Встреча с Хичи - Пол Фредерик - Страница 11

Подозрения Уолтерса о том, что проект финансировал Робин Броадхед, вполне обоснованны. А вот мнение Уолтерса и мотивах Робина — совсем наоборот. Робин был высокоморальным человеком, но обычно не очень стремился соблюдать законы. К тому же он получал большое удовольствия, разбрасывая намеки на себя, особенно когда говорил в третьем лице.

3. БЕССМЫСЛЕННОЙ НАСИЛИЕ

Бомба в Киото сожгла деревянную статую Будды, которой было больше тысячи лет; беспилотный корабль приземлился на астероиде Врата и, когда его открыли, выпустил целое облако спор сибирской язвы; перестрелка в Лос-Анжелесе; плутониевая пыль в главном водопроводном резервуаре Лондона — вот что обрушивалось на нас. Терроризм. Бессмысленное насилие.

— Странный мир, — сказал я своей дорогой жене Эсси. — Индивидуумы действуют трезво и разумно, но, собираясь вместе, они становятся неразумными подростками; собираясь группами, они ведут себя как дети.

— Да, — согласилась Эсси, кивая, — это верно, но скажи мне, Робин, как твои кишки?

— Хорошо, насколько можно ожидать, — ответил я и добавил шутку: — Невозможно больше достать хорошие запчасти. — Потому что мои кишки, конечно, трансплант, как и многие другие части моего тела — таковы достоинства Полной Медицины Плюс. — Но я говорю не о своей болезни. О болезни мира.

— Ты прав, — согласилась Эсси, — хотя, по моему мнению, если бы у тебя с кишками было бы все в порядке, ты реже говорил бы о таких вещах. Она подошла ко мне сзади и положила ладонь мне на лоб, глядя с отсутствующим выражением на Таппаново море. Эсси понимает устройство человека, как немногие, о чем свидетельствуют ее премии, но когда она хочет узнать, нет ли у меня температуры, то делает это так же, как когда-то ее нянька в Ленинграде. — Температуры нет, — неохотно сказала она, — а что говорит Альберт?

— Альберт говорит, — ответил я, — что тебе нужно заняться своими гамбургерами. — Я сжал ее руку. — Честно, со мной все в порядке.

— А ты спросишь для уверенности Альберта? — торгуется она. На самом деле она очень занята новой группой своих предприятий, и я об этом знаю.

— Спрошу, — пообещал я, похлопав ее по все еще великолепному заду. Она скрылась в своей мастерской. Как только она ушла, я позвал: — Альберт. Ты слышал?

В голораме над моим столом появилось изображение моей информационной программы. Альберт почесывал нос концом своей трубки.

— Да, Робин, — сказал Альберт Эйнштейн, — конечно, я слышал. Как вы знаете, мои рецепторы всегда функционируют, за исключением тех случаев, когда вы их специально отключаете или когда ситуация исключительно интимная.

— Гм, — ответил я, рассматривая его. Он совсем не франт, мой Альберт, в своем неаккуратном свитере, собранном складками на шее, в спущенных носках. Эсси все это поправила бы в секунду, если бы я попросил, но мне он так нравится. — И как же ты определяешь, что ситуация интимная, если не подсматриваешь?

Он переместил кончик трубки с носа на щеку, продолжая почесывать и мягко улыбаться: знакомый вопрос и ответа не требует.

Альберт скорее друг, чем компьютерная программа. Он достаточно сообразителен, чтобы не отвечать на риторические вопросы. Когда-то у меня было более десяти воспринимающих и обрабатывающих информацию программ. Одна программа — бизнес-менеджер — рассказывала, как обстоит дело с моими инвестициями, другая — медицинская — сообщала, когда нужно заменять органы (между прочим, я считаю, что она вступила в заговор с другими программами, и они совместно добавляли мне в пищу лекарства), юридическая программа помогала не попадать в неприятности, а когда я все же в них попадал, мне помогала моя старая психоаналитическая программа. Или пыталась помогать: я не всегда верил Зигфриду. Но постепенно я ограничился только одной программой. Это мой научный советник и помощник на все руки Альберт Эйнштейн.

— Робин, — с мягким укором сказал он, — вы ведь меня вызвали не для того, чтобы проверить, подглядываю ли я?

