Танковая атака - Воронин Андрей Николаевич - Страница 24

Студент, ясное дело, повел себя вполне предсказуемо, то есть по-свински, и день, когда мать сообщила ему о своем интересном положении, стал последним днем их непродолжительного знакомства. Так на свет появился Андрей Решетилов по прозвищу Решето; в этой истории не было бы ровным счетом ничего удивительного, если бы не одно маленькое «но»: сбежавшим папашей оказался тот самый помешанный на старых танках денежный мешок, в загородном поместье которого нынче работал Белый.

– Тесен мир, – выслушав в пересказе Андрея эту историю, философски изрек Белый. И, подумав секунду, воскликнул: – Слушай, так это ж реальное бабло! Прикинь, сколько он тебе одних алиментов задолжал! – а потом, подумав еще немного, уже совсем другим, извиняющимся тоном добавил:

– Только, если что, я не при делах.

Вот тогда-то Решетилову впервые и почудился звук, похожий на негромкий треск ломающегося льда, а перед глазами, как наяву, возникла извилистая черная трещина, которая, дыша ледяным холодом, с каждым мгновением становясь длиннее и шире, резво бежала через ровное белое поле, оставляя его на одном берегу растущей полыньи, а Белого – на другом.

Понять Белого, который не хотел терять высокооплачиваемую, а главное – редкий случай! – интересную работу, было нетрудно. И Решето, мужественно проглотив обиду, протянул через полынью руку дружбы, сказав:

– Тебе-то зачем в это лезть? Мой папаша – мне и разбираться.

Но этим дело, увы, не кончилось. Попытки Решетилова «разобраться» с беглым родителем вряд ли стоили того, чтобы их описывать; достаточно сказать, что они оказались столь же эффективными, как попытки новорожденного мышонка обложить данью удава, обитающего в герметично закупоренном, искусственно вентилируемом террариуме из пуленепробиваемого стекла. Общаться с ним папаша не пожелал, Решето даже не получил возможности сколько-нибудь внятно объяснить, кто он, зачем, чего и на каком основании хочет. А когда стал проявлять настойчивость, его просто подкараулили, затолкали в багажник, вывезли за город и хорошенько, со знанием дела, отметелили. А потом, когда он корчился в пыли, наматывая на ободранный кулак кровавые сопли, какой-то хлыщ, по одежке – вылитый битый фриц, наступив ему на голову тяжелым пыльным башмаком, негромко, но очень внятно и убедительно произнес:

– Если еще раз о тебе хотя бы услышу – живьем в землю закопаю.

Ну, что тут скажешь? Комментарии, как говорится, излишни. Кое-как добравшись до «штаба» в гараже, Решето рассказал о своих злоключениях другу. И Белый опять повел себя не по-пацански, ограничившись вздохами и сочувственным бормотанием там, где должен был, а главное, имел реальную возможность отомстить за нанесенную лучшему другу обиду. Андрей его не осуждал: в конце концов, результат разговора был вполне предсказуем, а раз так, то и затевать его не следовало. Незачем было ставить Белого, а заодно и себя, в неудобное положение, жалуясь на больших злых дяденек, которые отполировали бедному Андрюшеньке мослы, напомнив, где его место.

– Все нормально, – сказал тогда Решето, прервав сочувственную тираду Белого.

Но все было далеко не нормально, и оба это прекрасно понимали. И все два года, прошедшие с тех пор, искали компромисс между тем, что должно быть, и тем, что есть.

То, что они в конце концов отчебучили, тоже представляло собой своеобразный компромисс, нечто среднее между двумя полярными крайностями, одна из которых целиком устроила бы Белого, а другая – Решето. Одному хотелось мучить, убивать, крушить и жечь, другому – гонять на раритетных танках по полигону и огребать за это хорошие бабки, поэтому найти среднее арифметическое оказалось нелегко. Ценой долгих, далеко за полночь, споров и серьезного риска компромиссное решение было не только найдено, но и блестяще осуществлено. Оба считали, что совершили не просто акт возмездия, а общественно полезный поступок, смелую акцию протеста против произвола продажных властей. Шороха они навели такого, что о-го-го, неприятностей козлу, не желавшему признать Решето своим сыном, доставили немало, а Белый при этом никак не пострадал – и работа, и зарплата, и расположение хозяина остались при нем.

