Художники в зеркале медицины - Ноймайр Антон - Страница 50

За разговорами с Кее, спором с дядей и отцом последовала неудачная попытка сближения. После этого Винсент осуществил давно задуманную поездку к кузену Антону Мауве, авторитетному и признанному художнику, который работал в Гааге. Он надеялся получить у него творческий совет. Во время пребывания в Гааге его уверенность в себе усилилась. Там он встретился с женщиной (этот вопрос до сих пор остается открытым), с которой и пережил свой первый сексуальный опыт.

Он написал брату, что не долго испытывал угрызения совести. Он выразил свои чувства следующим образом: «Я хотел бы еще раз быть с этой женщиной; я не могу жить без любви, без женщины. О боже, мне не очень много нужно… Я нашел женщину, и пусть она даже немолода, и пусть даже некрасива, и пусть даже в ней нет ничего особенного. Она очень заботлива, у нее есть ребенок. Мое увядающее существование превратилось в бесконечный шарм. И это уже не в первый раз, когда я могу добиться симпатии женщин, не испытывая их сопротивления. Пасторы их проклинают, а проповедники их презирают и осуждают… Но я не проклинаю ее, я не презираю ее. Пасторы называют это грехом, но разве не грех не иметь потребностей в любви? Я долго жил без любви, чтобы считать это обстоятельство грехом. И если я когда-нибудь в чем-нибудь раскаюсь, то только в том, что раньше было в моей жизни, потому что я был соблазнен мистической и теологической меланхолией и очень сильно увлекался собой. Но теперь это мало-помалу проходит».

Снова с нем вспыхнуло чувство солидарности с бедными и обиженными и его сострадательность выразилась в том, что он, встречаясь с проститутками в Гааге, пытался понять своего брата. Его намечающаяся эмансипация и освобождение от авторитета отца происходили таким образом, как он вел себя во время рождественского спора с отцом, который закончился для Винсента тем, что он был выброшен вон. Правда, он пытался допустить, что реагировал на него слишком горячо, но своего брата все-таки упрекал, потому что возражал против жизни своих родителей и был убежден в правильности своих поступков: «Бороться с человеком, который старше тебя, — это не искусство. Отец уже стар и я много раз ему льстил и терпел вещи, которые для меня были невыносимы. И только в этот раз не было борьбы, потому что я сказал просто „баста“, и так как разум и здоровое человеческое понимание не были услышаны, я с непринужденным видом сказал, что все хорошо, и на этот раз отец приоткрылся и выболтал, что другие иногда об этом думают». Когда он упрекал своих родителей в том, что они бесчеловечны, нечутки и недостаточно порядочны, в нем возникала душевная борьба, что еще раз доказывало ему, что он здесь чужой.

Усиливавшееся чувство собственной самооценки дало ему право признать это и в отношении брата Тео. Он думал, что обязан ему всей жизнью за оказанную финансовую поддержку, хотя порой приходилось требовать ее. Но Тео вынужден был выполнять свой братский долг и поддерживать его, потому что Ван Гог был полон творческих стремлений и решил посвятить себя искусству. Чтобы не стать попросту попрошайкой и поберушкой, Винсент несколько позже предложил брату своеобразный договор. Тео должен был присылать ему деньги, но не даром, а как плату за его картины, которые он будет передавать. Одобрения Тео было достаточно, чтобы предложение вступило в силу, но самому Ван Гогу вследствие их расхождений во мнениях это нужно было для того, чтобы остро настроиться против своего братца-любимчика.

Его связь с проституткой Христиной Хорник была необходима, в первую очередь, для того, чтобы открыто возражать Тео. Но Винсент не догадывался о том, какова будет расплата. В конце января 1882 года он сообщал брату: «Сегодня утром я был настолько жалок, что еле-еле дошел до своей кровати; у меня болела голова и накануне была температура… Но потом я встал и опять свалился в постель, а сейчас и температура прошла». Так как Ван Гог спустя несколько месяцев лечился от гонореи и упоминавшаяся температура поднялась через шесть недель после его первого интимного контакта, то можно предположить, что в конце января речь могла идти о первых симптомах его болезни, которая проявилась в «недомогании, сопровождающемся болью и температурой». Но вначале мая все было уже позади, и Винсент признался Тео: «Этой зимой я познакомился с беременной женщиной, брошенной мужчиной с ребенком, которого она носила в себе. Эта беременная женщина бродила по зимним улицам и зарабатывала себе на хлеб, — как, ты уже знаешь. Я пригласил ее к себе работать моделью и стал оплачивать ее сеансы, и до сих пор она и ее ребенок спасаются от голода и холода, потому что я с ней делю свой собственный кусок хлеба… Эта женщина зависит от меня, словно ручной голубь; я могу жениться только один раз и каким образом я могу сделать это лучше, чем в случае с ней: я остаюсь один и продолжаю ей помогать дальше. Мой хлеб в наших руках, но вдруг она лишит его меня, развернется и уйдет?»

