наташка. – Я передумала. Я буду ждать тебя дома. – И закрыла дверь квартиры.

Я чуть не заревел в голос. Мой план был так близок к осуществлению! И снова рухнул.

Сначала Петька ни за что не соглашался отдать Рэду. Я ему и про Надежду Васильевну все рассказал, и про дядю Шуру, и про Наташку, и про их семейную жизнь, и про то, что счастье этих троих в его руках.

А он мне на эту откровенность ответил:

– А если они будут не так ее кормить?.. Погубят собаку.

Тут я возмутился, даже хотел треснуть его по башке и уйти. Я снова сказал, что он не знает дяди Шуры, что тот известный детский хирург. Сердце оперирует. А он со своей жалкой собачонкой совсем потерял голову.

– Дети – это дети, – не сдавался Петька. – А собака – это собака.

Я бы давно ушел, плюнул на него и ушел, но положение было безвыходное. От волнения у меня закружилась голова, это у меня часто бывало и раньше. Дядя Шура сказал, что в медицине этот факт широко изучен и не представляет никакой опасности.

– Конечно, собака – это друг человека, – примирительно сказал я, – но ты в этом не знаешь меры.

– Может, ей что-нибудь другое отдать? – предложил Петька. – Железную дорогу. Ценная вещь. Ее можно разбирать и собирать.

– Послушай, – закричал я, – неужели ты не понимаешь – нам нужна собака!

И я снова стал ему выкладывать подробности нашей истории.

Так мы беседовали битых два часа. Он и плакал, и стонал, и жаловался, что Рэда пропадет без него, а он без Рэды… Потом повел меня к себе домой, чтобы познакомить поближе с Рэдой, показывал, где она спит, из какой миски ест. Я совершенно осатанел от него.

В довершение он пожелал, чтобы я дождался его родителей, а когда они пришли, то он, представляя меня, сказал, что я тот самый «типус», который обозвал его вором. При этом он стал хохотать. И его родители не ругались, а тоже поддержали его в этот хохоте. Только в конце, провожая меня к двери, он еле слышно выдавил:

– Согласен, – и быстро добавил: – Если, конечно, Рэда не откажется.

Наташка вооружилась полностью: в руке у нее были поводок и ошейник.

Мы были молчаливы и сосредоточенны. Наташка волновалась перед встречей с Малышом. А я дрожал от сложности собственного плана. Что, если Петька передумал, если он куда-нибудь скрылся? И прочее, и прочее, и прочее.

– Как ты думаешь, он меня не забыл? – спросила Наташка.

Она имела в виду, конечно, Малыша. «Ох, уж эти разнесчастные собаколюбители, Петька да Наташка! – подумал я. – Здесь голова лопается в поисках правильного выхода, а им бы только увидеть свою собаку!»

– Забыл! – ответил я с некоторой злостью. – Забыл, забыл.

Она была поражена, видно, моим резким тоном и некоторое время шла молча. Затем все же сказала:

– Нет, не забыл. Собаки никогда не забывают. А ты не знаешь.

– А люди? – спросил я.

– И люди тоже, – ответила Наташка.

– Замечательно! – закричал я. – Значит, люди такие же умные, как собаки.

И вдруг я остановился как вкопанный. Даже не я сам, а что-то во мне остановилось.

Я замер и прислушался к себе: все внутри у меня затрепетало.

– Ты что? – с подозрением спросила Наташка.

– Подожди, – сказал я. Права была тетя Оля, когда мне, дураку, вдалбливала: «Обдумай все возможные пути к цели, но выбирай всегда самый бесхитростный. В закоулках легко заблудиться». – Мы, кажется, ошиблись дорогой. – Я ударил себя по лбу: – Он же просил нас зайти за ним в музыкальную школу. Он музыкант, – соврал я. – Играет на этой… на флейте.

И вот тут-то произошло самое неожиданное: это было открытие, которое привело эту историю к доброму концу, и в этом открытии весь мой предыдущий план, вся моя хорошо выстроенная математическая формула полетела в тартарары.

Ибо, вместо того чтобы идти к Петьке добывать несуществующего Малыша, я повел Наташку совсем в другом направлении. Этот путь был простой и привел в музыкальный класс Надежды Васильевны.

Не раздумывая, я постучался в двери класса, из-за которой, конечно, доносилась игра на виолончели.

Музыка тут же оборвалась, и я услышал ее торопливые шаги. Дверь открылась…

Я увидел ее лицо: в первый момент оно было строгим. Потом стало испуганным. Наконец губы ее, которые за секунду до этого были крепко сжаты, опомнились первыми и улыбнулись.

Я в ответ тоже улыбнулся ей и даже легкомысленно, неизвестно почему, видно от волнения, подмигнул, но она этого не заметила.

Это было видно по ее глазам. Они меня не видели, они смотрели мимо. И только тут я вспомнил, что пришел к Надежде Васильевне не один, что рядом со мной Наташка.

Робко я оглянулся на нее.

Она стояла, низко опустив голову, сжав в руке собачий ошейник и поводок.

Но вот она посмотрела на меня – зрачки ее глаз буравчиками сверлили меня, – перевела взгляд на Надежду Васильевну и попятилась.

– Зачем вы обманули меня? – спросила Наташка.

Только тут я понял: Наташка решила, что мы с Надеждой Васильевной в сговоре.

– Это я один, – сказал я. – Ты потом поймешь.

Я не сделал за Наташкой ни полшага, как стоял, так и остался стоять: решил, что если она вздумает убежать, то все равно ее не уговоришь.

Наташка болталась где-то за моей спиной и вот-вот должна была броситься в бегство по длинному школьному коридору.

Это я понял по глазам Надежды Васильевны, которые не отрываясь следили за Наташкой.

Вот это были глаза!

Я никогда в жизни не видел таких говорящих, зовущих глаз. Даже не знал, что могут быть глаза, когда не надо слов, просьб, когда и так все понятно. Веки у Надежды Васильевны чуть-чуть дрожали.

Может быть, я не имел права так поступать. Может быть, я не должен был приводить сюда Наташку и тем самым распоряжаться ее судьбой. Ведь никто никому не давал права распоряжаться чужой судьбой, это я знал, знал, а все равно распоряжался! Вот тебе и прямой и короткий путь, без закоулков.

Но мне хотелось им помочь!

И вдруг лицо Надежды Васильевны радостно изменилось, и в следующий момент произошло то, что должно было произойти. Мимо меня стремительно пролетела Наташка и упала на руки своей мачехи.

А? Каково? Выходит, не такой уж я хвастун! Нет, скажите честно, я потушил этот пожар или не я? Если бы со мной была рядом тетя Оля, она бы по справедливости ответила на мой вопрос.

Но мне, между прочим, пора было уходить, ибо на меня никто не обращал внимания. Неблагодарные люди? Нет, нет, так я не думал. Чего во мне нет, так нет: благодарности я не выношу. Меня тошнит, когда благодарят.

В этот момент Надежда Васильевна посмотрела на меня и покачала головой, так медленно, понимающе и всепрощающе покачала головой. И это была самая высшая похвала, которая была мне нужна. Но ей этого, видно, показалось мало, и она произнесла первые слова за всю нашу встречу, и они оказались необыкновенными, хотя внешне были самые обычные.

– Боря, – сказала она, – а ты вырос.

Я улыбнулся ее сообразительности. Как я сам не догадался! Вот, оказалось, почему и она, и дядя Шура стали в последнее время меньше ростом. Это я вытянулся! Значит, я сделал еще шаг вперед, значит, вскарабкался по этой трудной, но чистой лесенке еще на одну ступень.