И Решето, которому так и не удалось до конца утолить жажду крови, не имел ничего против такой концовки, потому что она означала возможность продолжения. То, что удалось один раз, удастся и вторично. Возможно, Белый все-таки изменит свою трусливую оппортунистскую позицию и согласится с доводами Андрея. А если этого не случится, придется обойтись без него. Так ли, этак ли, но, когда старый «тигр» снова выйдет на тропу войны, стрелять он будет уже не по пустому зданию поселковой управы, а по совсем другой мишени – прямой наводкой, в упор, по стеклянному фасаду, чтоб только брызги в стороны полетели!

При грамотном планировании и умелом подходе дело оказалось не таким уж и сложным, хотя и весьма трудоемким. Но они справились; удав больше не чувствовал себя неуязвимым в своей герметичной крепости из пуленепробиваемого стекла, а все вокруг были уверены, что он не жертва, а, наоборот, виновник странного происшествия в захолустном райцентре.

Держа в руке тяжелый полиэтиленовый пакет, в котором позвякивали пивные бутылки, Решето поднялся по крутой лесенке. В основательно замусоренной следами прошлых гулянок комнатушке помещались только знаменитый диван, в обиходе именуемый «траходромом», обшарпанный стол на точеных ногах с крышкой из тонкой фанеры да одинокий колченогий табурет. С низкого потолка, соседствуя с голой, засиженной мухами лампочкой, свисала малая боксерская груша. Она еще раскачивалась; рядом, опустив натруженные руки в легких боксерских перчатках, стоял Белый. Он был голый по пояс, ярко-розовым, как у всех альбиносов, цветом кожи напоминая молочного поросенка. Плечи и безволосая грудь лоснились от пота, физиономия раскраснелась; Белый дышал, как загнанная лошадь, своим примером лишний раз доказывая, что спорт и выкуриваемая ежедневно на протяжении десяти лет пачка сигарет очень плохо сочетаются друг с другом.

– Перекур, – сказал ему Решето и со звоном опустил свою ношу на стол. – Пора восполнить потерю жидкости. И вообще, чего ты дурью маешься? Ты ж танкист, а не спецназовец, с кем ты в танке на кулаках драться-то станешь?

– Салага, – с деланным презрением откликнулся Белый, снимая перчатки, – что ты понимаешь в танках! Вот что, по-твоему, в танке самое главное? Не знаешь? А я тебе скажу. В танке главное – не бздеть!

Андрей невольно фыркнул. Ему едва исполнилось двадцать пять, суровые армейские будни помнились живо и ярко, и он очень хорошо представлял себе, что пришлось бы выслушать человеку, не сумевшему обуздать свой организм и испортившему воздух в закрытой наглухо, тесной стальной коробке.

За спиной у Белого, на стенке слева от заросшего пыльной паутиной окна, висело странное украшение, которое человеку непосвященному могло показаться каким-то непонятным плакатом – средних размеров лист плотной бумаги, грубо размалеванный черно-серо-коричневыми камуфляжными пятнами, с нанесенным белой краской по трафарету номером 107. Справа от стола на полу торчком стояла стреляная снарядная гильза. Над ее краем тонкой струйкой поднимался синеватый дымок, судя по которому, Белый приноровился использовать этот взятый на память сувенир в качестве долгоиграющей пепельницы повышенной вместимости. Медное донышко второй гильзы выглядывало из-под дивана, и, если слегка напрячь зрение, на ободке можно было различить буквы и цифры фабричной маркировки. Цифры были обыкновенные, арабские, а буквы – латинские.

– Зря ты это, – сказал ему Андрей, неодобрительно кивнув в сторону плаката. – Выброси это дерьмо от греха подальше, а еще лучше сожги.

– Да кинься, – легкомысленно отмахнулся Белый, – что ты паришься? На работе тишь да гладь, никакого кипежа. По ходу, они и не заметили, что одна «коробка» дома не ночевала. А скажи, нормально мы это дельце провернули!

– Нормально, – буркнул Решето.

Он действительно считал, что все прошло нормально и даже превосходно, но легкомыслие Белого ему не нравилось, и из-за этого настроение, еще минуту назад спокойное и слегка приподнятое, опять начало стремительно портиться.