Ответное письмо Тео не выражало ясного отношения к этому. Он с уравновешенной и спокойной манерой держаться не принял окончательного решения по этому поводу. Но в начале июля Тео вместе с деньгами отдал письмо, содержание которого неизвестно, но из возражений Винсента, можно частично восстановить: «Тебе кажется, что я должен опасаться, что семья предпримет некоторые шаги, которые объявят меня недееспособным… Это взятие под опеку, которое часто постыдными злоупотреблениями загоняет человека в угол с тем, чтобы убрать его со своего пути, не очень приятно и неудобно, и сегодня у меня все идет слишком гладко. Даже обвиняемому закон предоставляет возможность предъявлять свои возражения и получить разнообразную помощь… В сущности, мне не верится, что семья может совершить нечто подобное; но ты говоришь об этом так, будто речь идет о Gheel, куда они уже хотели один раз меня отправить». Сегодня известно, что пастор Теодор, претерпев ущерб от Винсента, оказавшегося неспособным к деятельности в Боринаже, угрожал отправить его в клинику для душевнобольных в Gheel. Письмо Винсента, рассказывающее о тех событиях, свидетельствует, насколько далеко тогда зашли его разногласия с отцом: «Отец был очень зол, он выгнал меня из комнаты и убежал. Это принесло мне много боли и беспокойства, но я не могу поверить, что отец действительно это сделает, проклянет собственного сына и отошлет его (думаю, это желание появилось у него в прошлом году) в сумасшедший дом».

Из всего сказанного становится ясно, что Винсент ожидал помощи и покровительства брата Тео, потому что Тео однажды своим вмешательством уберег его от отправки на лечение в Gheel. В связи с этим Арнольд предполагал, что Ван Гог определял свой выбор женщины, исходя из детского чувства безопасности, и это проявилось во всех трех случаях отношений с женщинами, которые отражали отношение к матери: «Вначале он жаждал Евгению, которая питала проникновенные чувства к своей матери. Затем была кузина Кее, мать в печали; она определенным образом отождествлялась с его матерью, которая однажды соприкоснулась с горем от рождения первого мертвого Винсента. И встреча с Христиной или Син ознаменовалась тем, что она была уже матерью и брошенной женщиной. Таким образом, его симпатии определялись ролью воспринимаемой им необходимой или отсутствующей безопасности».

В январе, когда появились клинические симптомы в виде болей и температуры, возникли всего лишь подозрения на заражение гонореей, но 8 июня 1882 года в письме к Тео он с уверенностью сообщал: «Сейчас я нахожусь в больнице и в общей сложности здесь уже 14 дней. На протяжении трех последних недель у меня была бессонница, изнуряющая лихорадка и боли при мочеиспускании. Теперь уже выяснилось, что я пока еще в легкой степени поражен недугом, который называют „триппер“. Поэтому я должен спокойно лежать в постели и глотать хининовые пилюли, иногда со мной случаются казусы: либо жидкие выделения, либо квасцовые. Тебя, может, быть, это не успокоит. Ты ведь знаешь, что к таким вещам нельзя легкомысленно относиться, все в конце концов должно остаться позади, но могут случиться и обострения». В те времена лечение гонореи у мужчин сопровождалось особенно сильными болями, потому что промывание мочеиспускательного канала осуществлялось при помощи специального гонорейного шприца, который предотвращал сужение канала. Последовательное осуществление зондирования металлическим зондом приводило к тому, что постепенно восстанавливался его диаметр и нормализовался отток мочи. То, что введение металлического зонда в воспаленный канал было очень болезненно, подтверждают врачи, практиковавшие до появления антибиотиков. Ван Гог покорился этим мукам, и в письме от 1 июля можно прочитать следующее: «Мочеиспускательный канал должен постепенно расширяться, но этот процесс никому неподвластен и его нельзя ускорить… Зонд немного толстоват и каждый раз, когда его вводят, все больше, кажется, удлиняется, и это все сопровождается болью, что особенно ужасно, потому что этот предмет на некоторое время должен оставаться внутри. Если это делать быстро, то сразу появляется кровь, и тогда в течение нескольких дней делают паузу и боль потихоньку исчезает». Винсент находился в больнице около двух недель, но затем пришлось продолжить стационарное лечение: «Эти четырнадцать дней, которые я здесь нахожусь, недостаточны для моего лечения и я должен еще предварительно оплатить дополнительное двухнедельное лечение, хотя я надеюсь, если все будет хорошо, выйти отсюда через 8 или 10 дней».