— Ты прекрасно знаешь, почему я тебя вызвал, — ответил я, и он, правда, знал. Он кивнул и указал на угол комнаты, в сторону Таппанова моря; там находится экран интеркома. Альберт управляет и им, как и всем остальным оборудованием в доме. На экране появилось нечто вроде рентгеновского снимка.

— Пока мы разговаривали, — сказал Альберт, — я позволил себе просветить вас пульсирующим звуком, Робин. Посмотрите сюда. Вот это ваш последний кишечный трансплант, и если вы посмотрите внимательней — подождите, я увеличу изображение, — я думаю, вы заметите, что вся эта область воспалена. Боюсь, что происходит отторжение.

— Мне не нужно это объяснять! — рявкнул я. — Сколько?

— Сколько времени до того, как положение станет критическим? Ах, Робин, — искренне сказал он, — трудно сказать: ведь медицина по-прежнему не точная наука…

— Сколько!

Он вздохнул.

— Я сообщу вам минимальную и максимальную оценки. Катастрофические последствия не наступят в течение ближайшего дня и обязательно наступят через шестьдесят дней.

Я расслабился. Не так плохо, как могло бы быть.

— Так что у меня есть время, прежде чем положение станет серьезным.

— Нет, Робин, — энергично возразил он, — оно уже серьезное. Неприятные ощущения будут усиливаться. Вы должны немедленно начать прием лекарств, но даже при этом вероятны очень сильные боли. — Он помолчал, глядя на меня. — Судя по вашему выражения, — заметил он, — какая-то идиосинкразия заставляет вас откладывать принятие мер как можно дольше.

— Я хочу остановить террористов!

— А, да, — согласился он, — это я знаю. И очень веская причина, если мне позволено будет высказать мнение. Поэтому вы хотите лететь в Бразилию и выступить перед комиссией Врат… — это верно; дело в том, что наибольший вред террористы наносили с космического корабля, который никто не мог обнаружить… — попытаться убедить членов комиссии поделиться данными о террористах. А от меня вы хотите заверения, что задержка вас не убьет.

— Совершенно верно, мой дорогой Альберт, — я улыбнулся.

— Могу вас в этом заверить, — серьезно сказал он, — по крайней мере я могу следить за вами, пока ситуация не станет острой. Но в этот момент вы должны будете немедленно подвергнуться операции.

— Согласен, мой дорогой Альберт. — Я улыбнулся, но ответной улыбки не получил.

— Однако, — продолжал он, — мне кажется, что это не единственная причина, по которой вы откладываете трансплантацию. Мне кажется, у вас на уме что-то еще.

— Ох, Альберт, — вздохнул я, — ты становишься ужасно скучен, когда начинаешь рассуждать, как Зигфрид фон Психоаналитик. Будь хорошим парнем и отключись.

И он с задумчивым видом отключился. У него были все основания выглядеть задумчиво, потому что он прав.

Видите ли, в самой глубине души, где я спрятал ощущение вины, которое не сумел уничтожить Зигфрид фон Психоаналитик, так вот там, глубоко внутри, я ощущаю, что террористы правы. Я не имею в виду все эти убийства, взрывы и сведение людей с ума. Это всегда неправильно. Я хочу сказать, что у них есть право быть недовольными человечеством и право требовать внимания к себе. Я не просто хотел остановить террористов. Я хотел исправить их.

По крайней мере сделать их не такими больными. И тут мы соприкасаемся с моральной стороной вопроса. Сколько можно взять у другого человека, чтобы не считаться вором?

Вопрос этот все время возникал у меня в голове, и я не знал, где найти на него ответ. Не у Эсси, потому что разговор с Эсси всегда переходил на состояние моих кишок. Не у моей старой психоаналитической программы, потому что разговор с нею всегда смещался от «Как мне улучшить положение?» на «Почему, Робин, вы считаете, что именно вы должны улучшить положение?» Даже не у Альберта. С Альбертом я мог говорить почти обо всем. Но когда я начинаю задавать ему подобные вопросы, он смотрит на меня так странно, словно я попросил его определить свойства флогистона. Или Бога. Альберт всего лишь голографическая проекция, но он очень хорошо взаимодействует с окружением; иногда такое ощущение, что он на самом деле здесь. И вот он начинает осматриваться в том месте, где мы находимся, допустим, в моем доме на Таппановом море — должен признать, что это очень удобный дом, — и всегда говорит что-нибудь вроде: «Почему вы задаете такие метафизические вопросы, Робин?» И я понимаю, что невысказанная часть его ответа такова: ты ведь сам все это создал.